Охранка дала о себе знать почти сразу же. Через час после увода Алисы, когда я пытался собрать мысли в своей комнате, раздался резкий стук. На пороге стоял молодой человек в неброском костюме, но с тем же каменным, лишенным мысли выражением лица, что и у серых мундиров. Он не представился. Просто произнес ровным, лишенным интонаций голосом: "Гражданину Грановскому настоятельно рекомендуется воздержаться от любой общественной активности, провокационных высказываний и контактов с гражданкой Ливен А.В. до завершения проверки её деятельности. Любые попытки повторить инцидент у Главного зала будут расценены как соучастие в деятельности, направленной против общественного порядка, и повлекут задержание всех причастных лиц". Развернулся и ушел. Посыл был ясен: Алиса – заложница ситуации. Петля затягивалась, грозя удушьем не только мне, но и любому, кто посмеет пошевелиться.

Академия суетилась, пытаясь утихомирить бурю "своими" методами, которые лишь усиливали ощущение ловушки. По коридорам поползли тщательно сформулированные слухи, распространяемые, казалось, самими стенами: с Ливен "беседуют", ректор и отец Игнатий "прилагают все усилия" для её защиты, но для этого нужны "спокойствие и порядок". Студентам настоятельно "рекомендовали" сосредоточиться на учёбе и избегать "провокаций". Это была попытка замять скандал, выдавить проблему наружу под видом "заботы" о спокойствии учреждения. Но страх витал в воздухе – страх ректора перед всевидящим оком Охранки, страх деканов за свои факультеты, страх студентов перед серыми мундирами. На этом страхе играли.

Варламов. Найти силы пойти к нему было мучительно. Я застал его в лаборатории, но не за чертежами "Кристалла". Он сидел за столом, глядя куда-то поверх разложенных бумаг. Его лицо было пепельно-серым, руки лежали неподвижно. Когда он поднял на меня глаза, в них не было прежнего огня познания, лишь глубокая усталость и разочарование, тяжелее гнева.

- Григорий, – его голос звучал приглушенно, без прежней звонкости. – Уведомление от Голубева получил?

- Да, Михаил Осипович.

Он кивнул, медленно, будто каждое движение требовало усилий. "Я знаю." Пауза повисла тягостно. Он снял очки, протер линзы краем лабораторного халата. "Ты втянул не только себя. Ты втянул Ливен." Он посмотрел на меня поверх стекол. "Она там. А ты здесь. И Академия… Академия в опасности из-за этого вихря." Он вздохнул, и в этом вздохе звучала вся горечь ученого, чей упорядоченный мир рушится под натиском чужих страстей и политики. "Я… я не могу быть твоим щитом, Григорий. Не в этой буре. Проект "Кристалл"…" Он махнул рукой в сторону чертежей. "Заморожен. Доступ к моим записям и закрытым фондам… для тебя закрыт. Официально." Он произнес это без повышения тона, но каждое слово падало с весом гири. "Я снял с тебя свое покровительство. Прощай."

Он не стал слушать возможные возражения. Просто отвернулся к окну, его фигура выражала окончательную отстраненность. Это был не скандал. Это был приговор. Разрыв. Дверь лаборатории закрылась за мной с тихим, но безжалостно-финальным щелчком. Последняя твердая опора ушла из-под ног.

Юлиана же не просто избегала меня – она выстроила невидимую, но непреодолимую стену. Я видел её мельком в библиотеке – она сидела с подругой, низко склонившись над книгой, но чувствовалось, как напряжены её плечи. Наши взгляды встретились случайно в столовой – её зеленые глаза, обычно такие ясные, метнули в мою сторону холодную, отточенную как лезвие искру, прежде чем резко отвернуться. Она не отвечала на мои робкие попытки поймать её взгляд, на мои записки. Её молчание было громче крика.

И вот, спустя два дня после ареста Алисы, она сама нашла меня. Вернее, перехватила в узком, полутемном переходе между старым корпусом и библиотекой, где мы когда-то случайно встретились. Она стояла, заслонив собой путь, ее фигура в строгом платье казалась высеченной из мрамора в сумраке. Запах цитруса и дыма был резче обычного.

- Гриша. - Ее голос был низким, без приветствия, как тогда перед дуэлью.

- Юлиана… – начал я, но она резко перебила.

- Забавно, – произнесла она, и в ее голосе зазвенела ледяная, язвительная нотка, которой я раньше не слышал. Она смотрела не прямо на меня, а куда-то в район моего воротника, ее губы были плотно сжаты. - Всё это. Дуэль. Исключение. Охранка. - Она сделала маленький шаг вперед. - И твоя…благодетельницав центре всего. Очень вовремя подоспела со своим митингом. Очень… жертвенно.

- Юлиана, она пыталась помочь! – вырвалось у меня, хотя я тут же понял, что это ошибка.

- Помочь? – она коротко, беззвучно рассмеялась. Ее глаза, наконец, поднялись на меня, и в них горел холодный, огонь, смешанный с болью и чем-то еще – той самой подозрительностью, что я видел после ареста Алисы. -Да, конечно. Помочь. Своими методами. Рискуя всем. Для тебя. - Она произнесла последние два слова с особым, ядовитым ударением. - Очень трогательно. И очень… характернодля неё. И для тебя, как оказалось.

- Что ты хочешь этим сказать? – спросил я, чувствуя, как нарастает гнев от несправедливости ее тона, но и понимая ее боль.

- Хочу сказать, что ты, Гриша, очень избирателен в том, чьи предупреждения слушаешь! – ее голос дрогнул, выдавая прорвавшиеся эмоции, которые она явно пыталась сдержать. - Варламов тебя предостерегал – не слушал. Я тебя умоляла не идти на эту дуэль – не послушал. Но вот она… – Юлиана кивнула в сторону кабинета ректора, где, как мы оба знали, могла быть Алиса, – …она шепнула тебе что-то на ушко в тумане, и ты пошел у нее на поводу? Прямо в петлю? И затянул ее за собой? - Она покачала головой, и в ее взгляде промелькнуло что-то похожее на жалость, тут же задавленное волной обиды. - Какая глубокая связь должна быть между вами, чтобы она так рисковала? И чтобы ты так доверчиво… следовал?

Она не ждала ответа. Ее слова висели в воздухе тяжелыми обвинениями. Ревность, подозрения о природе моих отношений с Алисой, горькое разочарование в моей рассудительности – всё смешалось в этом взрыве.

- Между нами нет ничего, о чем ты думаешь, – попытался я сказать твердо, но это прозвучало слабо.

- О, конечно! – ее ирония была убийственной. - Просто совпадение. Просто она такая… альтруистка. Готовая ради тебя идти под арест Охранки. - Она резко выдохнула, словно сбрасывая груз. - Знаешь что, Григорий? Мне жаль. Жаль тебя. Жаль её. Жаль, что ты не увидел, куда идешь, пока не рухнул. Но разбираться в твоих…связях… у меня больше нет ни сил, ни желания. Держись. Как знаешь.

Она резко развернулась, ее платье свистнуло по воздуху, и Юлианна зашагала прочь быстрыми, отрывистыми шагами, не оглядываясь. Она унесла с собой последние крохи тепла и понимания, оставив меня в промозглом холоде перехода с ледяным комом обиды и вины под сердцем. Ее стена стала непроницаемой.

Остался только Артём.Он приходил, как верный пес, принося с собой бутылку терпкого портвейна и свою неуклюжую, но искреннюю поддержку. Он матерился на Голубева, охранку, "эту дуру Юльку", ломал сухари и разливал вино.

- Чертов цирк, Гриш и клоуны дегенераты! Всё против тебя! Но держись, брат! Мы что-нибудь придумаем! Может, к ректору вломимся? Вдвоем? Или… письмо в газету?! - Его идеи были наивны, как у ребенка, но его присутствие, его непоколебимая вера в то, что "всё образуется", были единственным огоньком в кромешной тьме. Он был последним бастионом.

Именно Артём, на третий день после ареста Алисы, ворвался ко мне, запыхавшийся, с глазами, полными невероятного изумления.

- Гришка! Ты сидишь? Сядь! Не поверишь! Меншиков! Этот… этот… – он тщетно искал подходящее ругательство, махая руками. – Меншиков проклятый! Только что от Винберга! Его адъютант, Сенька, мой земляк, проговорился! Меншиков вчера вечером к ректору рванул! Сразу после того, как его папашины стряпчие, видать, золотом всё замазали для него! И заявил!