Типография. Слово обожгло. Название улицы вылетело из головы. Но это был шанс. Шанс откупиться мелочью, показать лояльность.

– Я… – мой голос прозвучал хрипло. Я кашлянул, выигрывая секунду. – Я могу сказать. Это был… подвал дома номер пятнадцать по Большой Зелениной. У часовщика Петрова. Вход со двора, через угольный погреб. – Я выпалил это, стараясь звучать уверенно, глядя Седову прямо в глаза. Пожалуйста, пусть это сработает.

Седов не изменился в лице. Он лишь медленно поднял взгляд от бумаги, в его бесцветных глазах мелькнуло… разочарование? Или презрение?

– Дом пятнадцать по Большой Зелениной. Часовщик Петров, – повторил он монотонно. Затем достал из папки другой листок – телеграмму. – Интересно. Ровно сутки назад наша группа обыска обнаружила и ликвидировала тайную типографию. В подвале дома номер пятнадцать по Большой Зелениной. У часовщика Петрова. – Он положил телеграмму поверх листовки. – Весь тираж и оборудование изъяты. Петров арестован. Так что, господин Грановский, вы опоздали. На целые сутки. – В его голосе впервые прозвучало что-то вроде холодной насмешки. – Ваша информация… устарела. Как и ваша ценность в этом вопросе. Это то, что нам уже рассказали товарищи по вашему кружку.

Ледяная волна прокатилась по спине. Продал ничто. Показал, что готов стучать, но опоздал. Ох, ну и дурак! Оболенский издал сдавленный звук – то ли смешок отчаяния, то ли стон. Его взгляд, полный ненависти и паники, впился в меня. Он понял игру капитана сразу: нас столкнули лбами, чтобы выбить больше, зная, что каждый будет стараться перекричать другого, спасая свою шкуру.

– Капитан, я… – начал было Оболенский, его голос дрожал, глаза бегали. – Это все ложь! Я не знаю никакой типографии! Грановский врет, чтобы оклеветать! Мы просто спорили о философии! Алиса… она была странной, но демоны… я не верил… – Он задыхался, слова путались, превращаясь в нелепый, жалкий лепет.

– Замолчите, господин Оболенский, – Седов отрезал резко, даже не глядя на него. Его внимание было приковано ко мне. Хищный, оценивающий взгляд. – Вы, господин Грановский, явно знали о типографии. Значит, были ближе к кружку, чем утверждали. Гораздо ближе. Значит, лгали. – Он сделал паузу, давая осознать тяжесть обвинения. – Это ставит под сомнение все ваши предыдущие показания.

Стены кабинета поплыли. Запах табака, пыли и страха стал удушающим. Крах. Все рушилось. Лазарет, Варламов, "Кристалл", Юлиана… Все это могло исчезнуть в стенах этого здания или в снегах Сибири. Инстинкт самосохранения, острый, как бритва, пересилил страх. Нужно было бросить большую кость. Очень большую. Пусть даже выдуманную.

– Я знаю не только про типографию, капитан, – вырвалось у меня. Голос звучал хрипло, но тверже, чем я ожидал. Я выпрямился на стуле, игнорируя боль в ребре. – Я знаю про него. Седов на мгновение замер. Даже Оболенский замолк, уставившись на меня в немом изумлении.

– Про кого? – спросил Седов ровным тоном, но я уловил едва заметное напряжение в его позе.

– Про контакт. Того, кто снабжал Алису. Кто дал ей свиток. Кто научил. – Я делал ставку на самое страшное, что могло заинтересовать Охранку больше студенческой мазни. На международный заговор. На демонов. – У нее был контакт. За границей. Связи с… немецкими демонологами.

Слово "немецкие" висело в воздухе тяжелым металлом. Враждебная держава. Запретная магия. Идеальная мишень для карьериста из Охранки.

– Продолжайте, – приказал Седов. Его взгляд стал пристальным, как у сокола.

Ври. Ври смело. Ври так, будто сам в это веришь и маши своей ложью, как куском мяса перед голодным псом. Он клюнет! Я наклонился вперед, понизив голос, придавая ему оттенок доверительности и стыда.

– Мы были… близки. Очень близки. Романтически. И… физически. – Я почувствовал, как Оболенский вздрогнул. Капитан не моргнул. – Однажды… после. Она была неосторожна. Разговорчива. Хвасталась. Говорила, что у нее есть могущественный покровитель. Не здесь. За границей. В Германии. Кто-то из круга тех, кто… изучает Темные Искусства всерьез. Кто-то, кто видит в России поле для экспериментов. Магических и… Социальных. Кто снабдил ее свитком. Обещал больше. За… определенные услуги. За информацию. За хаос. – Я сделал паузу, глотнув воздух. Ложь лилась удивительно гладко, подогреваемая адреналином. – Она не назвала имени. Боялась. Но… я видел, как она получала письма. Со штемпелем Берлина. Необычные конверты. С… странной сургучной печатью. Трезубец, обвитый змеей.

Я выдумал печать на ходу, но это звучало достаточно зловеще. Седов не отрывал от меня взгляда. Его лицо было непроницаемой маской, но я видел, как напряглись мышцы его челюсти. Он клюнул.

– И что же вы предлагаете, господин Грановский? – спросил он наконец. Его голос был тише, но опаснее.

– Я могу помочь его найти. Этого контакта. – Я говорил быстро, уверенно, продавая воздушный замок. – У меня… были связи с Алисой. Личные. Я знаю весь ее круг, ее привычки, как она общалась. Возможно, остались следы… письма, адреса, шифры. Я могу попытаться выйти на след. Под вашим контролем, конечно. – Я добавил последнюю фразу, глядя ему прямо в глаза. – Раскрыть сеть иностранных демонологов, действующих в Империи… Это же дело государственной важности, ваше превосходительство! Орденом здесь не отделаешься.

Я намеренно использовал "превосходительство", намекая на повышение. Седов не поправил меня. Он медленно достал из ящика стола папиросу, чиркнул спичкой. Пламя осветило его каменное лицо. Он затянулся, выпустил струйку дыма в потолок. Минуты тянулись мучительно долго. Только тиканье часов на стене нарушало тишину. Оболенский сидел, съежившись, его трясло. Я чувствовал, как холодный пот стекает по спине под рубашкой. Весь мой блеф висел на волоске.

Наконец Седов аккуратно стряхнул пепел.

– Берлинский штемпель… Трезубец со змеей… – пробормотал он, больше для себя. Потом взглянул на меня. Его глаза были узкими щелочками. – Рискованно, господин Грановский. Очень рискованно. И для вас. И для нас. – Он затянулся снова. – Но… идея имеет определенную… перспективу. – Он кивнул поручику Климчуку, стоявшему у двери. – Выведите господина Оболенского. Подождите в коридоре.

Климчук бодро шагнул к Оболенскому, грубо взял его под локоть. Тот вскочил, пошатнулся, его глаза метались между мной и Седовым, полные непонимания, ужаса и последней немой мольбы – кто ты? Предатель? Или играешь в какую-то безумную игру? Его увели. Дверь закрылась.

Мы остались вдвоем. Седов докурил папиросу, тщательно затушил окурок в пепельнице.

– Ваша инициатива… замечена, господин Грановский, – произнес он медленно. – Но помните: это не сотрудничество. Это испытание. Испытание вашей лояльности и полезности. – Он открыл папку, достал чистый лист бумаги, перо. – Вы будете искать. Тихо. Очень тихо. Через ваши… старые связи. Через все, что знаете об Алисе Ливен. Каждые три дня вы будете являться сюда лично и докладывать о ходе "поисков". Любое уклонение, любая ложь, любая попытка предупредить кого-либо… – Он не договорил. Взгляд сказал все. – Пока вы нам потенциально полезны – вы свободны. Пока что. – Он махнул рукой в сторону двери. – На сегодня все. Можете идти. Жду ваш первый доклад через три дня. Ровно в десять утра. Не опаздывайте.

Я встал, подхватил костыль. Ноги были ватными. Я поклонился, неглубоко, стараясь не показать дрожь в коленях.

– Хорошо. - кивнул я ему в ответ

Но Седов уже не смотрел на меня. Он что-то писал на листе бумаги, погрузившись в работу. Я повернулся и вышел, стараясь идти ровно.

В коридоре меня поджидал все тот же бледный Петров. Он молча проводил меня мимо "Процедурной", мимо решетки регистратуры, через гулкие коридоры, наполненные запахом страха. Каждый шаг отдавался эхом в пустой голове. Свободен. Пока.

Холодный февральский воздух ударил в лицо, как пощечина, когда я вышел на Гороховую. Я остановился, опершись на трость, и судорожно вдохнул. Солнце, бледное и бесполезное, слепило глаза. Городской шум – грохот пролеток, крики разносчиков – обрушился после гробовой тишины Охранки, оглушая.