Обвинения Махоуни, начатые как тактика в корпоративной борьбе, стали частью политической — и расовой — войны за Реконструкцию. Нападки на коррупцию Скотта повлекли за собой обвинения в адрес чернокожих законодателей, большинство из которых голосовали за его субсидирование. Недовольство белых тем, что железные дороги нанимали чернокожих и северных рабочих, превратилось в нападки на сами железные дороги. Неудивительно, что вспышка насилия Ку-клукс-клана в конце 1860-х – начале 1870-х годов пришлась на железные дороги, проходящие через внутренние районы Северной и Южной Каролины; они олицетворяли собой все, что ненавидели многие белые южане. В союзе с радикальными республиканскими правительствами железные дороги меняли старые торговые отношения, повышали налоги на недвижимость, развращали правительство и давали новые возможности чернокожим.[513]
Скотт был очень вынослив. К 1870 году он снова оказался в переполненной Вирджинии. Вирджиния вложила миллионы в железные дороги, которые Хантингтон получил за одно лишь обещание достроить линию до реки Огайо в течение шести лет. Скотт, Хантингтон и Махоуни могли позволить себе подкупать и оказывать частные услуги законодателям Вирджинии, поскольку государственные подарки, которые они получали взамен, были так велики. К тому времени, когда дарение закончилось, Вирджиния потеряла 26 миллионов долларов.[514]
Как и на Западе, субсидии привели к появлению железных дорог, хотя и с большими долгами, некачественно построенных и довольно хрупких; и железные дороги, как и предполагалось, расширили ареал распространения хлопка, освободив реки от транспорта. Железные дороги питали новые глубоководные порты, необходимые для приема больших пароходов, и перевозили фосфат, необходимый для выращивания хлопка на возвышенностях. По словам газеты Carroll County Times из Джорджии в 1872 году, железные дороги, распространяя хлопок, совершили «значительную революцию» на Юге. Хлопок всегда был культурой рабов, но теперь он стал культурой бедных белых, а также чернокожих.[515]
Республиканцам удалось увеличить производство хлопка, но им не удалось создать процветающий Юг со свободным трудом. Рост цен на хлопок в начале 1870-х годов и необходимость платить налоги побудили фермеров, живущих на возвышенностях, сажать хлопок. Число мелких ферм, в том числе и тех, которыми управляли чернокожие фермеры, увеличилось. Однако в выборке округов Джорджии средний чернокожий фермер владел лишь 10 процентами земли, которую имел его средний белый сосед, и стоила она на 10 процентов больше. И это отражало только самых успешных черных и белых фермеров, которые смогли получить или сохранить землю. В Джорджии, как и в других странах, фермеры перешли к аренде и издольщикам. В целом по стране размеры ферм в Позолоченную эпоху будут расти, но на Юге они сократятся.[516]
По всему политическому спектру Юга пропагандисты, от Генри Грейди, редактора из Атланты, который был представителем Нового Юга, до Тома Уотсона, который стал самым известным южным популистом, превозносили мелких фермеров как надежду на будущее Юга. Эта надежда оказалась непрочной. Расширение посевов хлопка в Пьемонте ограничило старый образ жизни, в котором на первом месте стояли натуральное хозяйство и безопасность. На Юге человек, запасающий достаточно кукурузы, чтобы прокормить семью и скот до следующего урожая, считался счастливым и обеспеченным. Он мог придерживаться стратегии «безопасность превыше всего», обеспечивая пропитание своей семьи и производя хлопок ради денег, которые он мог принести. Распространение хлопка сделало эту стратегию безопасности более трудновыполнимой. Усиление законов о заборах, нарушении границ, залогах и контроле за скотом ограничило доступ к лесам и старым полям, где мелкие фермеры пасли животных, охотились, рыбачили и заготавливали древесину. Многие из этих лесов и заброшенных земель превратились в хлопковые поля. Производство кукурузы и свиней — основа существования южан — сократилось почти наполовину по всему Югу в конце XIX века.[517]
Частичная независимость от рынка, при которой фермеры сами обеспечивали себя пропитанием или полагались на местный обмен, исчезала, но было бы ошибкой считать, что она исчезла полностью. Арендаторы могли производить только одно — хлопок, но те, кто занимался собственным земледелием, сохраняли более разнообразную схему производства. Они сократили посевы кукурузы и других культур, но не отказались от них, и продолжали выращивать скот, хотя и в меньшем количестве. Они также делали значительные инвестиции в сельскохозяйственные технологии. Некоторые совмещали земледелие с кузнечным, плотницким, лесозаготовительным, фрезерным и ткацким делом, чтобы дополнить свой сельскохозяйственный доход.
Хлопок был их рискованной культурой; остальные виды деятельности были хеджированием — модификацией старой стратегии «безопасность превыше всего».[518]
Даже когда первоначальный бум цен на хлопок сошел на нет, поскольку Юг конкурировал с Индией, Египтом и Бразилией, мелкие фермеры, издольщики и арендаторы производили больше хлопка, потому что он оказался экономически устойчивым. Как только фермер брался за него, ему было трудно от него избавиться. Южные земли словно просили хлопка. Кислые почвы Юга не приветствовали пшеницу или даже кукурузу, которые в других местах росли более обильно, но Юг давал хлопку все, что ему требовалось: 200 безморозных дней в году, температура выше 77 градусов по Фаренгейту в течение как минимум девяноста дней и обильные осадки, превышающие необходимые растению 25 дюймов. До появления крупномасштабной ирригации ни одно место в Соединенных Штатах не могло удовлетворить эти требования.[519]
Но дело было не только в пригодности Юга для выращивания хлопка; хлопок стал единственной дорогой к кредитам. Как только фермеры вступали на путь кредитования под урожай, выходов было мало. Кредиторы требовали хлопок. Владельцы магазинов выдавали потребительские товары только под залог ожидаемого урожая хлопка; плантаторы брали залог на хлопок своих арендаторов и издольщиков. Различные держатели залоговых прав вступали в судебные тяжбы, когда урожай был недостаточен и не мог покрыть все долги. Владельцы магазинов, выдававшие товары в кредит, брали свои товары в кредит у оптовиков, которые направляли своих джобберов в каждый магазин на южном перекрестке. Оптовики, в свою очередь, зависели от кредитов, предоставленных им северными производителями, или от денег, взятых в северных банках. Все держалось на хлопке и кредитах. Экономика Юга поднималась и падала вместе с мировым спросом на урожай. Рост цен на хлопок означал увеличение количества хлопка, но также и падение цен, что требовало больше хлопка для покрытия долгов. Долги, кредиты и хлопок шли вместе по Югу. Ужас арендаторов и мелких фермеров заключался в том, что они не могли расплатиться и погасить задолженность перед владельцами магазинов.[520]
Хлопок снова стал королем, а его экспорт вновь приобрел решающее значение для американской экономики, но королевство хлопка оставалось бедным. Некоторые мелкие фермеры преуспели, проницательно действуя в новых условиях. Экономика Юга росла, и к 1880-м годам ее темпы роста сравнялись с северными. Но по всем показателям средний южанин был беднее, менее образован и имел меньше возможностей, чем средний северянин. Юг стал, как выразился историк Гэвин Райт, «регионом с низкой заработной платой в стране с высокой заработной платой». Это бремя тяжелее всего ложилось на плечи вольноотпущенников.[521]
