Жестокая, невыносимая даже в первое мгновение яркость продолжала усиливаться. Безмолвный свет, святой свет – в нем пока нет ни звука, но есть сила, какой никто на Земле никогда прежде не испытывал. Впервые люди делали то, что ранее удавалось только самим звездам, преобразующим материю непосредственно в энергию, и формула Эйнштейна E=mc ² превратилась из простой формулы из учебника в разрушительное оружие.

Купол ослепительного света рос и рос; Оппи прикинул, что его диаметр равен миле, потом двум, а потом уже и трем. И цвет, сначала чисто-белый, сделался желтым, потом сменился какофоническим месивом цветных разводов, но затем стал актинично пурпурным и походил на сияющий синяк на небосводе.

И затем свет начал подниматься – Бог свидетель, именно так оно и было! – полусфера поднималась на гигантском стебле все выше и выше, ад встречался с раем. Оппи не ожидал такого, да и никто не ожидал. Для всего мира это выглядело как раскаленный зонтик, огненный гриб высотой в несколько миль.

И, наконец, оглушительный треск, это до них донесся звук взрыва. Руки взлетели к ушам; глаза, приспособившиеся было к яркости за светозащитным стеклом, непроизвольно сощурились от мощного звука. Оппи точно знал расстояние до точки взрыва и прикинул, через какое время услышит его: прошло ровно двадцать пять секунд с нулевой отсечки времени, но ему показалось, что цветовая феерия продолжалась много минут.

А следом пришла обжигающая воздушная волна от взрыва. Роберт каким-то чудом умудрился удержаться на ногах, а вот стоявшего рядом с ним более крупного и массивного Кисти вихрь повалил на землю; правда, он сразу же смог подняться и вернуться к своему боссу.

– Вы должны мне десять долларов! – проорал он и хлопнул Оппи по спине. Широкая улыбка темной щелью прорезала темный овал, которым представлялась сейчас его голова с чуть прикрытым остатками волос лысеющим черепом.

Оппи вынул бумажник и обнаружил, что там пусто.

– Вам придется подождать! – крикнул он в ответ.

К ним, преодолевая ветер, пробился кто-то еще. Это оказался Кен Бейнбридж, директор испытательного полигона с тонкими плотно сжатыми губами, из-за чего его рот ассоциировался со змеей.

– Теперь мы все настоящие сукины дети! – проорал он, перекрикивая рокот.

Да, подумал Оппи. Иначе нас и не назовешь. Мы изменили мир, выиграли войну и поставили веху во времени: огромное прошлое было лишь прологом; все, что будет после этого мгновения, принадлежит новой эпохе, новому периоду, новой эре. Предыдущие эпохи именовались в честь все более совершенной животной жизни, возникавшей в палеозое, мезозое, кайнозое. А вот для новой эпохи отличительной чертой станет не ничем не сдерживаемая биология, а управляемое опустошение.

Толпа вокруг ликовала. Он знал, что каждый хочет поговорить с ним, пожать руку, поздравить, поделиться своими мыслями. Но ему был необходим момент покоя, поскольку перед ним оружие, способное положить конец любой войне, продолжало штурмовать само небо. Оппи отступил в сторону, двигаясь боком, не сводя глаз, больше не нуждавшихся в защитном стекле, с огромного выпуклого феномена.

Отныне…

Поистине дьявольская штука! Оппи все еще видел сохранившееся в сетчатке остаточное изображение, но в его сознании под светящимся облаком лежал призрачный город с центром на нулевой отметке, который перестает существовать, превращается в ничто.

Отныне я…

Начальное образование, которое Роберт получил в Школе этической культуры Феликса Адлера – абстрактное стало конкретным, философское направление воплотилось в реальность из камня и известкового раствора, – возвысило его мышление, а индуистский мистицизм даровал прозрения, которые разделял мало кто из его западных современников.

Отныне я есмь Смерть…

Оппенгеймер изучал санскрит под руководством великого Артура Райдера, чтобы читать «Бхагавад-гиту» в оригинале, и думал на этом языке так же легко, как на английском… или французском, или немецком, или голландском. Он подозревал, что может с равным успехом формулировать свои мысли на любом из этих языков: немецкий, с его сложными существительными, подходил для характеристики объединения физических сил, тогда как английский с неограниченным запасом прилагательных был приспособлен для описания взаимоизменений.

Но хинди – язык «Гиты» – относился к глубинным связям, и его слова, ужасные, зловещие слова, вспыхнули в его сознании при виде того, как вздымающийся водоворот продолжал заволакивать небо.

Отныне я есмь Смерть, разрушитель миров.

Оппенгеймер, сидя в своем кабинете, нетерпеливо ждал звонка. Помилуй бог, бомбу на Хиросиму должны были сбросить еще вчера. Почему же Мэнли не звонит? Оппи отправил своего ассистента в Вашингтон именно для того, чтобы тот дал ему знать, как только туда поступит донесение от бомбардировщика B-29, название которому, по-видимому, в последнюю минуту дали имя «Энола Гей».

Когда телефон наконец-то зазвонил, Оппи, рванувшись за трубкой, умудрился свалить со стола переполненную пепельницу.

– Сэр, вас вызывают по междугородней, – сообщил ему телефонист. – Доктор Мэнли.

– Да, да! – воскликнул Оппи. – Соединяйте.

В трубке несколько раз щелкнуло.

– Оппи…

– Джон, проклятье! Как вы думаете, за каким чертом я послал вас в Вашингтон?

– Простите, босс, ничего не мог поделать. Гровз не разрешал что-либо сообщать, пока Трумэн не сделает заявления. Оно должно вот-вот начаться, и…

Оппи, не прикрывая микрофон ладонью, громко крикнул Бобу Серберу:

– Радио! Президент выступает!

На невысоком книжном шкафу стоял дешевенький радиоприемник в бакелитовом корпусе. Сербер повернул ручку, аппарат начал нагреваться. Радио принимало только радиостанцию Санта-Фе и KRS, собственный радиопередатчик Горы. Оппи велел Серберу настроиться на Санта-Фе.

– Ну?! – спросил он в трубку. – И?

– Сработало, – ответил Мэнли.

Оппи откинулся на спинку кресла. Чертова штука сработала! Сербер смотрел на него, ожидая определенной реакции. Оппи поднял кулак с оттопыренным большим пальцем, и лицо Сербера расплылось в широкой улыбке; Оппи счел такое проявление чувств неуместным в данных обстоятельствах, но тут же почувствовал, что и его самого тянет улыбнуться.

Мэнли продолжал:

– Дик Парсонс прислал сообщение с «Энолы Гей»: «Результаты однозначны. Успешно во всех отношениях. Видимые эффекты больше, чем при испытаниях в Нью-Мексико».

– Вот оно! – крикнул Сербер, указывая на радиоприемник.

Телефонный разговор обходился недешево, но Оппи было плевать на это.

– Джон, не кладите трубку, – сказал он, а сам опустил свою телефонную трубку на стол и повернул ее к затянутому материей динамику радио.

«…в прямом эфире с Атлантического океана президент Гарри С. Трумэн, возвращающийся в Соединенные Штаты с Потсдамской конференции».

А затем раздался голос Трумэна с характерным миссурийским акцентом, постепенно, по мере разогрева ламп радиоприемника, делавшийся громче: «Некоторое время назад американский самолет сбросил одну бомбу на Хиросиму и сделал этот город совершенно бесполезным для врага. Эта бомба обладает мощностью больше двадцати тысяч тонн ТНТ. Японцы развязали войну, напав с воздуха на Перл-Харбор. Они получили многократное возмездие».

Оппи совершенно не к месту подумал не о бомбе с урановой начинкой, разработанной его командой, а о немецкой V-2[1516], где буква V означала Vergeltungswaffe – «Оружие возмездия». Он встал и принялся расхаживать перед радиоприемником.