А ведь могут…

Ежели им царевич неженатый нужен, еще как поднимут…

А делать-то что? Предупредить ее, чтобы осторожнее была? Так не поверит! Что там! И разговаривать с ним не будет! Аксинью предупредить? А этой что говори, что не говори, в голове одна любовь с ромашками. Половину перепутает, вторую перезабудет. Вот про таких и говорят, что волос долог, а ум короток.

Делать-то что?!

Но, пока Михайла раздумывал, боярин Раенский уже свое слово сказал:

– Ты, Феденька, племянник любимый, лучше почаще в храм наведывайся. Там и зазнобу свою повидаешь, и батюшка ее в твоих намерениях убедится.

– Поговорить бы.

– Она тебе ясно передала. Позорить себя не позволит. И права она, ты сам то понимаешь.

Фёдор понимал. Он и не разгневался, когда ему слова Устиньи передали. Все правильно. Лучше получить от невесты пощечины до свадьбы, чем рога после свадьбы. Если сейчас она себя блюдет, то и потом блюсти будет.

– Понимаю. Буду я в храм ездить, обещаю.

– Вот. А потом просто выберешь ее, и все. Поздно уже будет. Не рискуй, Феденька, ведь боярышня не царская дочь, ее и убить могут, и сглазить, и еще как испортить…

– Не буду.

Фёдор вдохнул.

Он подождет.

Но…

Устинья все равно его будет! И впервые, наверное, Фёдор подумал о другом.

А ведь она бы и царицей могла быть. Не хуже маменьки. Только вот матушка за царя вышла, а Устинья за царевича…

Вот был бы он царем…

– Настя?

Вот уж кого боярышня не ожидала.

Когда в коридоре ей почти под ноги кинулась зареванная холопка, которую она уже спасла от отцовских плетей…

– Я, боярышня.

– Случилось что?

– Боярышня… миленькая, родненькая, Господь тебя храни! Боярин меня в деревню отсылает! И женимся мы с Егоркой на Красную горку!

Устинья с иронией подумала, что этот брак точно будет более счастливым, чем ее.

Если ее свадьба вообще будет. Если она не справится…

– Совет вам да любовь. Заглянешь ко мне завтра, я тебе еще на обзаведение денег дам. Поняла?

Устя себя чувствовала в ответе за холопку.

Хоть Настасья и дрянь, да не такая, как Верка. Да, полюбовницей у боярина была, так не по доброй же воле! И гоголем по двору не ходила, и боярыне не дерзила… почти. А что было, так то с отчаяния. Батюшка-то у Устиньи не бог весть какой красавец. Мало от него девчонке радости.

А приневолит – и не откажешься.

Сейчас Устя это понимала.

Верка – та готова была на купол храма влезть и оттуда орать от счастья, что боярин ее выбрал. Смотрела презрительно, подарки клянчила, наушничала, подличала.

Настасья просто терпела.

За то Устя ей помочь и собиралась.

– Боярышня! Я для вас… что хотите сделаю!

– Спасибо, Настасья. Да есть у меня все, разве с платьями мне поможешь. Такую вышивку, как ты умеешь, никто не повторит, руки у тебя золотые.

Настасья вздохнула:

– Добрая ты, боярышня. Дай бог тебе жениха хорошего. Царевича-королевича…

Устя поморщилась.

Царевича… дал уже! Отворотясь не насмотришься!

– Али не по норову он тебе? – прищурилась Настасья.

Почему Устя откровенничать решила? Она и сама не знала.

– Мое дело отца слушать. А люб, не люб… что у меня воли, что у тебя.

– И то верно, боярышня. Неуж не люб никто? Сестра твоя – та себе милого дружка нашла, а ты, смотрю, нет.

– Сестра?

– Не знала ты?

Устя головой качнула.

Прабабушка говорила про Аксинью, да Устя попросту забыла. Тут все одно к одному и легло. Батюшка приехал, прабабушка уехала, потом боярин Раенский с визитом… теперь вот все подворье на ушах стоит. Платья шьют, суетятся…

– Я и не подумала. Говори, что знаешь?

Настасья тоже таить не стала:

– Знаю. Встречаются они малым не каждый день на сеновале.

– Ох, Ксюха!

– Вроде как до бесчестья у них не дошло. Но Егор…

– Егор тоже знает?

– Тут такое дело, боярышня…

Настасья рассказывала честно.

Конюх Егор ей люб был давно. Только вот он холоп, она холопка, над ними боярская воля. Куда тут денешься. А потом еще люба она оказалась боярину.

Егор тогда чуть с ума не сошел, Настасья его кое-как утешала. Говорила, что натешится с ней боярин да и выкинет. А коли сейчас попробовать у него игрушку отбить – пропадут они оба.

Егор умом все это понимал, а сердце-то не каменное!

Вот и бегала к нему Настасья, боялась, что любимый натворит что-нибудь… а бегать-то как? Скажет кто боярину, что полюбовницу он с конюхом делит, – обоим головы не сносить!

Приходилось таиться да по сторонам оглядываться.

Вот в одну из ночей Настасья и заметила Аксинью. Которая точно так же кралась, оглядывалась – и направлялась на сеновал.

Какая бы женщина устояла?

Настасья исключением не оказалась. Егор ее в ту ночь не дождался, Настасья занималась более важным делом. Подсматривала и подслушивала.

Как она поняла, Аксинья и Михайла…

– КТО?!

Устинье чуть дурно не стало.

– Михайлой она его зовет, боярышня.

– Ох-х-х-х-х…

– Никак знаешь ты его?

– Волосы светлые, глаза зеленые, высокий…

– Глаза не видела, темно было. А волосы светлые и высокий. И вроде как из царевичевых ближников он, сам говорил.

– Он…

– Боярышня?

Устя дышала. Ровно и размеренно.

– Ты… уф-ф-ф говори, Настасья. Уф-ф-ф… Слово даю, уф-ф-ф-ф, молчать буду. Уф-ф-ф-ф… Дурной то человек…

Настасья только головой покачала.

Чудит боярышня. А и то, коли сестра с каким поганцем свяжется, тут всем достанется.

– Он ей рассказывает, как любит. И она ему тоже. Целуются иногда. А вот до греха плотского у них вроде и не дошло. Она бы и не против, да он останавливает.

– Сволочь. Уф-ф-ф-ф…

– Может, и так, боярышня. Встречаются они не так чтобы часто, но раз в пять – десять дней увидятся обязательно.

Устя медленно кивнула. Сердце чуточку успокоилось, черный огонь внутри больше не обжигал.

Ах ты ж мразь такая!

Что ж ты с моей сестрой-то делаешь?! Ненавижу, Жива-матушка, как же я его НЕНАВИЖУ!!! До крика, до воя, до черной волны, которая застилает разум, стоит только ту черную ночь вспомнить – и вой к небу рвется, ровно волчий.

Не спущу-у-у-у-у-у!

Не прощу-у-у-у-у!

И за сестру – тоже спрошу!

– Как Михайла на подворье к нам попадает – знаешь?

– Нет, боярышня.

– Настя… вот что. Три рубля хочешь? На обзаведение?

– Хочу, боярышня.

– Узнай, как он на подворье попадает. Попроси Егора своего поглядеть за Аксиньей и сама постарайся. А за мной не пропадет.

– Я вам и так отслужу, боярышня. Вы нам с Егором жизнь спасли.

Устя коснулась руки холопки:

– За то, что я сделала, Настасья, ты со мной полностью расплатилась. Я тебе должна.

– Поговорю я с Егором. Они уж дней шесть не виделись, со дня на день должны.

– Хотела бы я их застать. Раньше, чем батюшка…

Настасья задумалась:

– Не знаю, боярышня. Я с Егором поговорю, а дальше – только молиться и останется.

Устя кивнула. Можно и помолиться. Но Михайла…

Аксинья…

Да что ж она, дурочка, не думает ни о чем?! Он же… она же…

Матушка Жива, да что ж это делается-то?!

– Боренька, нельзя нам сегодня. Разве что рядом полежим…

– Маринушка моя. Мне с тобой всегда радостно, русалочка моя.

Царица Марина опустилась на кровать:

– Хоть побыть рядышком.

Борис тоже вытянулся на кровати, притянул супругу к себе.

– Ребеночка от тебя хочу, Маринушка. А лучше двоих или троих.

– Я ведь говорила, Боренька, не лгала тебе изначально. Я у матушки одна получилась. В роду нашем бабы поздно созревают, поздно рожают, но и старятся тоже поздно. Рожу я тебе еще… подожди чуточку.

– Буду ждать, сколько скажешь. Только сына мне подари. Или дочку с такими же глазищами, как у тебя.

– Подарю, Боренька. Бог даст, и двоих подарю, и троих. Может, и мне на богомолье съездить? Ты поедешь в один монастырь, ну и я тут, рядышком?