– Народы этого мира должны объединиться, иначе они погибнут. Эти слова написала война, опустошившая так много земель. Атомная бомба сделала их понятными всем людям.

Все молчали; слышен был только шелест листьев тополей, да изредка вскрикивал в вышине одиноко парящий коршун.

– Подобные слова звучали много раз. Их говорили другие люди в другие времена, о других войнах, о другом оружии. Им не удалось настоять на своем. И сейчас некоторые, введенные в заблуждение ложным пониманием истории, считают, что их опять ждет неудача. – Он поднял голову, так что свет солнца осветил его глаза, прикрытые до тех пор тенью широких полей шляпы. – Мы не должны поддаваться пессимизму. Наша работа направлена… направлена на объединение мира перед лицом общей опасности, мы привержены закону и человечности.

Он сошел с трибуны под гром единодушной овации. Сидевшие в первых рядах встали, наконец-то закрыв от его взгляда Сангре-де-Кристо, Кровь Христову.

– Итак, это званый обед! – заявил Лео Силард. Оппи, случайно услышав эту реплику, посмотрел на невысокого венгра, не поняв, что тот имел в виду: обилие блюд, расставленных на столах этого зала в Вашингтоне, или список звездных гостей. Помимо Силарда и Оппи здесь присутствовали нобелевские лауреаты Энрико Ферми и Гарольд Юри, а также Эд Кондон, полдюжины сенаторов Соединенных Штатов и бывший вице-президент Генри А. Уоллес. Дирижировал всем происходившим Уотсон Дэвис из информационного агентства «Сайенс сервис».

Обед был устроен для того, чтобы ввести в курс дела нескольких сенаторов, и, хотя Чарльз Тоби, республиканец из Нью-Хэмпшира, открыл его словами: «Похоже, у нас беспартийный вопрос», вскоре разгорелись жаркие дебаты – но в основном среди ученых, а не политиков. Ферми присоединился к Оппи в поддержке законопроекта Мэя – Джонсона, тогда как Юри, Кондон и, яростнее всех, Силард были против.

Поданные блюда – салат «Уолдорф», мэнский лобстер и изумительный бифштекс – были съедены с большим аппетитом, и Оппи вскоре стало ясно, что выигрывает сторона Лео. Усугубляло положение и то, что они по-настоящему не разговаривали после беседы на повышенных тонах, что состоялась между ними здесь же, в Вашингтоне, в мае. Послевкусие от той встречи и вдобавок тот факт, что Оппенгеймер запретил распространение на Горе его петиции, призывающей к демонстрации бомбы вместо ее боевого применения, о чем Силард точно знал, придавали его пылким речам еще большую убедительность, чем обычно. Оппи пытался, по обыкновению, отвечать уклончиво, сглаживая острые углы, но сенаторы, которым, вероятно, подобные маневры надоели в их повседневной жизни, явно прониклись симпатией к экспансивному венгру.

Когда обед завершился, Оппи подошел к Силарду, который, стоя у окна, любовался ночным освещением столицы.

– Нам надо поговорить.

– Роберт, мы уже говорили.

– Кое-что… осталось недоговоренным. В каком отеле вы остановились?

– Я всегда останавливаюсь в «Уордмэн-парке».

– Я провожу вас.

– В таком случае я возьму Юри в качестве арбитра! – бросил Силард.

Юри был химиком, но катализатором научного творчества ученых являлся именно Силард, его огромный творческий потенциал вызвал у других столь же глубокие озарения.

– Нет, Лео, с глазу на глаз.

Силард надолго задумался, а потом кивнул:

– Я возьму плащ.

Оппенгеймера более чем устраивала возможность говорить вполголоса, пока они с Лео шли по Вудли-роуд; можно было не сомневаться, что если кто-то и услышит обрывки их разговора, который они вели на немецком, то не поймет смысла. А вот в отеле оказалось, что бар переполнен, и поэтому они решили подняться в номер Силарда. Оппи отметил, что обстановка там гораздо вычурнее, чем у него в «Статлере»; пристрастие венгра к декадентским стилям было широко известно. Через открытую дверь ванной он увидел, что ванна наполнена горячей водой; об этом Лео, должно быть, распорядился заранее.

Возле окна стояло массивное мягкое кресло, а перед письменным столом – деревянное, украшенное элегантной резьбой. Лео сел в мягкое, Оппи досталось второе. Занавески были раздвинуты, через открытое окно в комнату вливался прохладный октябрьский воздух.

– Лично я умыл руки, – сказал Оппи, – а вот вам следует кое-что узнать.

– Неужели? – отозвался Силард.

– Да. Это… – Оппи сделал паузу, подбирая слово, – пожалуй… забавно. И трудно укладывается в слова. Очень уж дерзко. В общем, миру скоро придет конец.

– Это совершенно бесспорно, – согласился Силард, – если мы дадим военным возможность распоряжаться атомной энергией.

– Нет, нет, это никак не связано ни с военными, ни с бомбой. Дело в Солнце. Мы в Лос-Аламосе обнаружили, что в недрах Солнца, содержащих вырожденную нейтронную массу, идет взрывная активность. Через восемьдесят-девяносто лет вещество прорвется сквозь поверхность и вытолкнет наружу фотосферу и корону. Общая потеря солнечной массы будет незначительной, но перегретая плазма захлестнет внутреннюю часть Солнечной системы и уничтожит все вплоть до земной орбиты.

– Полагаю, что это ошибка.

– Очень хотелось бы на это надеяться. Однако позвольте представить вам обоснования.

Пока Оппи излагал то, что ему было известно, Силард сидел совершенно неподвижно. Когда Роберт пересказывал уравнения, глаза венгра чуть заметно округлялись и зрачки сдвигались вправо и влево; так он зрительно представлял себе математические формулы.

– Вы уверены? – спросил он в конце концов.

– Мои расчеты подтвердил Бете. И Ферми. И еще Теллер.

– Боже мой, – сказал Лео. – Это… Боже мой… – Его румяные обычно щеки утратили привычный оттенок. – Вы читали моего друга Герберта Уэллса?

– Конечно.

– На последних страницах «Машины времени» путешественник отправляется из 802 701 года от Рождества Христова на миллионы лет в будущее, чтобы увидеть конец нашего мира. Именно там он и должен быть – в невообразимо дальней дали! А не в столь близком будущем, которое я сам имел бы шанс увидеть, если бы правильно питался и занимался физическими упражнениями!

– Да, – сказал Оппи. – Мне очень хочется, чтобы это оказалось ошибкой.

– Раз – и все! – Лео щелкнул пальцами. – Вот так!

– Вот так, – мягко подтвердил Оппи. – Но Теллер считает, что физики, собравшись вместе, в состоянии найти решение.

Тон Лео немного смягчился:

– Это, как вы любите выражаться, очаровательная проблема.

– Не очаровательная, – возразил Оппи, – а горькая. Пепел тщеты.

– Но, – сказал Лео, – мы, скорее всего, не доживем до космической катастрофы, если позволим контролировать вопросы, связанные с атомной энергией, военным, от чего я не устаю предостерегать.

– Я знаю, что закон Мэя – Джонсона – дрянь…

– То же самое вы говорили об атомной бомбе.

– …и буду очень рад, если они выдумают что-нибудь получше, но продолжаю считать, что политикой должны заниматься политики.

– На этот счет мы с вами никогда не договоримся, – сказал Лео. – А вот то, о чем вы говорите – спасение мира! – задача для интеллектуалов, для ученых. Не для политиканов и не для солдафонов. Все знали, что наш Манхэттенский проект продлится самое большее несколько лет. Либо мы успеем раньше, либо Гитлер и Гейзенберг, но это была гонка, которой предстояло завершиться к 1944 или 1945 году. Никто не ожидает, что мы продолжим совместную работу в 1946 году, не говоря уже о 1950-х годах.

Оппи посасывал пустую трубку, которой он из уважения к Лео дал погаснуть, перед тем как войти в номер.

– Мы не будем работать вместе. Я ушел в отставку.

– Но это наверняка игра. Ваши способности незаменимы. Человечество…