Что касается «Скрепляющего цемента», который разместили в четверти мили от Фулд-холла, то, убрав эту группу с глаз долой, руководители проекта, похоже, выбросили ее и из мыслей. Если две другие группы чуть ли не грузовиками заказывали старые выпуски научных журналов, то СЦ предпочитала научную фантастику и штудировала «Амейзинг сториз», «Эстаундинг сториз» и «Стартлинг сториз». При входе в помещение группы чаще всего можно было услышать, как Дик Фейнман выбивает дробь на барабанах, а Лео Силард в любую погоду прогуливался по окрестностям института. Однако Китти каждый вечер уверяла Оппи, что «необузданные», как она выражалась, дискуссии в СЦ проходят вдохновенно и продуктивно.

Однажды, беседуя за обедом с Хансом Бете, Оппи выразил свое удивление тем, как хорошо идут дела. Голубоглазый уроженец Страсбурга покачал головой.

– Оппи, неужели вы сами не заметили? Для большинства из нас Лос-Аламос был лучшим временем за всю жизнь. О, конечно, условия были ужасающими, но мы жили. У нас была конкретная цель! Чистая наука; чистая инженерия – и никаких отвлекающих факторов. Никто из нас не признается в этом во всеуслышание, но, когда война закончилась, многие сожалели. Вернуться к преподаванию? Да, безусловно, благородное призвание, но оно не может быть предметом истинной страсти. Вернуться в реальный мир приземленных соседей и толп глупцов, светской болтовни и популярной музыки? Такая пустота! Когда упали бомбы, нас изгнали из рая – и вы даровали нам новое вознесение. Нам следовало бы назвать главный вход в институт Жемчужными вратами, а вас, сэр, величать Святым Петром!

Оппи улыбнулся. Подошел официант и принес блюдо с фруктами, которые подавали здесь ежедневно, невзирая на зиму: яблоками, апельсинами, грушами, бананами. Он, конечно же, пренебрег яблоками, взял апельсин и медленно начал снимать с него кожуру, обнажая кисловатую сочную мякоть.

– Хок! – приветливо сказал Оппенгеймер. – Очень рад тебя видеть! Барб, ты замечательно выглядишь.

– Спасибо, – ответил Хокон Шевалье, но Оппи услышал в голосе старого друга едва уловимую резкую нотку. Оппенгеймер уже восемь месяцев жил в ИПИ, но сейчас Роберт на некоторое время приехал в Беркли, чтобы посовещаться с Эрнестом Лоуренсом. Китти увязалась с ним, оставив Питера и Тони в Принстоне под присмотром Пэт Шерр. Оппенгеймеры решили оставить за собой свой старый дом на Игл-хилл на случай таких визитов и сегодня устроили там вечеринку, на которую пригласили друзей, оставшихся в этих местах.

Барб обняла Оппи, чмокнула в щеку, и они с Китти направились в гостиную. Шевалье попросили прийти за час до начала приема, чтобы можно было немного побыть наедине, но, как обычно, они опоздали.

– Готов поспорить, – сказал Оппи, – что ты с сорок третьего года не пил мартини, который мог бы сравниться с тем, какой готовлю я. Дай-ка я тебе смешаю. – Он направился в кухню; Хок последовал за ним. Как только за ними закрылась дверь, он прикоснулся к предплечью Роберта.

– Опьи, помилуй бог, ФБР вцепилось в меня мертвой хваткой. Они терзали меня шесть часов без перерыва!

У Роберта сжалось сердце, и он живо вспомнил разговор в этой самой комнате три с половиной года назад. Он сам, Хок, шейкер и все прочее. Быстро приложив палец к губам, он подал Хокону знак следовать за ним. Они прошли по коридору виллы, выстроенной в испанском стиле, и вышли через заднюю дверь. Тут Оппи вспомнил и другой разговор, и собственные слова: «Но я ни в коей мере не приветствую попытки передавать информацию через черный ход». Они прошли через сад – Китти платила, чтобы за ним ухаживали, когда они находятся в отъезде – и оказались в редкой роще, где земля была усыпана ивовыми и дубовыми листьями.

– Извини, – сказал Оппи. Конечно, он не мог рассказать Шевалье о проекте «Арбор», но нисколько не сомневался в том, что его засекреченная деятельность, несмотря на все усилия, привлекала к себе внимание. – Подозреваю, что мой дом прослушивается.

– Русские? – спросил Хокон, широко раскрыв глаза.

– Гувер.

– Ну, ФБР, определенно чем-то обеспокоено. Я как раз начал говорить, что они привезли меня к себе в контору. А пока я там находился, агенты то и дело звонили кому-то. Но недавно я случайно встретился с Джорджем Элтентоном – ты его знаешь, инженер-химик из «Шелл девелопмент», – и будь я проклят, если его не допрашивали в ФБР в тот же день, что и меня, и агенты, которые им занимались, все время отвечали на телефонные звонки. Мы с ним пришли к выводу, что они во время допросов проверяли, насколько совпадают мой и его рассказы.

Оппи оглянулся на тщательно ухоженный садик:

– Они совпадали?

– Да, конечно.

– И, – у него все же оставались крохи надежды, – о чем же ты рассказывал?

– Да, знаешь, кое-что о связанном с тобой. Вряд ли ты за всеми своими делами в Нью-Мексико об этом помнишь, но…

– Но давай попробуем.

– Ну… прямо перед тем, как ты уехал из Беркли туда, я… я побывал здесь. – Он обернулся и указал выцветшую на солнце виллу. – Ты пригласил нас попрощаться. Тогда я и спросил тебя, знаком ли ты с Элтентоном, и в некотором роде… передал его предложение… вернее, просто идею, мысль… что, может быть, ты сочтешь полезным и порядочным поделиться какими-то сведениями с русскими.

Оппи закрыл глаза и кивнул:

– Да, я помню это.

– Естественно, я не собирался рассказывать о своем разговоре с Элтентоном, но агенты настаивали, и в конце концов я рассказал им и об этом.

У Оппенгеймера снова екнуло сердце.

– Понятно.

– А потом они назвали твое имя, и, видишь ли, я вынужден был сознаться в том, что ознакомил тебя… э-э… с тем, о чем только что говорил: с идеей, которую выдвинул Элтентон.

– Ты сообщил об этом ФБР?

– Да. Прости, я сожалею, если…

Оппи глубоко вздохнул. Высоко над головами порхали птицы.

– Нет, нет. Ты, безусловно, сделал все правильно.

– Хорошо. Но они этим не удовлетворились. Они пытали меня много часов. Делали из каждой мухи слона, да еще и не одного.

Роберт нахмурился:

– Видишь ли, мне пришлось рассказать о том разговоре, который у нас с тобой тогда состоялся в кухне. Точнее говоря, о предложениях Элтентона. И тебя вполне могли счесть соучастником.

– Я всего лишь проинформировал тебя, – невинным тоном заметил Хок.

– Совершенно верно. Ну и я, конечно, не стал называть твоего имени.

Хокон склонил голову, как будто взвешивал эти слова:

– Все равно забавно. Они настаивали на том, что я обращался к троим…

– Роберт! – позвала Китти, выйдя в садик. Оппи оглянулся на нее и поморщился. – Дорогой, – крикнула она, – подходят остальные гости. Лучше бы тебе вернуться!

– Одну минуточку, – отозвался он и снова повернулся к Шевалье.

– Так вот, они упорно настаивали на том, что я обращался не к одному, а к троим ученым.

Оппи сглотнул:

– Неужели?

– Меня уверяли, что все трое дали показания.

Эти слова ошеломили Роберта.

– Ты видел эти показания?

– Нет.

– Ах.

– Ты сказал, что не называл моего имени, – настороженно произнес Хок.

– Да, да… – протянул Оппи. – Несколько месяцев я не упоминал о тебе, но…

– Но что?

– В конце концов мой бывший начальник, генерал Гровз – ты должен был слышать это имя в новостях, – прямо приказал мне сказать ему, кто именно обращался ко мне с этим предложением, и…

– Роберт! Иисусе! А ты не подумал о том, что стоило бы сообщить мне об этом?

– Всю почту, которую отправляли с Горы – из лаборатории и которая приходила туда, просматривала цензура. Я просто не мог даже намекнуть на что-то существенное.

– Я писал тебе, – сказал Хокон, – и сообщал, что не могу получить работу из-за какой-то дряни, связанной с секретностью. Ты получил это письмо?