Насилие выходило за рамки этого.
Как только вольноотпущенники переставали быть собственностью, — писал Шурц, — калечение и убийство цветных людей, похоже, рассматривается многими как одно из тех преступлений, которые должны быть прощены оскорбленным чувствам обиженного и ограбленного народа. Кроме того, услуги, оказанные негром национальному делу во время войны, которые делают его объектом особого интереса для лояльных людей, делают его объектом особой злопамятности для тех, чьи сердца были настроены на успех восстания. Южане, казалось, были безоговорочно привержены идее, что возвышение чернокожих приведет к деградации белых.[101]
Убийства, порка и физическое принуждение, утверждал Шурц, «будут продолжаться до тех пор, пока южный народ не усвоит, чтобы никогда этого не забыть, что у черного человека есть права, которые белый человек обязан уважать», но когда наступит этот момент, было неясно. Для Шурца Юг летом 1865 года предвещал будущее.[102]
Генри Адамс — чернокожий, родившийся в рабстве в Джорджии, — приехал в Шривпорт в приходе Каддо, штат Луизиана, во второй половине 1865 года. Он, по его словам, «всю жизнь занимался тяжелым трудом». Он был верующим врачом, рельсоукладчиком и стремящимся к успеху человеком, и он жил так, как описал Шурц. В декабре 1865 года у него была маленькая повозка, и он перевозил продукты в Шривпорт, когда «толпа белых людей» напала на него. Они ограбили его, забрали все, что у него было, и попытались убить. Адамс не был человеком, которого легко обескуражить. На следующий год он отправился в приход Де-Сото. Он проехал через мрачный пейзаж. В шести милях к югу от Шривпорта он увидел тело «цветного человека», висящего на ветке дуба. В шести милях к северу от Кичи белые сожгли повозку, «принадлежащую цветному человеку… со всеми его вещами: даже его мулы были сожжены». Возле Солнечной рощи он увидел «голову цветного, лежащую на обочине дороги». Его снова настигли, на этот раз пятеро мужчин, которые потребовали узнать, кому он принадлежит. Он ответил, что «принадлежит Богу, но не кому-то другому». «Ну, ей-богу, — сказали они, — здесь могут проезжать негры, которые никому не принадлежат, и мы тебя пристроим прямо здесь». Он был на «довольно хорошей лошади», и эта хорошая лошадь и плохая меткость белых спасли ему жизнь. Жестокость белых побудила Адамса записаться в армию. Он дослужился до сержанта-квартирмейстера, научился читать и писать и был демобилизован в 1869 году.[103]
Угрюмое недовольство Юга, неудивительное перед лицом поражения и страданий, было столь же очевидным на съездах южан по приказу Джонсона, как и на дорогах, по которым ездил Адамс. Некоторые штаты отказались признать сецессию недействительной, а просто отменили ее, подразумевая, что при желании они могут принять ее снова. Другие не стали отменять рабство, а просто признали, что оно прекратило свое существование под воздействием силы оружия. Миссисипи упорно отказывалась ратифицировать Тринадцатую поправку, объявляющую рабство вне закона. Он сделал это только в 1995 году, через 130 лет после того, как достаточное количество штатов ратифицировало ее, чтобы она вступила в силу. Джонсон добавил к своим требованиям, чтобы штаты отказались от своих военных долгов Конфедерации, но и Миссисипи, и Южная Каролина отказались это сделать.[104]
Джонсон не потворствовал большинству этих возмущений и большую часть лета поддерживал действия военных на Юге, но он потерял способность контролировать события. Он усугубил ситуацию, отменив политику распределения земли и сместив ключевых чиновников, тем самым подорвав работу Бюро по делам вольноотпущенников. В августе и сентябре он все чаще вставал на сторону временных правительств в конфликтах с военными. В августе губернатор Миссисипи Уильям Шарки создал ополчение штата, в котором наверняка преобладали бывшие конфедераты. Командующий войсками Союза генерал-майор Генри У. Слокум приказал отказаться от этого плана, и Джонсон сначала поддержал его, но затем пошел на попятную. «Нужно доверять народу», — сказал он. Само собой разумеется, что доверять следовало белым, а не чернокожим. В том же месяце Джонсон объявил, что черные полки будут выведены с Юга, поскольку белые считают их присутствие унизительным и они представляют опасность для дисциплины на плантациях. Генералы оставляли чернокожих солдат на Юге, но, как правило, отводили их для гарнизонной службы на побережье. Белым ветеранам, призванным в армию Союза, разрешалось приобретать оружие. Когда чернокожие ветераны в Луизиане увольнялись в запас, им приходилось сдавать оружие.[105]
Поскольку Джонсон все больше подрывал армию и Бюро свободных людей, новые законодательные органы Юга действовали так, словно у них была свобода действий, чтобы навязать свой собственный расовый порядок. У чернокожих был выбор: работать на белых или голодать. Единственный вопрос, который вряд ли можно назвать тривиальным, заключался в том, как они будут работать.[106]
Осенью 1865 года в Миссисипи был принят первый Черный кодекс, за ним последовали другие штаты. Судья Верховного суда США Сэмюэл Миллер утверждал, что кодексы «лишь изменили форму рабства», но не стали возвратом к рабству. Афроамериканцы получили гражданские права, в том числе право заключать контракты, которых они не имели при рабстве: вступать в брак, владеть собственностью, подавать в суд и быть судимыми. Однако кодексы напоминали северянам и вольноотпущенникам о возвращении к рабству, поскольку самые вопиющие из них — в Южной Каролине, Миссисипи и Техасе — определяли чернокожих как сельскохозяйственных и домашних работников, а их белых работодателей — как «хозяев». Эти законы были настолько близки к апартеиду, насколько это вообще возможно в Соединенных Штатах. Они давали работодателям практически абсолютный контроль над своими работниками в часы труда (которые в Южной Каролине определялись как время от восхода до заката) и когда они не работали. Работодатели сохраняли за собой право физически наказывать своих работников и урезать их заработную плату. Во Флориде чернокожие рабочие могли быть выпороты за «дерзость и неуважение».[107]
Законодательные органы Юга признали в законах Севера о бродяжничестве особенно полезное средство подчинения черной рабочей силы, утверждая при этом, что они, как и Север, признают свободу договора. Они использовали то, что на первый взгляд казалось вопиющим противоречием в триумфе свободного труда: мужчин и женщин, просивших милостыню, можно было заставить работать против их желания в тюрьме или рабочем доме. Защитники свободы договора, однако, утверждали, что законы о бродяжничестве на самом деле подтверждали свободу договора. Нищие нарушали правила договора. Они просили товары, за которые ничего не давали в обмен. Они покидали мир рынка и искали убежища в благотворительности, зависимости и патернализме. Законодатели Юга утверждали, что, принимая законы о бродяжничестве, они не делали ничего такого, чего бы не делал Север, и что, направляя их против вольноотпущенников, они лишь заставляли их работать, как это делало само Бюро вольноотпущенников. Если Север мог заставить белых нищих работать, то почему Юг не мог заставить работать черных нищих? Если бродяг можно было заставить работать, то следующим шагом было сделать практически всех чернокожих бродягами и нищими по закону. На Севере новая индустриальная экономика породила бы бродяг и нищих, но законодательные органы Юга в 1865 году стремились создать их на законодательном уровне.[108]
