Электричество здесь было не благом цивилизации, а орудием пытки. Желтые, неестественно яркие лампы под высокими потолками коридоров не столько освещали, сколько выжигали тени, выставляя напоказ каждую трещину в штукатурке, каждую каплю застарелой, смытой, но не стертой грязи на плитке пола. Свет резал глаза после уличных сумерек, оставляя в глазах зеленые пятна. Гул генераторов где-то в подвале отдавался низким, назойливым гудением в костях, постоянным фоном, от которого начинала ныть голова. Он сливался со звуками – приглушенными шагами по коридорам, далеким стуком дверей, скрипом перьев за дверями кабинетов, редким, резким окриком, обрывающимся на полуслове. Звуки не складывались в картину; они были обрывками кошмара, доносившимися сквозь толщу каменных стен.

Меня провели знакомым маршрутом. Мимо часовых с каменными лицами, мимо дверей, за которыми слышался сдержанный плач или монотонный диктовочный голос, мимо решетчатых окон в стенах внутренних двориков, где даже снег казался серым и утрамбованным до состояния асфальта. Каждый шаг по скользкой плитке отдавался эхом в пустом чреве здания. Каждый вдох этого стерильно-трупного воздуха наполнял легкие свинцом. Внутри, несмотря на прилив сил от эгрегора – той теплой, уверенной пульсации под ребрами, что не покидала меня с момента посвящения новичков, – сжимался холодный комок первобытного страха. Страха перед системой. Перед машиной, для которой ты – лишь винтик, который можно вырвать и выбросить в топку без сожаления. Перед человеком за той дверью.

Кабинет №37. Та же массивная дверь темного дерева, та же латунная табличка, тускло поблескивающая в электрическом свете. Та же пустая приемная с жестким диваном. Меня оставили ждать. Ритуал унижения. Время здесь текло иначе. Каждая минута растягивалась, наполняясь гулом генераторов, запахом формалина и навязчивыми картинами подвала: раскачивающаяся лампа, песок, темные пятна, кусочек ситца... Я сидел, стараясь дышать ровно, ощущая контраст: внутреннюю энергию, готовую к действию, и внешний гнет, пытающийся вдавить меня в этот жесткий диван, растворить в страхе.

Дверь открылась бесшумно. Тот же щеголеватый чиновник, лицо – маска вежливого безразличия.

– Грановский. Капитан вас ждет.

Вхожу. Запах усиливается – дорогой табак, неожиданный для Седова, воск для мебели, формалин, и теперь еще – что-то резкое, химическое, как от проявителя фотопластинок. Седов за столом. Не пишет. Сидит, откинувшись в кресле, пальцы сложены домиком перед восковым лицом. Его глаза, цвета мутного льда, изучали меня с момента переступания порога. Не спешил. Наслаждался моментом входа жертвы в клетку.

– Садитесь, Грановский, – голос был тихим, ровным, как струйка ледяной воды. Я сел на краешек жесткого стула напротив.

Он не спрашивал сразу. Его взгляд скользил по мне, медленный, аналитический, как скальпель, снимающий слой за слоем. Чувствовал ли он? Чувствовал ли это странное отсутствие привычной дрожи в руках, эту чуть более прямую спину, этот едва уловимый избыток жизненной силы, что пробивался сквозь усталость и гнет обстановки? В его глазах, таких же пустых, как у мертвеца, мелькнуло что-то… непонимание? Микроскопическое сужение зрачков? Миг внимания, выходящего за рамки обычной оценки инструмента. Но это было мгновение. Его лицо осталось непроницаемой маской.

– Три дня, – произнес он наконец, растягивая слова. – Интересное время. Надеюсь, вы потратили его с пользой. А не на… развлечения? – Последнее слово было произнесено с едва уловимой, леденящей кровь интонацией. Намек на подвал. На стул. На ситец в цветочек.

Я заставил себя встретить его взгляд. Внутри пела энергия эгрегора, стальная струна уверенности. Но голос я сделал почтительным, чуть усталым, как у человека, выложившегося на работе.

– Кружок активизирован, капитан. Набрано и проверено пять новых человек. Надежных. Готовых к делу. Идейных. Работа кипит. Мы готовы к выходу на следующий уровень.

Он не моргнул. Пальцы по-прежнему домиком.

– «Следующий уровень» – это расплывчато, Грановский. Мне нужны конкретики. Имена. Адреса. Маршруты. Товар. Та самая «крупная рыба». Что у вас есть? – Пауза была тяжелее камня. – Кроме новых… энтузиастов?

Время выкладывать козырь. Не главный, но единственный, что мог отвести гнев сейчас.

– Контакт… прямого контакта пока нет. Но есть точка входа. Надежная. Бюро погребальных услуг «Вечный покой». На окраине. – Я видел, как в его ледяных глазах вспыхнул крошечный огонек интереса. – Через них идет прием и распределение грузов. Книг. Те самые запрещенные издания. Я… подтвердил это ранее. – Воспоминание о холоде гроба, о близости мертвого тела, о страхе быть обнаруженным – все это на мгновение сжало горло, гася внутренний жар. Но я не дрогнул. – Это первое звено. Надежное. Зацепка. Теперь, с усиленными ресурсами кружка, мы можем надавить. Найти слабое звено в самом бюро. Вычислить приемщика. Выйти на следующих в цепи. Это вопрос времени. Небольшого времени.

Седов медленно опустил руки на стол. Его бледные, почти прозрачные пальцы легли на полированное дерево, как пауки на паутину.

– «Вечный покой»… – он произнес название бюро без тени иронии. – Мы следили за ними, они действительно являются пунктом распределения литературы, но политической, а не демонологической. – Его взгляд снова впился в меня.

– Неважно, как, капитан, – ответил я быстро, стараясь не допустить и тени дрожи в голосе. – Важен результат. Факт. Они – канал. Теперь у нас есть силы этот канал проследить до истока.

Он смотрел на меня долго. Молчание висело между нами, густое, как смрад подвала, пропитанное недоверием и скрытой угрозой. Гул генераторов казался громче. Я чувствовал, как холодная испарина выступает на спине под сюртуком, несмотря на внутреннее тепло. Его восковое лицо было нечитаемо. Потом он медленно кивнул. Один раз. Коротко.

– Хорошо. «Вечный покой». – Он произнес это как приговор бюро. – У вас есть еще неделя, Грановский. Не на раскачку. Не на вдохновенные беседы с новобранцами. – Он подчеркнул последнее слово, и мне показалось, что его взгляд стал чуть острее. – На результат. На имя приемщика. На маршрут следующей перевалки. На что-то осязаемое. – Он поднялся из-за стола, плавно, как тень. – Не разочаруйте меня. Последствия… вы их уже видели. И помните. Отлично помните.

Это не было вопросом. Это был факт. Высказанный с ледяной простотой. Он не стал ждать ответа. Просто принялся писать что-то, не глядя на меня, не ожидая, когда я уйду. Его присутствие давило, как физическая тяжесть, пытаясь сломить ту внутреннюю опору, что давал эгрегор. Наслаждался моим дискомфортом, моей вынужденной покорностью.

Я встал. Сделал неглубокий, формальный поклон.

– Понял, капитан. Результат будет.

Он не ответил. Только его взгляд, холодный и всевидящий, проводил меня до двери. Я вышел в коридор, в этот стерильный ад желтого света и гудящих стен. Дверь кабинета мягко закрылась за моей спиной. Я сделал шаг, потом другой. Ноги несли меня к выходу автоматически. Внутри бушевало противоречие: прилив силы от удачно проведенного разговора, от того, что избежал немедленной расправы, и леденящий холод от взгляда Седова, от его последних слов. Он что-то заметил. Не понял, что именно, но заметил изменение. И это делало его еще опаснее. Он чувствовал добычу, которая начала вырываться. Это его забавляло? Или раздражало?

Запах улицы, вонючий и живой, ударил в лицо, когда я выбрался наружу. Я жадно вдохнул, пытаясь вытеснить из легких формалиновую вонь Гороховой. Одна неделя. Одна проклятая неделя, чтобы превратить намек на правду в осязаемый результат. Чтобы найти имя в «Вечном Покое». Чтобы не занять место в том подвале под раскачивающейся лампой. Энергия эгрегора ответила на вызов горячей волной решимости. Игра в кости продолжалась. Ставки выросли до небес. И выйти из нее было уже невозможно. Только вперед. Глубже в тень. С теплом украденной веры в груди и ледяным взглядом капитана Седова, впившимся в спину.