– Вот как?

– Ее вина – мой ответ.

Теперь задумался боярин.

А что он скажет? Я твою девку на спину завалить хотел, а она отказываться начала? Я и осерчал? Как-то такое дочерям незамужним и не говорят.

– В чем она провинилась, батюшка?

– Эм-м-м… дура как есть. Приказал ей одежду мою починить, так она орать начала.

– И правда дура, батюшка. Давай я твою одежду и починю, и выстираю, и почищу. Чего ты эту дуру позвал, я б все лучше сделала, – согласилась Устинья.

Боярин только рукой махнул.

Гнев прошел, и он лишний раз убедился, что все бабы дуры. Судьба у них такая, наверное.

Настасью Устинья нашла на сеновале. В сарае, в котором хранилось сено.

Та ревела в сорок три ручья, и пришлось сильно дернуть холопку за ногу, чтобы та обратила внимание на боярышню.

– Чего воешь?

– Боярышня? Тебе чего?

Так бы Настасья промолчала, куда уж ей, холопке у Заболоцких, голос повышать. Но коли все равно засекут…

– Того. Отец на тебя не гневается, я ему сказала, что ты мне прислуживаешь. Поняла?

Настасья захлопала глазами, как разбуженная сова. Боярина понять можно было. Красивая баба – она и после долгих слез была красива. Высокая, статная, с золотой косой до колен, с васильковыми глазами, круглолицая, что называется – кровь с молоком. Тут кто хочешь соблазнится.

– П-поняла.

– Что ты ему сказала такого? Мне знать надо, ежели что…

– Что с Егоркой я… боярин ведь уехал. А я замуж хочу за Егорку, детей хочу… люб он мне!

– А ты ему?

– И я…

– Не будет он тебя попрекать, что не девкой взял?

Настасья только рукой махнула.

– Да знает он про твоего батюшку, боярышня. Про все знает. Сказал, ему все равно, что было. До него… он тоже не в поле себя нашел, и у него бабы бывали. Вот когда потом – уже измена. А до того нестрашно. Я с батюшкой твоим поговорить хотела, а он сразу меня начал… – Настасья поняла, что о таком как-то и не надо бы боярышням говорить, о другом сказала: – Ежели б разрешили нам в деревню уехать, Егор – он с лошадьми хорошо понимает…

Устинья только рукой махнула:

– Хорошо. Поговорю я еще раз с отцом, пусть он тебе приданое даст. И лишний раз ему на глаза не попадайся. Поняла?

– Да, боярышня…

Устя махнула рукой и вышла вон. И не видела, как холопка проводила ее удивленным взглядом.

Казалось бы…

Боярышня, которая должна ее ненавидеть за связь с боярином, спасла от верной гибели.

Странно это. Непонятно…

– Илюшенька, вечером приходи куда обычно.

Как услышал Илья этот тихий шепоток, так все дыбом и встало.

Сенная девка мимо пробежала, шепнула словечко, и потянулось время, что мед липкий. Едва-едва…

Что ж солнце такое… никак оно не закатится. И коротки осенние дни, а когда вечера ждешь, так вдвое длиннее становятся.

Но вот скрылось оно за горизонтом, сменился Илья с караула и отправился…

Куда?

Палаты – это не просто царские хоромы. Это множество зданий, соединенных где переходами, где подвалами, где еще чем. Если знать, можно и в подземные ходы попасть, есть такие в палатах царских. Их еще государь Сокол строил, говорят, коли случится беда, так в потайной ход, да и выбраться. Как последняя надежда для жены его, для детей…

До сих пор те ходы не завалены, разве что палаты разрослись и ходов новых накопали.

Вот в один из таких ходов и нырнул Илюша. Прошел немного, всего двадцать шагов в темноте, повернул налево и дверь толкнул.

Вот тебе и потайная комнатка.

Богато убранная, с ложем роскошным, мехами заваленным.

И на ложе – нагая женщина.

Кожа белая на соболях темных так и светится, черные волосы по меху змеями ползут, глаза словно у кошки светятся…

– Иди ко мне, Илюшенька…

Кто бы тут отказался? Илья на ходу кафтан стянул, на ложе упал – и началось.

Царица – баба ненасытная. Когда она отвалилась, Илья рядом растянулся, словно неживой. А ей и ничего вроде, только хорошо стало.

Лежит рядом, глазами поблескивает, прядь волос черных своих перебирает.

– Маринушка…

– Отдохни, Илюша, есть у нас еще время. Супруг мой с боярами сейчас заседает, долго еще будет разговор идти.

Илья послушно вытянулся.

Коли есть время…

Да, надо отдохнуть. Еще раз он точно сможет…

Давненько уж связь эта длилась, целый год, а может, и больше. Царице симпатичный да смышленый парень приглянулся, она его и приманила. Сенную девку свою за ним послала, а когда пришел… тут уж и поздно отворачиваться было.

Да и кто бы смог, от такой-то женщины?

Илья и не смог.

Себя корил, терзался жутко, а потом рукой махнул, словно отрезало. А что?

Коли царь с женой своей не справляется, в чем тут Илья виновен? Уделял бы Марине больше времени, не искала б она себе забав. Опять-таки, не в царских покоях все происходит, абы кто сюда не войдет, так что сильно Илья не опасался.

Знал, что наказание за измену царю одно – смерть. Но не боялся почему-то.

Это ж других ловят, других казнят. А у него все хорошо будет, он умный и смелый, он придумает, как не попасться…

Марине эти мысли были так хорошо видны, словно Илья все вслух говорил. Дурачок?

Но не за разум и рассудительность царица его выбрала, а за пылкость и неутомимость. Надо же себя побаловать?

Вот и баловала от души. И так и этак…

Или, вернее сказать, и тем и этим…

– Истомилась, Маринушка, пока меня не было?

Царица только улыбнулась.

Как она и думала – неутомим. И такой забавный дурачок… неуж ты думаешь, что я томиться без тебя буду? Или что один ты сюда приходишь?

Смешной мальчик.

Иди сюда, если восстановился… иди ко мне, Илюшенька, иди…

– Мишенька, отец приехал. Не смогу я теперь часто к тебе прибегать.

А и не надо. Надоела ты мне, что холера.

Но вслух Михайла, конечно, ничего такого не сказал. Изобразил отчаяние.

Они с Аксиньей виделись на сеновале. Да-да, на сеновале завсегда удобнее. И улечься можно, и обняться, и не только…

До самого главного у них дело не дошло. Михайла уверял Аксинью, что не хочет ей вреда, и вообще, в храме невеста должна стоять девушкой. Аксинья верила и таяла.

Хотя так и так Михайла просто не хотел себе проблем. Думал он по-прежнему только про Устинью. Что скажет боярышня, узнав, что ее сестру испортили?

То-то же.

А сейчас откреститься можно, даже с легкостью. Девушка Аксинья? Девушка, то любая повитуха подтвердит. Ну и какие к Михайле вопросы?

Не было его там! Даже и рядом не было! Врет она все, из зависти к старшей сестре клевещет!

– Ксюшенька, радость моя, главное, чтобы он ничего не заподозрил. Ты, как случай будет, записочку напиши да в щели забора и оставь, в нашем местечке. А я проверять буду и прибегу, как ты позволишь.

Аксинья кивнула.

Читала-писала она плохо, но тут эпистолярного таланта и не надобно. День указать да время.

Она бы писала целые простыни, рассказывала любимому о своих чувствах, но Михайла ее мигом отучил. Крохотный, размером с палец, клочок пергамента намного проще спрятать в щели забора. И найдет кто, ничего не поймут. Время, и что? Место ведь не указано, выследить никого не получится. Даже боярину в руки тот клочок попадет – скандала не будет [39].

– Прабабка сказала, что ко мне уже свататься можно.

Намек был толстенный, размером с корабельный канат. Михайла даже поморщился. Дура дурой, ну кто ж так, в лоб?

– А старшую сестру твою еще не отдают?

– Прабабка тятеньке сказала, что я раньше Усти заневестилась.

Задурила.

Устинья-то умная, честь блюдет, по сеновалам со всякими разными не бегает. Михайла точно знал. Фёдор еще два раза ей записочку передать пытался, оба раза она ее не то что не открыла, первый раз так, не читая, и порвала, а второй раз уронила, да и наступила, в грязь вдавливая.