Оппи отправился приготовить жене коктейль, который она просила, да заодно и себе тоже; кубики льда, почти полностью погруженные в воду, позвякивали в бокалах.

– Добро пожаловать… – сказал он, спохватился перед тем, как продолжить: «домой», поскольку вряд ли можно было считать это здание и этот поселок домом, и продолжил после еле заметной паузы: – Обратно.

16 июля 1945 года, в 5:59 утра в отороченное серовато-розовой полоской на востоке и кромешно-черное на западе предутреннее небо взвилась ракета минутной готовности.

– Боже, как же тяжко на сердце от всех этих делишек… – пробормотал Оппи, обращаясь, конечно же, не к окружающим, а к самому себе, а затем, склонив голову набок, добавил, что таких «делишек» вообще-то никогда еще не бывало. Одной рукой он опирался на грубо отесанную дубовую балку. В тонких, почти прозрачных пальцах другой руки он держал четырехлистный клевер, который Китти подарила ему перед отъездом на испытательный полигон, которому он лично присвоил кодовое название «Тринити»[1515]. Хотя его жена была квалифицированным ботаником, она все равно считала, что в растении-мутанте есть доля удачи.

Через тридцать секунд в бетонном бункере в десяти тысячах ярдов к югу от – неологизм, слова, соединенные вместе, как протоны в ядре, – «нулевой отметки» на пульте перед Оппи вспыхнули четыре кроваво-красных огонька. Справа от него возле рубильника, перекинув который можно прервать процесс, стоял молодой физик из Гарварда. Дело шло своим ходом, тикал электрический таймер, так что войти в историю в качестве человека, который привел в действие первую атомную бомбу, не должен был никто, а вот остановить испытание один человек все еще мог.

В Лос-Аламосе разработали две разные конструкции бомб. В первой, где использовался уран, применили простую пушечную схему, считавшуюся настолько надежной, что, как однажды сказал Оппенгеймеру Лео Силард, для нее вообще не требовалось никаких испытаний. Но, несмотря на все ухищрения, добиться эффективности в процессе выделения урана-235 из урана-238 никак не получалось. Этого изотопа было все еще так мало, что пришлось разработать вторую систему, в которой вместо урана использовался плутоний; его можно было производить в сравнительно больших количествах. Эта конструкция была гораздо сложнее по устройству, и именно ее сейчас собирались испытать. Боб Сербер окрестил этот тип сферической бомбы «Толстяком» в честь персонажа, которого играл в «Мальтийском соколе» Сидни Гринстрит. В нем использовалась принципиально иная, имплозивная схема детонации, усовершенствованная (по крайней мере, так казалось еще два дня назад) Джорджем Кистяковски. Но испытание макета «Толстяка» с начинкой из обычной взрывчатки, состоявшееся утром в субботу в каньоне Пахарито, оказалось неудачным.

В настоящем «Толстяке», который должен был взорваться сегодня, плутониевое ядро было отлито в виде сферы размером с мяч для софтбола. Его окружала оболочка из тридцати двух отлитых по строгой форме зарядов обычной мощной взрывчатки, которые назвали «линзами», поскольку, взрываясь, они должны были фокусировать силу взрывов на центральной сфере. При одновременном срабатывании всех линз сферическая ударная волна, направленная внутрь, должна была стиснуть ядро до размеров теннисного мяча, создав тем самым критическую массу плутония. Но у линз, находившихся в той бомбе, что испытывалась в субботу, по-видимому, развился астигматизм.

Лесли Гровз, военный руководитель Манхэттенского проекта, и Ванневар Буш, возглавлявший Управление научных исследований и разработок и, следовательно, гражданский руководитель программы, прибыли точно по расписанию в субботу в полдень, и оба пришли в ярость, узнав о неудаче.

Оппи пытался сохранять хладнокровие перед ними – точнее, перед всеми, – но в конце концов нагрузка оказалась непосильной. Столько работы проделано, столько времени потрачено, успех так близок – но вместо сияющего цветка у него в кулаке крапива. Он сломался в разговоре с Кистяковски, и его слезы оказались единственной влагой, оросившей за последние недели этот засушливый район, по заслугам носивший устрашающее имя La Jornada del Muerto – Дорога мертвеца.

Кисти утверждал, что неудача, вероятнее всего, произошла из-за использования некачественных линз – лучшие отливки, не имевшие значительных пузырьков и трещин, оставили для окончательного испытания, – и предложил пари, сумму, равную месячной зарплате Оппи, против десяти долларов, что сегодня все пройдет нормально.

Вчера поздно вечером Оппи, к которому настолько вернулось самообладание, что он ударился в философию, прочел Ванневару Бушу, на длинном лице которого поблескивали очки без оправы, и приглашенному консультанту, низкорослому, подтянутому И. А. Раби, который в прошлом году получил Нобелевскую премию по физике, отрывок из собственного перевода «Бхагавад-гиты»:

Но ровно в двадцать два часа разразился ливень со шквалами, как будто само небо разрыдалось.

Именно в это время Трумэн, Черчилль и Сталин должны были прибыть в Потсдам, городок близ Берлина, на первую после капитуляции нацистов встречу глав государств-союзников. Трумэну настоятельно требовалось успешное испытание, чтобы советский премьер узнал – лично от Верховного главнокомандующего, а не получил украденное через черный ход, как когда-то сказал Оппенгеймер, – что у американцев теперь есть атомная бомба, предстоящее применение которой против японцев сразу прекратит войну на Тихом океане. Испытание произойдет сейчас – но дождь прибьет радиоактивные частицы к земле и не даст им рассеяться.

Гровз во всеуслышание распекал метеоролога, который, вообще-то, несколько дней назад прямо предупредил генерала о приближающейся буре. Теперь тот уверенно заявлял, что к рассвету гроза прекратится.

– Ну так надейтесь, чтобы так и случилось, а не то я прикажу вас повесить! – прорычал Гровз. После чего заставил беднягу представить ему прогноз в письменном виде.

Затем, около трех часов ночи, Гровз позвонил губернатору Нью-Мексико; слуга поднял шестидесятишестилетнего старика с постели. Оппи слышал только слова генерала, обращенные к губернатору, который впервые узнал о предстоящем испытании, что он должен быть готов «ввести на рассвете военное положение, если ущерб окажется больше, чем мы ожидаем».

Оппенгеймер и все остальные вышли наружу; в бункере остался лишь один человек, дежурящий около рубильника экстренной отмены. Гровз, Теллер, Фейнман и Ферми – тот самый Итальянский штурман, в прошлом году переехавший в Лос-Аламос из Чикаго, – рассыпались среди целой толпы народа по трем наблюдательным пунктам. Генерал решительно приказал ведущим ученым рассредоточиться, чтобы, если что-то пойдет не так, по крайней мере хоть некоторые из них могли уцелеть.

В 5:29:50 – оставалось всего десять секунд – прозвучал заключительный сигнал гонга, восточного музыкального инструмента, извещающего о скором триумфе Америки. Оппи достал из кармана сварочный светофильтр затемненностью в 10 DIN. «Пять!» – произнес мужской голос из репродуктора трансляции. «Четыре!» У Оппи перехватило дыхание – «Три!» – зато сердце так заколотилось, что, кажется, сотрясало все тело. «Два!» Он поднял черное, с янтарным отливом, стекло, в котором его голубые глаза отражались зелеными – «Один!» – такими же зелеными, понял он, какими были глаза Джин Тэтлок.

Свет! Яростный. Чистый. Слепящий.