Опасаясь забастовки, управляющие Northern Pacific и Union Pacific обратились в суд, чтобы добиться судебных запретов, запрещающих организованным рабочим даже консультироваться со своими лидерами. Адвокатам братств удалось изменить эти запреты, но затем федеральный судья Элмер С. Данди издал новый запрет, запрещающий работникам Union Pacific даже встречаться для обсуждения снижения заработной платы, не говоря уже о забастовках. Это было расширение предыдущих запретов, которые использовали антитрестовский закон Шермана для пресечения забастовок. Дебс осудил это как «смертельный удар по человеческой свободе». Он говорил, что «нет никакой разницы между американским и российским рабством, кроме того, что первое маскируется под суверенное гражданство». Хотя Дебс считал корпорации и суды «синонимами в наше время», федеральные суды не были единодушны в отношении забастовок. Судья Генри Колдуэлл отменил решение Данди и велел приемщикам соблюдать существующие соглашения. Решение Колдуэлла вряд ли решило более важные вопросы.[1883]
Когда Union Pacific и Northern Pacific запутались в судебных разбирательствах, Хилл снизил заработную плату, следуя примеру Гулда, который сильнее всего ударил по наиболее уязвимым работникам, сократив их на 20–36%. Дивиденды он не трогал. Когда братствам не удалось отменить сокращения, рабочие обратились к ARU. Хилл отказался признать его и уволил членов ARU. Профсоюз забастовал, и Дебс сказал рабочим, что если они будут вести себя как мужчины, то «не будут нуждаться в поддержке мужественных мужественных мужчин». Он обратился к жителям городов, расположенных вдоль трассы Great Northern, с призывом поддержать их против «этой нечестивой расправы над нашими правами». На Западе, полном антимонопольных настроений, он их получил. Когда попытки заставить правительство вмешаться не увенчались успехом, Хилл согласился выступить в качестве арбитра. Дебс победил его. Арбитры, возглавляемые Уильямом Пиллсбери из компании Pillsbury Flour, удовлетворили требования ARU на 97%.[1884]
ARU стала новой надеждой рабочих в крупнейшей промышленности страны. В 1894 году организаторы ARU отправились по рельсам на запад, создавая по пути новые местные организации. Члены организации были полны энтузиазма, воинственны, но почти не организованы — почти точная копия рыцарей 1886 года. Организаторы ARU превратили железнодорожные пути в фитиль; Пулман зажег его.[1885]
Пулман всегда настаивал на том, что его город — это деловое предприятие, а не благотворительная организация, и он оказался верен своему слову. По мере падения заказов Пулман снижал зарплаты, сокращал часы работы и сокращал рабочих. Уменьшая зарплату, он не снижал арендную плату и цены на газ и воду. И корпорация продолжала выплачивать дивиденды. В 1894 году он заключил убыточные контракты, чтобы удержать людей на работе, и использовал это как причину, чтобы не восстанавливать зарплату, хотя рабочие несли непропорционально большие убытки. К весне 1894 года зарплата одного строителя автомобилей упала с 2,26 до 0,91 доллара. Его случай был крайним, но у тех, кто еще работал к апрелю 1894 года, зарплата сократилась на 28 процентов. Когда наиболее пострадавшие рабочие приходили за зарплатой, они получали чеки, едва превышающие их долг по арендной плате. В крайних случаях арендная плата превышала их доход, и они были должны Пулману деньги. Он не выселял их, но за ними числились долги. Когда Джейн Аддамс предложила урегулировать арендную плату, Пулман отказался.[1886]
Устав ARU был настолько широк, что небольшая ветка железной дороги, ведущая в Пулман, позволяла организовывать местные организации ARU на заводе. 11 мая, после первого собрания, на котором Пулман уволил членов переговорного комитета ARU, 90% рабочих вышли на улицу. Он уволил оставшихся. Дебс также попытался организовать арбитраж. Пулман снова отказался. В Чикаго симпатии к рабочим перешагнули через классовые границы, и среди них были реформаторы из среднего класса и местные демократические политики, но Пулман, несмотря на уговоры Чикагской гражданской федерации, все равно отказался от арбитражного разбирательства. Компания ждала неизбежной победы в войне на истощение.[1887]
12 июня ARU созвал свой первый национальный съезд в Чикаго, и Юджин Дебс изменил уравнение, но не так, как ему хотелось. Он призвал к осторожности и необходимости избегать конфликтов, в которых профсоюз не сможет победить, но при этом разразился возвышенной риторикой, которой он был известен: «Когда люди принимают унизительные условия и носят ошейники и кандалы без сопротивления, когда человек отказывается от своих честных убеждений, от своей верности принципам, он перестает быть человеком». Когда-то Дебс отверг «Рыцарей», но его язык напоминает их: «Ущерб, нанесенный одному, касается всех». Покоренные его красноречием, рабочие проигнорировали настойчивые призывы Дебса к осторожности. ARU проголосовала за поддержку забастовки Пулмана, отказавшись работать с вагонами Пулмана. Влиятельная Ассоциация генеральных менеджеров, которая представляла двадцать четыре железные дороги, расположенные или заканчивающиеся в Чикаго, в ответ объявила, что любой рабочий, обеспечивающий бойкот, будет уволен. 26 июня рабочие начали отцеплять вагоны; железные дороги уволили рабочих, а другие рабочие вышли на улицу, требуя их восстановления. Кто и когда уходил, а кто и когда возвращался, превратилось в сложный танец. Некоторые инженеры, пожарные и кондукторы встали на сторону ARU; другие, верные братствам, остались на работе, но то, что было изолированной забастовкой, превратилось в общенациональную забастовку, основной очаг которой находился к западу от Чикаго. К 29 июня бастовали 125 000 рабочих, а двадцать железных дорог были перегружены. Забастовка затронула две трети страны — от Огайо до Калифорнии.[1888]
Железные дороги утверждали, что они стали невинными жертвами ссоры с Пулманом, но они организовали агрессивные действия не только для того, чтобы сорвать забастовку, но и для того, чтобы подавить ARU. Забастовка, проходившая в июне и начале июля на западе от Чикаго, была в основном мирной, оказалась эффективной и вызвала симпатии общественности. Когда забастовка остановила работу Чикаго и подорвала работу Northern Pacific, железные дороги обратились в суд. В Миннесоте и Северной Дакоте судьи постановили, что обанкротившейся Northern Pacific даже не нужен судебный запрет для вызова маршалов: достаточно вмешательства забастовщиков в работу приемщиков. Однако в Монтане федеральные суды отказались вмешиваться. Многие федеральные чиновники в Нью-Мексико, Колорадо и Калифорнии были недоброжелательно настроены по отношению к железным дорогам. Но решение о забастовке будет приниматься не на местах, а в Вашингтоне — администрацией Кливленда, в частности генеральным прокурором Ричардом Олни.[1889]
Олни не был людоедом, хотя, конечно, умел играть эту роль. Он подверг остракизму собственную дочь за то, что та вопреки его желанию присутствовала на похоронах свекра, и устроил казнь коровы, забредшей на его теннисный корт. Он был либералом, зарабатывавшим деньги в качестве железнодорожного адвоката для субсидируемых железных дорог. Он стал главным юристом компании Chicago, Burlington, and Quincy, а Кливленд назначил его своим генеральным прокурором в 1893 году. Даже после вступления в должность Олни оставался в штате Burlington и, похоже, получал зарплату от Atchison, Topeka and Santa Fe. Однако он отказался вмешиваться в забастовку Great Northern, возможно, потому, что Burlington ненавидела Джеймса Дж. Хилла. Еще весной 1894 года он с опаской относился к вмешательству федеральных властей в трудовые споры и считал, что у рабочих есть все основания думать, что нынешняя организация общества настроена против них. С началом Пулмановской забастовки проявились его более глубокие симпатии и опасения. Он считал, что забастовка, «в случае успеха, серьезно подорвет стабильность наших институтов и всей организации общества в нынешнем виде».[1890]
