И батюшке протянуть:

– Посмотри, батюшка, хорошо ли написано?

Боярин взял грамотку, осмотрел… хорошо еще, не вверх ногами держал. Кивнул.

– Да, Устя. Хорошо.

Капнуть пару капель сургуча да перстнем придавить – и вовсе дело секундное. И Михайле отдать. Чего он стоит столбом?

– Царевичу передай.

– На словах ничего не сказать? – очнулся Михайла.

– Скажи, что благодарю я его и кланяюсь земно. – Устя отвесила поясной поклон, развернулась – да и вон из горницы. Пока еще может себя сдерживать. Пока в ярость не упала.

А Михайла стоять остался, дурак дураком.

Но счастливый…

Она его имя знает!!!

Боярин Алексей гостя проводил да и к дочери пошел. Не к себе позвал.

Не для посторонних глаз их разговор.

И то… как чаду признаться, что лембергский он хоть и знает, да читать на нем не может? Сидел дурак дураком… пусть грамотку переведет хоть.

Или не сознаваться?

Невместно ему!

Боярин он! Не холоп какой… а по-лембергски не разумеет. А дочка может.

Где научилась только?

Вот об этом и спросить ее можно.

Устинья сидела, вместе с матерью подарки царевича разбирала. Встала, отцу поклонилась, как до́лжно:

– Батюшка? Уехал посланец?

– Уехал.

– Вот и ладно. А мне тут нитки взамен утраченных, стеклярус разный… откуда только царевич и знал, что нам требуется?

Переглянулись боярин с боярыней. А и правда – откуда? Только вот выводы слишком уж неприятные были. Так что Алексей Иванович и думать дальше о таком не стал. Царевич ведь!

Не будет ведь он девку похищать, словно тать какой? Правда же?

– Устя, ты… откуда ты лембергский узнала?

Устя только руками развела:

– Батюшка, не вели казнить, а только ты учителя Илюшке нанимал.

– Было дело.

– Подслушивала я. И подсматривала, когда он науку превосходил. Вот и выучилась. Только плохо я его знаю, вот франконский лучше.

Боярин едва зубами не скрипнул.

Илюшка-то науку как раз и не превзошел. Ничуточки. На иноземных языках не говорил почти, писал как курица лапой, а уж читать на них… куда там! А тут девка глупая!

Обидно…

– О чем тебе, Устяша, царевич написал? – Боярыня как поняла, что мужу неуместно о таком спрашивать, и помогла.

– Царевич написал, что через два дня пригласит тебя вдовая государыня Любава. И меня с тобой. Аксинья уж и не знаю, придет ли в себя. Нехорошо, когда боярышня на лавку сесть не может.

– Вот и пусть лежит. Я ей еще ума вгоню в задние ворота, – хмыкнул боярин.

Устя подумала, что и в этом она будет виновата. Во всем.

А ей и не привыкать.

– Я царевичу отписала, что ждать буду. И шелками шить. Что благодарна за подарок его.

– Устя…

– Маменька, понимаю, что очень это быстро, но, может, хоть ленту какую бусинами расшить? Этими, подаренными? Показать царевичу, что подарок его ко двору пришелся?

– Дело говоришь, дочь. – Боярин кивнул одобрительно. – Дуняша, сколько там девок нужно – пусть шьют. Правильно Устя решила.

Устя сомневалась, что царевич те бусины в глаза видел. Небось Михайле сказал, а тот и рад стараться. Да не важно это.

Боярин кашлянул:

– Ты, Устя, понимаешь, что сговору быть?

– Воля ваша, батюшка.

– Когда царевич тебя сейчас выберет, многие на наш род зуб заимеют. А коли посмотрит он и на их красавиц… опять-таки, может, кто из девок и так свое счастье устроит. Мало ли кто и кого в палатах царских приглядит?

– Понимаю, батюшка.

– Так веди себя поумнее. Сейчас я тобой доволен, не дай мне повода для разочарования.

– Да, батюшка.

– Вот и ладно, Устяша. Будь умницей, и я тобой доволен буду.

– Устя, можно?

Илья поскребся робко, в светелку вошел, чуть не пригнувшись. Задело его утреннее происшествие.

– Можно, братец. Что надобно?

– Спросить. Я ж правильно понял, это с меня как порчу сняли?

– Правильно.

– А опять она прилипнуть не может?

Устя только плечами пожала:

– Думай, кому ты зло сделал, кому дорогу перешел. Тогда и ответ будет. Я этого не знаю, волхва тоже не знала.

– Ага. Устя, а если еще раз… ну тогда… как?

– Никак, Илюша. Кроме священной рощи, нигде аркан не снимут. Никто не поможет.

– А в храме?

– Сходи в храм. Помолись, опять же, пост начинается, лишним не будет.

– А поможет?

– А что ты у меня спрашиваешь? Я не волхва.

Илья только глазами сверкнул. Но ругаться не стал, попробовал руками развести.

– Устя, а ежели я тебя в рощу отвезу?

– А мне туда зачем?

– Я бы тебя отвез, а ты бы спросила, как от этого защититься можно.

Устя задумалась.

Так-то и правда, хорошо бы брата уберечь. Один раз на него аркан накинули, ну и второй не за горами будет. Как поймет ведьма или колдун, что сброшена его удавка, так и повторит. Долго ли умеючи?

А если у Ильи какая-никакая защита будет – уже легче. Он и сам себя в обиду не даст, ну и… оберег тоже поможет.

– Хорошо. Когда поедем?

– Постараюсь я побыстрее время выбрать. Сама понимаешь, тебе туда не к месту ездить, да и мне ненадобно бы…

Устя понимала.

Старая вера последнее время немодная стала.

Модная!

Страх сказать, какое слово гадкое! Мода! Погремушка красивая, да пустая, из рыбьего пузыря дутая. Ни к делу не приставишь, ни к месту, разве что малыша в люльке развлекать. И то недолго.

Вот и мода… для тех, кто в колыбели еще лежит. Те, кто поумнее, уже за чем интересным тянутся.

А уж вера – и мода?

Уму непостижимо!

Вера от отцов, от дедов… и какая-то погремушка!

И ведь считаться с этим приходится. Илье – он при царе состоит. Ей – она как бы почти невеста царевича. Так что отец и мать не одобрят, а они в своих детях властны. А сидеть до свадьбы взаперти ой как не хочется. Да и нельзя.

– Хорошо, братец. Едем вместе, молчим вместе, отвечать, ежели что, тоже вместе будем. Отцу сказать не хочешь?

– Не хочу.

– Почему так?

– Помочь он ничем не сможет, равно как и матушка. А переживать будут. Ежели я сумел беду накликать, я с ней и справляться должен.

Устя на брата с новым интересом поглядела. А ведь и правда вырос? Или… или в той жизни на него влиял аркан, не давая слишком сильно чувствовать, желать, мечтать? Могло и такое быть.

– Хорошо, брат. Справляйся, а я тебе помогу, чем смогу.

– Да сможешь уж… Устя, ты про Машку Апухтину, дочь Николки Апухтина, не знаешь чего?

– Знаю. А тебе к чему?

– Отец меня на ней обженить хочет. Так что ты про нее знаешь?

Устя и задумалась.

А правда – что?

Ровно то, что с ней получилось в той, прошлой жизни. А вот о чем она думала, чего хотела, любила брата или нет, что у нее на душе было?

Не знала.

Разве что…

– Братец, когда захочешь, я разузнать попробую. А пока могу только сказать, что она красивая.

– Красивая?

– Да. Волосы светлые, пшеничные, глаза большие, карие. Такая… при формах. – Устя показала на себе раза в два больше, чем у нее было, и заметила гримасу на лице Ильи.

Недоволен?

Или…

Минутку? А почему ей это в голову раньше не приходило?

– Илюша… ты другую любишь?

Брат замялся, и Устя поняла – угадала.

– Илюшенька, я с отцом поговорить могу! Ежели тебе кто другой по сердцу, может, он и согласится? Я сейчас у него в любимицах буду… до Красной горки, а то и потом. Хочешь? Сделаю!

Илья серьезно поглядел на сестру.

А ведь и правда – сделает.

Увидела что-то, поняла, поддержку предложила и действительно к отцу пойдет, не побоится.

– Устя… тут ничего не сделаешь.

Устинья долго не думала. А что сложного-то? В монастыре она таких историй слышала-переслышала. От каждой второй, как не от каждой первой.

– Замужем она? Или другому обещалась?

– Замужем. Откуда ты…

– Так чего ж сложного догадаться? Муж хоть старый?