Я стоял в первом ряду с другими финалистами, стараясь дышать ровно. Меншиков – безупречен и холоден, как мраморная статуя. Шереметев… Все мы, младшекурсники, вознесенные на эту неожиданную высоту сложнейшим конкурсом. В руках я сжимал толстую папку – оформленные решения тех самых задач, над которыми бился как одержимый. Знания, выплеснутые на бумагу в терминах, доступных, хоть и с трудом, пониманию современников, но несущие в себе революционную для этого мира глубину.

Статский советник поднялся. Зал мгновенно замер. Его голос, сухой и громкий, без труда заполнил пространство:

«…и по итогам скрупулезной проверки Имперской Экзаменационной Комиссией, с учетом глубины теоретического обоснования, оригинальности подхода и безупречности математического аппарата, победителем Первого Имперского Теоретического Конкурса по Основам Магических Искусств признается…»

Мгновение тишины, растянувшееся в вечность. Сердце бешено колотилось где-то в горле. Я видел, как ректор Корф, несмотря на всю свою выдержку, слегка наклонился вперед. Видел, как пальцы Меншикова судорожно сжались.

«…студент первого курса факультета метамагии, Григорий Александрович Грановский!»

Гул прокатился по залу – смесь восхищения, зависти и полнейшего изумления. Первокурсник! Победил в конкурсе уровня докторских диссертаций! Меншиков лишь чуть сильнее сжал челюсти, его взгляд устремился куда-то в пустоту перед собой с ледяным безразличием, которое было хуже любой злобы.

Меня подтолкнули вперед. Шаги по паркету гулко отдавались в невероятной тишине. Я поднялся на возвышение. Ректор Корф смотрел на меня сложным взглядом – в нем читались и остатки прежней неприязни, и неподдельное изумление, и, возможно, тень уважения к чистому интеллекту. Статский советник вручил мне тяжелый, расшитый золотом диплом и футляр.

«Поздравляю, господин Грановский, – произнес он без тени улыбки, но с подчеркнутой значимостью. – Ваша работа произвела… неизгладимое впечатление на комиссию. Такой глубины анализа эфирных взаимодействий и смелости математических построений не встречалось ни разу за всё существование корпуса. Вы умеете удивлять и подаете большие надежды. Очень большие.»

Его рукопожатие было сухим и крепким. Потом он вручил футляр. Внутри, на бархате, сверкал орден Святой Анны III степени. Маленькая золотая звезда с красным эмалевым крестом посередине. Знак не просто победы, а высочайшего внимания. Вес в мире, где я еще вчера балансировал на грани исключения и тюрьмы. Я почувствовал, как десятки взглядов впиваются в меня – теперь уже с новым интересом, смесью любопытства и переоценки. Чиновник Минпроса не просто вручал награду – он публично ставил на меня клеймо «перспективного». Для подполья это был триумф. Для официальных кругов – сигнал.

Среди аплодисментов, не слишком бурных, но обязательных, я спустился вниз. Первым ко мне подошел не Артём, которого даже не было в зале, не Юлиана, она отвернулась от моего взгляда в своей части зала, аВарламов.Он стоял чуть в стороне, его лицо было бледным, глаза за стеклами очков блестели влагой.

- Григорий… – его голос дрогнул. – Поздравляю. Работа… работа гениальна. Те решения… они… - Он запнулся, не находя слов. В его взгляде была мука. Гордость учеником, который совершил невозможное, смешанная с болью от осознания, что этот ученик пошел путем, для него, Варламова, неприемлемым. - Ты мог бы… ты долженбыл светить так ярко в науке… без всей этой… - Он махнул рукой, не договорив. - Береги свой дар. Ради Бога, береги. - Он быстро отвернулся и затерялся в толпе профессоров. Его слова, полные боли и недосказанности, ударили больнее, чем отсутствие Артёма или стена Юлианы.

Праздновали на конспиративной квартире у Оболенского. Не та, что на Гороховой – новая, более просторная и безопасная. Шампанское, причём настоящее, французское, из запасов Шереметева, закуски, гул оживленных голосов. Атмосфера была восторженной. Мой триумф на Имперском конкурсе восприняли как триумф кружка. Как доказательство того, что наши умы не уступают официальным, а даже превосходят их. Как козырь в будущих играх влияния.

- Грановский, вы – гений! – провозгласил Шереметев, поднимая бокал. - Они в Минпросе сейчас чешут затылки, как первокурсник всех переиграл!- Это не просто победа, – добавил Оболенский, его острый ум уже просчитывал последствия. – Это внимание. Теперь к тебе прислушаются не только в тени, но и на свету. Орден Анны – это пропуск в кабинеты, о которых мы и мечтать не смели.

Алиса сидела рядом со мной. Она не кричала, не жестикулировала. Она смотрела на меня своим хищным, почти опасным, взглядом, но сегодня в нем горел особый огонь – огонь триумфа стратега.

- Ты сделал невозможное, Григорий, – сказала она тихо, только для меня, её пальцы переплелись с моими под столом. – Теперь ты не просто игрок. Ты – фигура. И игра выходит на новый уровень.

Её губы коснулись моей щеки – быстрый, но значимый поцелуй на глазах у всех. Признание. Закрепление союза.

Праздник длился долго. Смех, споры о политике и магии, планы на будущее. Но к полуночи я почувствовал усталость – не физическую, а глубинную, от нахлынувших событий и смены ролей. Мне нужно было побыть одному. Осмыслить этот день. От триумфа в Актовом зале до признания в кружке.

Алиса задержалась – у неё был важный разговор с Оболенским о новых «каналах распространения идей», налаженных через родственные связи Шереметева. Я вышел один. Колючий декабрьский холод ударил в лицо после духоты квартиры. Метель улеглась, небо прояснилось, усеянное ледяными бриллиантами звезд. Снег хрустел под сапогами на пустынной улице. Петербург спал, укутанный в белое безмолвие.

Я шел, засунув руки в карманы нового дорогого пальто, подарок кружка «в честь победы», ощущая холодный металл ордена Анны через ткань. В голове крутились формулы, лица из Актового зала, слова Варламова, смех с квартиры, прикосновение губ Алисы. Я был на вершине. Признан. Опасен. Нужен. «Я могу всё, – думал я, глядя на свое парящее в морозном воздухе дыхание. – Влиять. Добиваться. Менять правила…»

И вдруг… тень.

Между двумя фонарями, в глубоком кармане темноты у стены высокого доходного дома. Движение. Не просто прохожий, укоротивший путь. Фигура, замершая на миг, когда я поравнялся с переулком. Высокая. Непропорционально худая. Слишком… плавнаяв своей неподвижности. Как будто лишенная костей или скованная нечеловеческой дисциплиной.

Я замедлил шаг, инстинктивно напрягшись. Адреналин, знакомый по дуэли и интригам, ударил в кровь, но теперь он был смешан с чем-то новым – первобытным, леденящим страхом. Фигура не убежала, не напала. Она просто стояла. Лицо не было видно, но я почувствовал на себе взгляд.Не любопытный. Не враждебный. Изучающий.Как энтомолог рассматривает редкий экземпляр насекомого.

Я сделал шаг вперед, пытаясь разглядеть детали, вызвать в памяти магию для защиты или анализа. Но фигура… исчезла. Не шагнула вглубь переулка, не отпрыгнула. Просто растворилась в темноте, как тень от погасшего фонаря. Бесшумно. Мгновенно.

Я замер, вслушиваясь в тишину. Только ветер шелестел снегом по карнизам. Ни шагов. Ни дыхания. Ничего. Но ощущениеприсутствияне исчезло. Оно висело в морозном воздухе, тяжелое и необъяснимое. Страх сменился холодной, аналитической тревогой. Что это было? Агент Охранки новой формации? Чья-то причудливая стража? Или… нечто иное? Не укладывающееся в известные законы магии и природы?

Орден Анны внезапно показался холодным и тяжелым, не символом победы, а мишенью. Триумф дня померк перед этой немой, бестелесной угрозой. Я стоял один на пустынной ночной улице, и звезды над головой, такие яркие и холодные, вдруг показались бесконечно далекими и равнодушными к играм людей. Игра усложнилась. Появился новый игрок. Или не игрок вовсе. А что-то, для чего правила еще не написаны. Я повернулся и быстро зашагал прочь, спиной к темному переулку, чувствуя на затылке незримый, изучающий взгляд, от которого кровь стыла в жилах. Зима только начиналась, и ее тени становились все длиннее и опаснее.