Практически! Только Верка померла, а боярышня жива осталась, просто страшной стала, как вся моя жизнь замужняя. Потом шкурка слезла, конечно, прошли у нее прыщи, только почему-то меня она во всем виноватила.

Порчу – тогда и сейчас – один и тот же человек делал?

А ведь и такое могло быть.

В тот раз я устраивала всех больше Утятьевой, потому что была… никакой?

В этот раз я никого не устраиваю. Кроме Фёдора, который так и шляется, ровно шальной, так и ведет по мне глазами… уже другие боярышни заметили, ядом брызжут, что гадюки весенние.

Или есть еще какие-то причины?

В тот раз моя кровь спала́, в этот раз она проснулась.

Может колдовка это отличить?

Да, может. И отличить, и почуять – в обе стороны такое работает. Но я прятаться стараюсь, разве кто ко мне специально приглядывался… Царица? Могла она?! Или нет?!

Получается, тогда неугодна была Утятьева, сейчас я неугодна.

А кстати?

Какая родня у Анфисы Утятьевой? Есть ли кто-то… такой, как прабабушка моя? Есть ли у нее в крови сила?

Как узнать? Не боярышню ж спрашивать? И к Добряне не сбежишь, и Аксинье такое не доверишь. Грамотку написать?

А как прочтет кто чужой?

Из дворца выбраться?

А ведь… могу я!

Поговорю с Борисом, пусть поможет! И… мог кто-то быть у Утятьевой! Ежели в ком-то сила взыграла… не просто ж так ее прапрадед, или кто там, боярином стал? Сколько народу в палатах, а тут вдруг – пожалуй, боярин утиный?

Больше утки на предлог похожи, и фамилия эта, как со зла данная, и история смешная… могло быть?

Ой, как могло.

Спрошу у Бориса.

А остальные боярышни?

И с ними узнать бы, что и как. Ох, знать бы, где падать, я бы все родословные наизусть выучила! В черной жизни моей неинтересно мне было, не надобно, так сейчас чего жалеть? Обязательно спрошу у государя… Когда же Боренька придет?

Боря, солнышко мое, жизнь моя, дыхание мое…

Приходи, родной мой, я тебя очень жду!

Боярышня Вивея Мышкина в зеркало смотрела, косу плела.

Мысли у нее печальные были, тяжелые, как и пряди каштановые, между пальцами скользящие. Каштановые, не рыжие!

Не как у этой выскочки, Заболоцкой.

А ведь Вивея красивее. Всем она лучше Устиньи Заболоцкой, всем. А царевич на нее и не смотрит, хотя похожи они, спору нет.

И волосы у Вивеи гуще и ярче, и глаза у нее голубые, а не серые, и фигура у нее куда как краше – Устинья та рядом с Вивеей что курица общипанная!

Да вот беда, царевич на Заболоцкую смотрит, глаз не сводит.

Не так чтобы умна была Вивея, но какие-то вещи сразу видела, да и чего тут замечать? Любовь чужую? Так она всем видна, кроме того, кого любят, часто так бывает.

И что Устинья Заболоцкая на Фёдора равнодушно смотрит, она видела. Явно же у Заболоцкой кто-то другой на сердце, знать бы – кто, уж Вивея бы развернулась. Да как тут разузнаешь?

И что Фёдор в нее влюблен без меры и без памяти. И что подручный его, Михайла, на Устинью взгляды жаркие кидает, а той на парня и взглянуть лишний раз противно – видно. А вот сестра Устиньи в Михайлу этого по уши влюблена.

Видно же!

А еще видно и другое.

Ежели Устинья по душе царевичу, да не матери его, не Раенским, то надобно искать и ту, кто им по душе. И Вивея легко ее нашла.

Боярышня Утятьева.

Подумала она немного, выбор одобрила.

Сама Вивея Фоминична, боярышня Мышкина, хоть и древнего рода (предок ее еще на Ладогу с государем Соколом пришел), хоть и красива она, а только и на солнце пятна есть. Отец у нее…

Случается такое, что мужчина мимо юбки бабьей пройти не может. Когда б мать к этому спокойнее относилась, Вивея б и не задумывалась. Да вот как жизнь пошутила ехидно. Муж – кобель редкостный, а жена – ревнивая зараза, коя волос на шубе у мужа увидит – и уже визг поднимает на весь город.

Вот и потешается Ладога уж какой год.

Фома Мышкин бабник самозабвенный, гуляка, кутила, жену он плетью научить не может попросту, даже руку на нее поднять не может. Вот и гремят скандалы, вот и развлекаются люди. Соседи уж и внимание на визг обращать перестали.

Вот и получается неладное. Вроде бы и хороша семья Мышкиных, а только кто с ними породниться пожелает? Хоть и пригласили Вивею на отбор, да все понимают – она тут только для виду, за красоту ее выбрали, а родниться с ней надобно ли кому?

А когда б ее Фёдор выбрал?

Вивея над тем всерьез задумывалась.

Что ей помочь может? Если красавиц вспомнить, она одна с боярышней Устиньей схожа, других тут таких нет. Боярышня Васильева вроде как тоже рыженькая, но совсем другого типа. Когда их троих рядом поставишь, в темноте Вивею с Устиньей спутать можно, а вот Васильева и ниже на голову, и объемнее в два раза. И лицо у нее другое совсем, круглое, широкое даже.

Нет, не соперница она ни Вивее, ни Устинье.

А вот с ней, с Вивеей, царевич и говорил пару раз, да и смотрел с интересом.

Похожа она на Устинью.

Вот когда б исчезла Заболоцкая, был бы у Вивеи шанс? Пожалуй, что и был бы.

Только хорошо все продумать надобно. Понятно, из окна скидывать боярышню Заболоцкую али пояском душить – придумка глупая, да и уметь такое надобно. А вот когда яд какой… или порча?

Ох, даже думать о том грех великий, ну так, поди, жизнь длинная, успеет она свой грех отмолить!

Порча? Страшновато, да и поди ведьму еще найди. На дороге такое не валяется, а расспрашивать начнешь, потом горя не оберешься. А вот с ядом куда как проще. Его и у аптекаря купить можно. Не самой, конечно.

Ну да… те же белила свинцовые – яд, когда проглотишь их достаточно. Да и кое-что другое… белладонну Вивея в глаза давненько уж закапывает. Они потом блестящие, яркие, и взгляд такой, томный, зовущий, правда, видеть хуже начинаешь, потому не для каждого такое делать будешь, ну так царевич и не каждый встречный-поперечный.

А вот ежели ту же красавку в еду или питье добавить – долго смерти ждать и не придется. Так что…

Вивея пузырек темного стекла достала, встряхнула задумчиво. Там еще много было, не на одну – на шесть боярышень хватило бы с избытком.

Попробовать?

Коли случай представится?

Обязательно она попробует[79].

Эваринол Родаль редко кого встречал сам. К чему?

И встретят, и приветят, и проведут.

А уж чтобы выезжать к кому-то?

Давненько такого не бывало. Но прилетел голубь – и магистр быстро собрался. Это напоказ он жаловался на все болезни сразу, хватался то за голову, то за поясницу, страдал и пошатывался. А так-то…

Ой, не для красоты у него нож был с собой всегда, да не один, а целых четыре. Два на предплечьях, два на щиколотках, а ежели вовсе честно, то и еще один, в ножнах на бедре. Мало ли как дело повернется.

И пользовался ими магистр виртуозно. Умел, любил, тренировался регулярно, просто не считал нужным никому о том сообщать.

К чему?

Друзья… нет у него друзей. Последователи есть, подчиненные есть – так им точно говорить не надобно, лучше его защищать станут. А врагам о таком и тем более не надобно знать, пусть недооценивают магистра, калекой его считают.

А уж о потайных ходах – и тем более умолчим. Для всех магистр погружен в трехдневное молитвенное бдение. Такое у него случается, молится он за этот несовершенный мир, вот и нечего его беспокоить. А то не домолится – и миру ка-ак поплохеет…

Доверенный слуга в курсе, а остальным и ни к чему другое знать.

Собрался магистр быстро, вышел потайным ходом, взял коня – и поехал по делам, в сопровождении небольшой свиты. Только они не знали, кого сопровождают.

Монах и монах, в капюшоне, на лицо опущенном. Никто с ним и не заговаривал даже. К чему?

Излишнее любопытство в Ордене не приветствуется, каждый знает ровно столько, сколько ему надобно.

Вот и ехал магистр спокойно, аккурат до небольшой таверны, в которой и занял комнатку на втором этаже. И ждать принялся.