Вторая фраза была подчеркнута синими чернилами и теми же чернилами на полях было написано: «ВФБ».

ВФБ. Сначала Дик подумал, что это как-то связано с футболом.

Но тут же сообразил, что это инициалы Вернера фон Брауна.

Он принялся поспешно листать остальные документы. Как это сплошь и рядом бывало, приступая к решению проблемы, он не имел точного представления, что именно ищет, но не сомневался в том, что, когда найдет нужное, сразу поймет, что это именно оно.

И он нашел то, что нужно, невзирая на то, что оно было изложено в обычном косноязычном военном стиле. Заместитель директора «ОУПРД» сообщал: «негативные отчеты УВА мешают “ГД” утвердить иммиграцию ключевых активов “OC”». Дику пришлось покопаться в других документах, но все же он выяснил значение всех этих аббревиатур. «ОУПРД» оказалось Объединенным управлением планирования разведывательной деятельности, собравшим более тысячи досье на нацистских врачей, ученых, инженеров и техников, которые могли быть полезны американским военным. «OC» – операция «Скрепка» – новое название того, что первоначально называлось операцией «Облачность», очевидно, потому, что досье нацистов, которых разыскивали американские военные, были помечены скрепкой. «УВА» – Управление военной администрации Соединенных Штатов – руководящий орган США в оккупированной американцами части Германии. А «ГД», как в конце концов дошло до Дика, был Государственным департаментом США.

В заключении говорилось: «В настоящее время считаем нецелесообразным представлять какие-либо из прилагаемых досье в Государственный департамент и Министерство юстиции».

Вероятно, к документу прилагалось несколько досье, но сюда, в ИПИ, Гровз привез только одно из них. В сопроводительной записке к досье говорилось: «УВА указывает, что он рассматривается как потенциальная угроза безопасности Соединенных Штатов и его будут разыскивать для судебного разбирательства по делу о денацификации ввиду его членства в партии». А само досье принадлежало герру доктору профессору Вернеру фон Брауну.

Дик полагал, что фон Брауна считали военным преступником просто потому, что он был отцом ракеты «Фау-2», взрывы которой унесли жизни 2700 мирных жителей в Лондоне и ранили еще 6500; исходя из этих условий, его самого (как заметил Лео Силард) признали бы военным преступником, если бы японцы победили в войне.

Но, просматривая документы о фон Брауне, Фейнман почувствовал, что у него заныло под ложечкой. Переписывать относящиеся к делу страницы было бы слишком долго, да и бумагой он не запасся, и поэтому он перечитывал их снова и снова, запоминая каждое слово.

Когда он наконец покинул офис Гровза, то не оставил ни пятидесятицентовой монеты, ни какого-либо другого признака того, что побывал там. Уже в четвертом часу ночи он вышел из Фулд-холла и направился по предутреннему холодку в гостевые апартаменты. Луны не было, лишь купол, усеянный звездами, висел над головой; Дик прикинул, что их должно быть не менее шести миллионов.

– Знаете, как в Вашингтоне называют меня и моих сотрудников?

Вернер фон Браун говорил с жутким акцентом. Они с Оппенгеймером шли по проселочной дороге под знойным техасским солнцем. Собеседник не стал ждать догадок Оппи.

– Интеллектуальная репарация! – провозгласил фон Браун и зашелся хохотом. – Мне нравится. – Тусклое солнце жарило сквозь отливавшую блеском чешуи сардины серебристую дымку, которой было затянуто безоблачное небо. – Это лучше, чем название, которое мы сами для себя придумали: «Пленники мира». – Он обвел взглядом пустынный пейзаж. – Кстати, о названиях. Форт-Блисс – это же эвфемизм какой-то, верно? Этой базе больше подошло бы название Форт-обоссанный. – Они говорили в основном по-немецки, но несколько последних реплик фон Браун произнес на английском языке.

– Вообще-то, – сказал Оппи, подождав, пока осядет пыль из-под колес проехавшего навстречу джипа, – базу назвали в честь Уильяма Блисса, зятя американского президента. – Оппи крайне мало интересовался военным делом, но история Блисса случайно попалась ему на глаза. В детстве тот подавал большие надежды в области математики, а взрослым не только заслужил множество наград на военном поприще, но и стал профессором математики.

– Ха! – громыхнул фон Браун. – Новый мир, старый мир – разницы нет. Везде процветает непотизм!

– О, в данном случае разница есть, и большая, – возразил Оппи.

– Конечно, конечно, – с готовностью согласился фон Браун. – Для европейцев сотня миль – это большое расстояние, а для американцев сто лет – долгое время.

Долгое время. Да, участие европейцев в этом проекте было полезным. Они могли привнести столь необходимое понятие срочности, которое Оппи с трудом прививал американским ученым. Сто лет действительно могли пролететь очень быстро, а восемьдесят с лишним лет – еще быстрее.

Оппи знал, что на ходу смешно выбрасывает ноги; Вернер фон Браун, напротив, шествовал чуть ли не как на плацу. Многочисленные солдаты базы, постоянно крутившиеся вокруг, несомненно, должны были потешаться, глядя на эту пару: один косолапый, другой марширует гусиным шагом. Вернер фамильярно обнял Оппи за узкие плечи.

– Мы с вами скроены из одной материи. Если бы не эта дурацкая война, мы с вами подружились бы намного раньше.

Эти слова немало изумили Оппи. Фон Браун, не уступавший ему в росте, был на добрую сотню фунтов массивнее и на восемь лет моложе. По политическим воззрениям они находились на противоположных концах спектра, и, помимо всего прочего, до тех пор, как фон Браун год назад здесь, в Техасе, не объявил официально о возвращении в лоно христианской церкви, у него никак не могло быть друзей с фамилиями вроде Оппенгеймер.

– Что вы имеете в виду?

Вернер развел руками, как будто говорил о чем-то очевидном.

– Мы оба – те самые мозги, которые дают опору огромным техническим проектам. Над нами стояли малограмотные военные надсмотрщики: у вас Гровз, у меня Дорнбергер. Мы с вами получили всеобщее признание за работы, выполненные в военное время. И оба имеем более широкую цель, науку… – Фон Браун умолк, тональность последней фразы свидетельствовала о том, что она закончена, но что-то в его голосе свидетельствовало о том, что он хотел было добавить что-то еще, но передумал. Оппи подозревал, что ракетчик успел прикусить себе язык, прежде чем с него сорвались слова über alles.

Оппи не обратил внимания на типичную немецкую браваду; он привык к ней, пока жил и учился в Геттингене. Он также не мог никому из тех, кто лично не начинал эту войну, ставить в вину то, что они оказались на проигравшей стороне. Он жалел о том, что провалилась его затея с военной формой для сотрудников Лос-Аламоса; сам он с гордостью носил бы мундир. Но между зеленой формой армии США и черной формой нацистской СС была огромная разница; к тому же он видел фотографии Schutzstaffel Sturmbannführer фон Брауна, откровенно красовавшегося в этом фетишистском наряде.

– До моего сведения дошло, что имелись некоторые… – Оппи сделал паузу, подыскивая подходящее слово, – скажем, странности, в отношении производственного комплекса «Фау-2» в «Доре».

– В «Миттельверке», – поправил его фон Браун. Название «Миттельверк» – «средний завод», – которым предприятие было обязано местонахождению в центральной части в Германии, было безобидным и бессодержательным, одной из тех банальностей, которыми гордился бы государственный служащий в любой бюрократической структуре любой страны. Стенограммы Нюрнбергского процесса о военных преступлениях, касающиеся «Доры», внезапно засекретили; очевидно, американское правительство не хотело привлекать внимание общественности к биографиям 115 немецких ученых-ракетчиков, которые сейчас находились здесь, в Форт-Блиссе. Но благодаря выдающейся памяти Дика Фейнмана Оппи получил исчерпывающую информацию из просмотренной тем секретной папки о том, что происходило в протянувшихся на 7,5 мили сырых и вонючих подземных туннелях, в которых и располагался тайный завод. Даже Альберт Шпеер назвал эти условия варварскими. В общей сложности там трудились 60 000 заключенных, треть из которых умерла, работая буквально до смерти. Эта статистика была ошеломляющей: при создании ракет фон Брауна «Фау-2» погибло больше людей, чем эти ракеты убили, выступая в качестве оружия.