С грехом пополам пробил идею «технарей — в руководство!».

Вдобавок на готовящемся съезде по программе «советского возрождения» планировалось разрешить в стране фермерские хозяйства, брать в долгосрочную аренду до десяти гектаров пахотной земли. Данилов пробил позволение завести небольшие частные предприятия с возможностью найма до десяти рабочих — особенно в сфере торговли, общественного питания и службы быта. Вроде идею эту он через Никиту продавил — но сколько крику, шума было! «Да я тебя расстреляю! — бывало, разорялся Хрущ. — Оппортунист, троцкист, правый уклонист!»

Алеша на это обычно смиренно отвечал: «Никита Сергеич, если не это, вы в шестьдесят третьем зерно закупать за границей начнете. А ваши сменщики, Брежнев и Ко, это обычной практикой сделают. При вас начнется, а к концу семидесятых обычным делом станет — везде и повсюду, кроме столиц, ни колбасы, ни масла, ни мяса не будет. Вы этого хотите, сохраняя в чистоте свои идеалы? И куда мы в итоге придем? Вы лично — на пенсию, СССР — к разгрому. А в капиталистической России, в две тысячи семнадцатом, многое, конечно, плохо — зато зерно на экспорт отправляется!»

А еще он исподволь пробивал неслыханную для Советского Союза идею: прямые выборы Председателя Верховного Совета — иными словами, президента. Альтернативные, с реальными соперниками.

— Ты что?! — начинало заводиться, по обыкновению, первое лицо, краснело и ногами топало. — Под монастырь меня хочешь подвести?! Сместить, гаденыш, к чертовой матери?! Вижу, куда ты, прощелыга, подбираешься! К высшей власти! Союз развалить мечтаешь и меня вместе с ним угробить?!

В ответ Данилов смиренно разъяснял, что, наоборот, печется о единовластии и полновластии Никиты Сергеевича.

— Вы подумайте: если вас народ избрал — значит, только народ и снять может! Никакой ни пленум теперь на вас ножку не поднимет, ни прочие заговорщики! А избирательные технологии я более‑менее знаю. А ваши соперники будущие — ни шиша их пока не ведают. Вдобавок вся пресса будет в ваших руках, телевидение, радио, газеты! А административный ресурс! Будете ездить по стране, в каждом городе вам устроят предвыборный митинг! Да вся Средняя Азия за вас проголосует на девяносто девять и девять десятых процента! А Чечено‑Ингушская АССР, Дагестан, Калмыкия! Не волнуйтесь вы, все будет схвачено, в лучшем виде! — убеждал он в стиле ухарей‑политтехнологов образца конца девяностых — начала двухтысячных.

И все равно «кукурузник» орал, ругался, швырялся предметами. Потом, поразмыслив, отходил. Снова призывал к себе Алексея — советоваться.

Да, сложно было, сложно. Данилов, когда к Хрущеву через стенку на Воробьевской набережной впервые полез, даже не представлял, что так будет. К вечеру превращался в совершенно выжатый лимон.

Ему выделили служебное жилье — отдельную однокомнатную квартиру в привычном для него районе, в доме конца сороковых, на проспекте Мира. Метро сюда еще не пустили, но копали вовсю. Он каждый день проезжал мимо растущего вестибюля станции «Мир»[103]. Пока ездил на работу и с работы на своем служебном «Москвиче», наслаждаясь полным отсутствием в Москве пробок.

Обедал Данилов обычно на работе — в столовой ЦК партии на Старой площади уже сейчас царил полный коммунизм. Прекрасное меню, копеечные цены. На ужин брал продукты в кулинарии — иногда в той же столовой, иногда в новом заведении на улице Горького, дом двадцать три. Порой, если хотелось чего‑то экзотического, заезжал в ресторан «Пекин» — навынос там давали блюда с десятипроцентной скидкой. Больше нигде не бывал, никуда не ходил. Где бы ни появлялся, обязательно находились люди, которые его узнавали (откуда?), подсаживались за столик, начинали о чем‑то просить: за невинно репрессированного, или ознакомиться с гениальным научным открытием, или пробить в печать выдающуюся поэму.

И, конечно, он скучал по Варе. Ругал себя дебилом и придурком, что покинул ее. И, кажется, начинал понимать, что ничто — никакое счастье ни какой угодно массы людей, ни даже всей своей Родины — несравнимо и несопоставимо с простым человеческим счастьем быть вместе: говорить, смотреть в глаза, дотрагиваться, смеяться.

В таком настроении — скорее минорном, чем радостном, — он однажды засиделся на работе до полного закрытия буфета на службе и потому заехал в «Пекин» купить себе на ужин мяса, что ли, в кисло‑сладком соусе. Бросил «Москвич» у входа в ресторан — что за наслаждение, право, не искать себе места для парковки и не заботиться об оплате!

Памятник Маяковскому тут пока не поставили, хотя примерили уже картонный макет, где ему возвышаться[104]. Никакого тоннеля под площадью тоже, разумеется, не было.

«Пожалуйте, Сергей Владиленович». — Швейцар распахнул перед ним дверь. Бог знает, с чего служитель вдруг стал признавать его — равно как привечали метрдотель и официанты. Никогда ведь не представлялся, «корочки» свои не доставал. Вот и сейчас попросил мэтра приготовить ему пищу навынос. Сам сел, не раздеваясь, за один из служебных столиков, только кепи с затылка снял.

Вдруг ему навстречу направилась девушка — молоденькая, немного полненькая, с косичками. Одетая, как и большинство советских людей, в нечто скромное, топорщащееся, коричневое. Краснея щеками и шеей, вдруг проговорила:

— Здравствуйте, Алексей Сергеевич.

Он вздрогнул и машинально поправил:

— Я Сергей Владиленович.

— Нет, ты Алексей, — настойчиво сказала она. И добавила: — Помнишь, как в тот вечер ты пригласил меня после работы к себе, в свою однушку на Рижском проезде? Как приготовил макароны по‑флотски и настойчиво называл их «спагетти болоньезе»? Как угощал меня «кьянти», а потом мы пили чай с фруктами? И тогда ты в очередной раз пригласил меня пожить вместе? И мы договорились, что поселимся пока у меня на Новослободской и ты переедешь ко мне в ближайшие выходные? И было это в июле две тысячи шестнадцатого года?

Данилов так и ахнул:

— Варя?!! Варя, ты?

Девушка — совсем незнакомая ему, но чем‑то похожая на Варю — только застенчиво улыбалась. Она была очень молоденькая, лет семнадцати.

— Как?! Варя?! Как?! Как ты нашла меня?!

— Я получила твой дневник. И… И у меня в сейфе дома оставалась еще одна доза.

— Боже! Боже мой! Поедем! Поедем ко мне! Мне столько тебе надо обо всем рассказать!

— Не так быстро. Мне надо будет заново привыкать к тебе.

— Сергей Владиленович, ваш заказ. Две порции мяса в кисло‑сладком соусе, бутылка китайского пива. С вас семнадцать пятьдесят.

— Возьмите, сдачи не надо. Пойдем. Как мне называть тебя?

— Как прежде, Варей.

Когда он открыл перед ней дверцу и усадил в «Москвич», сказал:

— Тебе надо будет ко многому привыкать. Например, сиденья здесь далеко не такие удобные, как в наших машинах. Зато ты можешь не пристегиваться — да и ремней безопасности, признаться, здесь пока еще нет. А как там у вас? Мне главное интересно: сработало ли мое внушение по отношению к Семену Кордубцеву? Как там Елисей Кордубцев?

— А кто это?

— Ты правда не знаешь?

— Могу только догадываться, что был такой — по твоим заметкам. Но мы такого не знаем.

— Может, он под каким‑то другим именем действует? Он способен на различные мерзкие чудеса — например, убивать людей усилием мысли. И еще он служит абсолютному злу.

— Нет. Никого подобного у нас, слава богу, нет. Знаешь, как писал один наш известный поэт, «Какое время на дворе — таков мессия»[105]. Время, наверное, переменилось. Поэтому и антимессии‑антихриста не стало.

— Так. Неплохо. А скажи, кто у вас там, в две тысячи семнадцатом году, президент?

— У нас нет президента.

— А кто есть?

— Председатель Верховного Совета Советской Российской Республики.

— Российской Республики?! Откуда она взялась? Кто в нее входит?

— Ох, это длинный рассказ. Ну, если коротко: на втором этапе советского возрождения, в тысяча девятьсот семьдесят пятом году, Советский Союз объявили распущенным. Те союзные республики, кто захотел, могли заново присоединиться к России — на правах областей или округов. Кто не хотел — могли отделиться и стать независимыми.