– А потом, – сказал Оппи, ощущая, как сердце отчаянно колотится в груди, – разрушителем миров станет само Солнце.

Японцы объявили о капитуляции две недели назад, 15 августа 1945 года, но до официальной церемонии, которая должна была состояться на борту американского линкора «Миссури», оставалось еще несколько дней. В конце концов японцы добились главного, о чем говорили еще год назад, летом 1944 года, когда впервые начали прощупывать почву для возможной капитуляции: их божественный император Хирохито сохранит за собой Хризантемовый трон. Иного решения вообще не могло быть: послевоенному миру требовалось авторитетное собственное правительство на Японских островах. Но Трумэн продолжал настаивать на безоговорочной капитуляции и не делал уступок Хирохито до тех пор, пока американцы не сбросили две атомные бомбы, то есть пока не установился новый мировой порядок.

Эдвард Теллер, к немалому удивлению Оппи, пригласил его прогуляться. Стоял жаркий день конца августа; Роберту такая погода нравилась, а вот полноватый Теллер был создан для более прохладного климата. Глазам Оппи хватало для защиты от яркого света полей шляпы, тогда как на Теллере были солнцезащитные очки такого же темно-зеленого цвета, что и материал, получивший название «тринитит» – стекло из расплавленного песка, покрывавшее поверхность кратера от взрыва на испытаниях «Тринити».

Они шли медленнее, чем обычно передвигался Оппи. Дело было не в том, что венгр был намного меньше ростом, а в том, что у Эдварда после несчастного случая, случившегося с ним в двадцатилетнем возрасте, вместо одной ноги был протез. Оппи всегда сочувствовал ему еще и по той причине, что его родная мать родилась с сильно недоразвитой и деформированной кистью правой руки и всю жизнь пользовалась механическим протезом.

Некоторое время они плелись по утрамбованной дороге, удаляясь от лабораторного корпуса. Теллер вытер пот со лба рукавом голубой рубашки и широким взмахом руки обвел всю Гору.

– У нас тут собрана величайшая коллекция, позволю себе употребить это слово, гениев, какую только видело человечество. Оппи, как вы называли нас?

Неуправляемые коты, подумал Роберт. Но вслух сказал:

– Светила.

Голос Теллера звучал глухо, как рокот товарного поезда, проезжающего вдали среди ночи.

– Замечательно! Светила! Кто мог бы лучше нас решить такую проблему?

Оппи покачал головой.

– Решить? Вот-вот наступит конец света. Все это не что иное, как деление на нуль; решать просто нечего.

– Вы ведь родились здесь, в Штатах, да?

Оппенгеймер нахмурился на этот non sequitur[1518], перешагнул через выбоину в дороге и сказал:

– Да, в Нью-Йорке.

– Поэтому вы в некотором роде отклонение от нормы. Взгляните на наших коллег. Я, как и многие другие физики, родом из Будапешта. Бете – из Страсбурга. Ферми? Из Рима. Сегре – из Тиволи. Пайерлс – из Берлина, и Фукс, полагаю, тоже родился где-то в Германии.

– Да, – ответил Оппи. – И что из того?

– Мы все беженцы, иммигранты: когда условия на родине стали невыносимыми, мы ее покинули.

– Покинули? – повторил Оппи. – Вы что, не слышали, о чем мы говорили? Нам некуда деваться. Земля погибнет.

– Но останется Марс. И луны Юпитера, Сатурна, Урана и Нептуна. Вы читали, что Койпер в прошлом году спектроскопически установил наличие атмосферы на Титане?

– Мы не можем попасть на собственную Луну, что уж говорить о спутниках Сатурна, – ответил Оппи.

– У нас остается почти целый век. А ведь в Германии уже научились строить ракеты «Фау-2».

– И что из того?

– Развитие этой технологии, несомненно, даст нам средство передвижения, способное преодолеть земное тяготение.

– Военные ракеты, приспособленные для космических полетов? Рискованная затея, чтобы не сказать хуже.

– Ну а что вы скажете на это? Сразу после «Тринити» Стэн Улам сказал, что, чем возить бомбы на ракетах, лучше было бы приспособить эти самые бомбы, чтобы толкать ракеты.

– Космический корабль, приводимый в движение атомными взрывами?

– Вот именно. Но так или иначе люди попадут на Марс или луны Юпитера или Сатурна раньше, чем Солнце взорвется.

– А там замерзнут, задохнутся – или то и другое случится вместе.

– Возможно, – ответил Эдвард. – Вигнер в разговоре на эту тему был более оптимистичен. Но в любом случае это второстепенный вопрос. Побег в отдаленные области Солнечной системы – это, скажем так, «бомба на реакции деления», простой ответ. А в нашем случае, возможно, потребуется нечто наподобие бомбы на реакции синтеза, прорыв, куда более значительный, чем полет на ракете к Марсу или Сатурну, – если угодно, «суперспасение».

– И в какой же форме оно может выразиться?

– Кто же может это знать? Кто мог предсказать, до того, как мы собрались здесь и взялись за работу, что идея Неддермейера об имплозии ляжет в основу конструкции плутониевой бомбы? – Теллер нахмурил кустистые брови. – Уж конечно, не вы, Роберт.

Чтобы уклониться от ответа, Оппи остановился и стал зажигать трубку. Теллер отмахнулся от дыма.

– Все эти светила, которых вы здесь собрали, скоро разойдутся по институтам и предприятиям. Вы же слышали, что говорил Трумэн: самое большое чудо – то, что усилиями умов ученых удалось воплотить идеи на практике. И что вряд ли подобное сочетание условий удастся обеспечить где бы то ни было в мире. Он назвал все это – вы ведь, конечно, помните – «величайшим в истории достижением организованной науки».

– Бомбу, – горько отозвался Оппи, глядя на ящерку, перебежавшую им путь.

– Да, да, бомбу – на сей раз. Но как говорят волшебники: «А теперь смотрите следующее чудо…»

Оппи выпустил изо рта облачко дыма:

– Мы не волшебники.

– Думаете? Мы уже умеем превращать один элемент в другой.

– Эдвард…

– И кто сейчас скажет, что еще может у нас получиться – если, конечно, мы останемся вместе. Но у нас с каждым днем становится все меньше людей. Начался исход.

– «Так говорит Господь: отпусти народ мой», – процитировал Оппи. – Им пора вернуться к обычной жизни, к нормальному быту, карьере.

– Никто не станет с этим спорить. Но моему сыну скоро три, и мы с Мичи намерены завести еще одного ребенка. А у вас, Роберт, уже двое детей. Мы, скорее всего, не доживем до очищения фотосферным огнем, которое вы предсказали, и, наверно, они тоже не доживут, а вот наши внуки вполне могут. – Он покачал головой. – Я люблю своего сына; я наверняка буду любить и внуков, если Провидение позволит мне их увидеть. И я хочу для них лучшей участи, чем… – Он умолк, не закончив фразу.

– Чем что?

– Чем их двоюродные дедушки, прабабушки-тетушки и бесчисленное множество других людей получили от рук Гитлера. – Теллер чуть заметно пожал плечами. – Полагаю, в Европе у вас давно уже не осталось близкой родни, может быть, еще с ваших детских лет. И тем не менее вы должны хоть как-то чувствовать, что все это не должно закончиться так.

– Солнце – это реактор термоядерного синтеза, – сказал Оппи. – Чем же это всесожжение будет отличаться от того, которое причинит ваша сверхмощная бомба?

– Моя бомба будет служить предотвращению войны, ее никогда не станут применять в бою. Но вот чтобы нас всех сдуло напрочь из-за мимолетного каприза Солнца… Мы – и наши дети! – заслуживаем лучшего. Ваша дочурка Тайк заслуживает лучшего. – Оппи случалось видеть, как Теллер возится со своим сыном Полом, как он поет ему, как играет с ним в ладушки. Черт возьми, он ведь даже видел, как Теллер играл в ладушки с Тайк и как его угрюмое лицо светилось улыбкой. Эдвард часто носил в карманах конфеты специально для того, чтобы угощать ребятишек, которые попадались ему по пути из дома в лабораторию.