— Вы про режущий инструмент? Это две рукоятки, соединённые длинной гибкой мономолекулярной нитью. Нить невозможно порвать, она же, по причине своей очень малой толщины, свободно проходит практически через что угодно.

Голос Клита:

— Нарезает! Измельчает!

— Что? — не понял Хаск.

— Это из старой рекламы кухонного комбайна. «Нарезает! Измельчает!» — В голосе Клита слышалось уважение. — Остроумная конструкция. Но если вы не видите нить — это не опасно?

Хаск ухватился обеими руками за рукоятки инструмента и развёл его так далеко, насколько смог. Через каждые пятнадцать дюймов или около того на невидимую нить были нанизаны крупные синие бусины.

— Бусины позволяют вам видеть нить, — пояснил Хаск, — и обращаться с ней осторожно. Изнутри они выложены мономолекулярным плетением, которое нить не способна разрезать, так что если бусина мешает, её можно отодвинуть в сторону. — Щупальца на голове Хаска сложились в эквивалент пожатия плечами. — Это многоцелевой инструмент, не только для нарезания мяса. К моноволокну ничто не пристаёт, так что не надо заботиться об очистке.

Взгляд Дэйла прикипел к лицам присяжных. Вот дошло до одного, вот до второго, и скоро уже все догадались — кто-то широко раскрыв глаза, кто-то кивнув — что им только что показали возможное орудие убийства.

Хаск свёл рукоятки инструмента вместе — мономолекулярная нить и украшающие её бусины втянулись внутрь — и спрятал его в карман. После этого он передней рукой взял висящий в воздухе ломоть мяса. Крови почти не пролилось — несколько шарообразных капель образовалось в месте, где молекулярная нить врезалась в плоть, но что-то — по-видимому, нечто вроде пылесоса — втянуло их куда-то в Y-образную подставку.

— Что это за животное? — спросил Клит. Снова появилась его рука, указывающая на освежёванную змею.

— Это не животное, — сказал Хаск. — Это мясо. — Изображение дёрнулось — Клит оттолкнулся от стены, чтобы дать крупный план того, что Хаск держал в руках. Клит, вероятно, не слишком уверенно передвигался в невесомости: Хаску пришлось протянуть ногу — которая изогнулась так, что у человека бы уже сломалась — чтобы остановить Клита. Клит поблагодарил его и сделал крупный план куска мяса. Теперь стало ясно видно, что кожа нём всё же была, и состояла она из таких же ромбовидных чешуек, что и кожа самого Хаска. Однако на мясе кожа была очень тонка и совершенно прозрачна.

— Мясо, но не животное? — голос Клита. Он звучал озадаченно.

— Просто мясо, — сказал Хаск. — Это не животное. Скорее, продукт генной инженерии. Нервной системы в нём лишь столько, чтобы обеспечить работу кровеносной системы, а кровеносная система проще некуда. Оно не живёт; оно не чувствует боли. Это просто химическая фабрика, превращающая исходные вещества, которые скармливаются ему через приёмное отверстие, в съедобную плоть, идеально сбалансированную под наши питательные нужды. Конечно, мы едим не только его — мы всеядны, как и вы.

— Ах, — сказал Клит. — Вы не могли взять в такое долгое путешествие животных, но таким образом взяли с собой их вкус.

Хаск несколько раз моргнул глазами.

— Мы не едим животных в нашем мире, — сказал он. — По крайней мере, больше не едим.

— О, — сказал Клит. — Ну, мы пока не умеем делать мясо. Чтобы его добыть, мы убиваем животных.

Щупальца на голове Хаска заволновались в раздумье.

— Поскольку нам нет необходимости убивать животных ради еды, мы больше этого не делаем. Некоторые считают, что тем самым мы многого себя лишили, что убийство собственной еды — это клапан, предусмотренный природой для сброса агрессии.

— Э-э… ну, я-то вырос в деревне, — сказал Клит. — Охотился в своё время. Но большинство людей сейчас покупают мясо в магазинах, уже упакованное. Они даже не видят этих животных, не говоря уж о том, чтобы их убивать.

— Но вам приходилось убивать? — спросил Хаск.

— Да.

— Каково это — убивать ради еды?

Камера подпрыгнула; похоже, Клит пожал плечами, не выпуская её из рук.

— Это может доставлять немалое удовольствие. Нет ничего вкуснее еды, которую выследил и добыл сам.

— Интересно, — сказал Хаск. Он посмотрел на свой мясной диск, словно он вдруг стал не таким аппетитным. Тем не менее, он поднёс его к своему фронтальному рту; внешняя горизонтальная щель и внутренняя вертикальная образовали квадратное отверстие. Его ржавого цвета дентальные пластины срезали кусочек с края мясного диска, а потом, к очевидному изумлению жюри, два длинных плоских языка высунулись изо рта, чтобы слизнуть попавшие на лицо капельки крови.

— Вы едите мясо сырым? — спросил Клит.

Хаск кивнул.

— В древности мы готовили мясо убитых животных — чтобы убить микробов и сделать его мягче, однако этому продукту никакая обработка уже не нужна. Сырое мясо гораздо ароматнее…

— Достаточно, — сказала Линда Зиглер, вставая в полутьме. Бэйлиф нажал кнопку паузы, и на мониторах замерцало застывшее изображение парящего в невесомости тосока с недоеденным куском сырого мяса в руке. В зале суда снова включили свет; присяжные и зрители протирали глаза.

Линда Зиглер приобщила к делу в качестве улики один из тосокских мономолекулярных резаков — тот, что принадлежал Хаску. Невозможно было продемонстрировать, что именно этот инструмент был использован в качестве орудия убийства; судмедэкспертам не удалось найти доказательств этого, так что она не стала продолжать эту линию.

Конечно, у Хаска теперь был другой такой же резак: на борту звездолёта были десятки запасных. Уменьшенная версия тосокской мясной фабрики была установлена в Валкур-Холле; Хаску нужен был этот инструмент, чтобы питаться, и Дэйл убедил суд, что обвиняемому в убийстве ножом обычно не запрещают доступ к столовым приборам.

Тем не менее, не было никаких сомнений в том, что демонстрация отснятого на базовом корабле видео и презентация режущего устройства Хаска произвели на присяжных неизгладимое впечатление.

Так что Линда Зиглер со злорадным удовлетворением вернулась на своё место, и сказала:

— Ваша честь, обвинение завершило опрос свидетелей.

Хаск и Фрэнк вернулись с Дэйлом в его офис на двадцать седьмом этаже. Однако как только они вошли, Хаск тут же извинился и отправился в уборную. Как и люди, тосоки производили и жидкие, и твёрдые отходы и, хоть и с некоторыми затруднениями, могли пользоваться человеческим туалетом.

Когда Хаск вышел из кабинета, Фрэнк уселся на своё ставшее уже привычным место.

— Зиглер сделала впечатляющую работу, — сказал он. — Что говорит наше теневое жюри?

Дэйл опустил своё массивное тело в кожаное кресло и пробежал глазами отчёт, который Мэри-Маргарет оставила на его столе.

— На данный момент они единогласно голосуют за признание Хаска виновным, — сказал он со вздохом.

Фрэнк нахмурился.

— Послушайте, я помню, вы говорили, что Хаска нельзя выпускать давать показания, но на данном этапе настоящие присяжные наверняка ожидают услышать его самого.

— Возможно, — ответил Дэйл. — Но Прингл скажет им, что обвиняемый не обязан этого делать; бремя доказательства лежит на обвинении. Это записано в CALJIC. Правда…

— Да?

— Это очень необычное дело. Вы знаете, как сказано в обвинении: «по собственной воле, преднамеренно и без законных на то оснований совершил убийство Клетуса Роберта Колхауна, человеческого существа». В прошлых делах мне всегда казалось смешным это «человеческого существа», но в данном деле это ключевой пункт. Погибший — человек, а обвиняемый — нет, и присяжные вполне могут посчитать, что обвинение в этом деле несёт несколько меньшее бремя. — Он помахал Фрэнку отчётом. — Похоже, это то, что говорит наше теневое жюри: если мы вынесем неверное решение, то, по крайней мере, гнить из-за него в тюрьме будет не человек. Если мы посадим Хаска на свидетельскую скамью, и он сможет убедить присяжных в том, что он во всех отношениях такая же личность, с мыслями и чувствами, как и любой человек, то они могут принять решение, которого мы от них хотим. Однако для этого нужно заставить их полюбить Хаска.