Вокруг меня кипела битва. Мои люди, воодушевленные примером, бросались на врагов с яростными криками. Наемники же отступали, озираясь в поисках путей к бегству. Против легендарного оружия мало кто хотел испытывать судьбу.

Последних троих я добивал уже без особых эмоций. Один из них, молодой парень, едва вышедший из подросткового возраста, упал на колени:

— Пощади! У меня жена, дети!

Я занес Крушитель… и замер. В глазах парня мелькал только страх. Никакого фанатизма наемника. Никакой жадности работорговца. Просто паника загнанного в угол человека.

Странно. Что-то здесь не вяжется.

Крушитель потускнел в моей руке, словно разделяя мои сомнения.

Я опустил меч и огляделся. Среди трупов валялось несколько наших новобранцев, все нашпигованы стрелами. Но внимание привлек один из «наемников». Старик лежал на спине, раскинув руки. Седая борода, морщинистое лицо с застывшим выражением удивления.

Погоди-ка. Почему он кажется таким знакомым?

На пальце у старика блестело потертое обручальное кольцо, на шее болтался простой деревянный крест. Из-под кольчуги торчала домотканая рубаха с заплатками. Обычный крестьянин, каких тысячи по всему Полесью.

— Яромир, — позвал я солнцепоклонника. — Взгляни на этого.

Он подошёл и нахмурился:

— Я его знаю. Это Горимир из деревни Вязовка. Земледелец, растил ячмень для пивоварни. У него трое детей — две дочки и сын-подросток.

— Что он делает среди наемников?

Яромир методично осмотрела другие тела, и его лицо хмурилось с каждой секундой:

— И этого знаю. Евстафий-кузнец из Ольховки. И этого тоже — Прокоп-пастух, — он выпрямился. — Василий, это крестьяне из деревень, которые спалил Гаврила.

До меня донесся слабый стон. В десяти шагах, прислонившись к дереву, сидел раненый парень. Стрела торчала из его бока, а кровь просачивалась сквозь пальцы, которыми он сжимал рану, пытаясь остановить поток.

Я подошел и присел рядом. Вблизи стало понятно, что передо мной не закаленный в боях воин. Мозолистые руки пахаря, простая одежда, спрятанная под чужим, кое-как подобранным доспехом. Обычный крестьянин, которого затянули в эту мясорубку.

— Держись, — сказал я, осматривая рану. — Лекарь сейчас подойдет.

Парень покачал головой, кашлянув кровью:

— Поздно уже… — хрипло произнес он, с трудом фокусируя на мне взгляд. — Слушай… ты же… Разрушитель?

— Да.

— Значит, ты против Гаврилы? — надежда едва заметно промелькнула в его взгляде.

— Заклятый.

Парень с трудом сглотнул:

— Тогда слушай… Мы не по своей воле… на тебя напали.

— Уже догадался. Яромир опознала некоторых из ваших. Почему крестьяне идут войной на того, кто сражается с их мучителем?

Лицо умирающего исказилось от боли:

— Семьи… — прохрипел он. — Гаврила держит наших жен и детей. Сказал… убьет всех до единого, если не нападем на твою армию.

Вот же сука… Я сжал посильнее рукоять меча.

— Как тебя зовут?

— Борис… Борис Горшков, — с гордостью произнес он. — Из деревни Березовка. Был… был там мастером. Лучшие горшки в округе делал.

— Расскажи мне о семье, Борис.

Глаза парня увлажнились:

— Жена Настенька… краше её во всей волости не было. И дочурка Анютка, ей всего четыре годика. Такая смешная, всё время папу спрашивает, когда новый горшочек слепит… — он замолчал, борясь с подкатывающими слезами. — Гаврила их в клетках держит. Как зверей. Сказал, если принесем голову Разрушителя, отпущу. Если не принесем…

— Сколько вас было?

— Сотню мужиков собрал. Разделил на группы по двадцать. Велел нападать на твою армию по очереди, изматывать. Остальные четыре группы тоже где-то рядом.

Борис закашлялся, из уголка рта потекла кровь:

— Знаешь… я понимал, что это безумие. Что мы, крестьяне, против твоих воинов — всё равно что зайцы против волков. Но выбора не осталось.

— А другие? Все ли думали так же?

— Большинство — да. Но нашлись и такие… которые поверили. Гаврила им наобещал золота, земель после победы. Дураки.

— Где именно он держит семьи?

— В своем логове… — Борис схватил меня за руку с неожиданной силой. — Обещай, что если доберешься до них… спаси мою Настеньку и Анютку. Они не виноваты ни в чем.

— Обещаю.

Парень улыбнулся впервые за весь разговор:

— Спасибо… Знаешь, а я горд… что именно твоя рука меня прикончила. Лучше умереть от легендарного меча, чем от ржавого кинжала какого-нибудь головореза.

Он закрыл глаза, дыхание становилось всё более неровным:

— Одно только жаль… горшочки больше никогда не слеплю…

— Князь, — окликнул меня Яромил. — Что делать с пленными?

Я поднял голову. Рядом стояло человек пятнадцать связанных выживших. Испуганные мужицкие лица, дрожащие руки, потерянные взгляды.

— Радомир, — обратился к старику магу. — Есть способ выяснить их истинные намерения? Отделить принужденных от фанатиков?

Он кивнул и вытащил из инвентаря небольшой серебряный кристалл.

— Это ритуал истинного намерения. Процедура неприятная, но работает безошибочно.

Процесс занял около получаса. Старик по очереди подходил к каждому пленному, тихо произносил заклинание и прижимал кристалл к их лбам. Одних охватывал мягкий синий свет, указывая на принуждение. Других озарял зеленый, выдавая их фанатичную преданность Гавриле.

В итоге из пятнадцати человек оказалось двенадцать подчиненных и трое убежденных.

Я снял веревки с рук принужденных.

— Свободны. Если хотите, можете остаться. Нам нужны люди, чтобы вернуть ваших близких.

Большинство кивнули, кто-то пробормотал слова благодарности. Но один, худой парень лет двадцати, вдруг яростно замотал головой.

— Не буду служить исчадию ада! — заорал он, указывая на Темиру. — Сумеречник слуги Собирателя!

— Успокойся, — начал было, но паренек выхватил спрятанный в сапоге нож и бросился на Темиру.

Она легко уклонилась, а Варг одним ударом повалил неразумного на землю.

— Связать его обратно, — устало приказал. — С ним разберёмся позже.

Инцидент показал главную проблему: в моей армии собрались представители народов, веками враждовавших друг с другом. Солнцепоклонники ненавидят сумеречников. Беженцы не доверяют бывшим рабам. Бывшие рабы презирают трусливых новобранцев. А теперь еще и принужденные крестьяне…

Я отошел от толпы и уселся на поваленное дерево, пытаясь привести мысли в порядок. Крушитель лежал рядом, его сияние успокоилось до едва заметного голубоватого свечения.

Как, черт возьми, из этого месива сколотить боеспособную армию?

В прошлой жизни я командовал военными. Людьми одной страны, одной культуры, объединенными общими ценностями и дисциплиной. Здесь же у меня под началом оказалась пестрая толпа, где каждая группа тянула одеяло на себя.

Солнцепоклонники Яромила держались особняком. Дисциплинированные, но высокомерные. Они считали себя элитой и презирали «варваров». Сумеречники Темиры знали свое дело как профессиональные убийцы, но им никто не доверял. Все помнили об их связи с Гаврилой. Освобожденные рабы под командованием Костолома жаждали мести. Их боевой дух больше напоминал ярость берсерков, чем холодную решимость воинов. Беженцы проявляли храбрость, но им не хватало подготовки. А новобранцы… те вообще готовы были сбежать при первой опасности.

Пока люди не понимали, за что сражаются, и не доверяли соседу по строю, они оставались вооруженной толпой, а не армией.

Нужно было найти что-то общее. Цель, которая окажется важнее расовых предрассудков и личных обид.

Освобождение близких? Месть Гавриле? Защита слабых? Все правильно, но слишком размыто для простых воинов.

А если подойти проще? Показать им, что они не толпа неудачников, а элитное подразделение?

Дать каждому почувствовать себя частью чего-то великого.

Я поднялся и огляделся. Воины разбились на привычные группы. Солнцепоклонники отдельно, сумеречники отдельно, бывшие рабы отдельно. Даже лагерь расположили так, что разобщенность бросалась в глаза.