– Точно, – кивнул Понтер.

– Думаю, послание можно просто бросить в его ящик в университете.

– Нет, – сказал Понтер. – Не в университете. Он уже предпринял шаги, чтобы уничтожить улики. Полагаю, он считал, что ты вернёшься не раньше чем через год, так что он может избавиться от улик, которые ты сохранила, и никто и не вспомнит, когда именно они пропали. Нет, эту записку надо доставить в его жилище.

– Жилище? В смысле, ему домой?

– Да, – ответил Понтер.

– Поняла, – сказала Мэри. – Это очень угрожающе – показать, что ты знаешь, где он живёт.

Понтер сделал озадаченное лицо, но спросил:

– А ты знаешь, где он живёт?

– Недалеко отсюда, – ответила Мэри. – У него нет машины – он живёт один и не может себе её позволить. Я подвозила его домой пару раз во время пурги. Он живёт почти на самой Джейн-стрит… хотя погоди. Я знаю, в каком здании он живёт, но понятия не имею, в какой квартире.

– Это дом на несколько семей, такой же, как твой?

– Да. Но далеко не такой респектабельный, как мой.

– Разве у входа не должно быть списка, показывающего, в какой квартире кто живёт?

– Так уже давно не делают. Теперь там только номера квартир и кнопки звонков – вся идея как раз в том, чтобы предотвратить то, о чём ты говоришь, – не дать никому точно узнать, кто где живёт.

Понтер удивлённо покачал головой:

– На что только глексены не пойдут, только чтобы не иметь ничего подобного компаньонам.

– Да ладно, – сказала Мэри. – Давай на обратном пути подъедем к его дому. Я его узнаю, когда увижу, и тогда мы будем знать хотя бы адрес.

– Давай, – согласился Понтер.

Мэри чувствовала себя не в своей тарелке, ведя машину по Финч-авеню и сворачивая на улицу, где стоял дом Раскина. Она осознала, что это не из-за страха случайно встретиться с ним – хотя это тоже её нервировало. Это было из-за мысли о возможном судебном разбирательстве. Вы знаете, где живёт человек, которого вы обвиняете, мисс Воган? Вы когда-нибудь были у него дома? Правда? И тем не менее вы утверждаете, что секс был не по согласию?

Дрифтвуд, район вокруг Джейн-стрит и западного Финч-авеню, был местом, где никто в здравом уме не захочет задерживаться надолго. Это был один из самых криминальных районов Торонто – да и, если на то пошло, всей Северной Америки. Его близость к Йоркскому университету была постоянной головной болью для руководства и, вероятно, основной причиной того, что, несмотря на годы лоббирования, Спадинская линия подземки так и не дотянулась до кампуса[1199].

Но у Дрифтвуда было одно преимущество – низкая стоимость аренды. И для того, кто пытается свести концы с концами на зарплату сезонного преподавателя, для того, кто не может позволить себе машину, это был единственный район в радиусе пешей доступности, где он мог поселиться.

Дом Раскина был башней из белого кирпича с ржавеющими балконами, забитыми всяким хламом, примерно треть окон которого была заклеена старыми газетами или алюминиевой фольгой. На глазок в башне было этажей пятнадцать-шестнадцать, и…

– Подожди! – воскликнула Мэри.

– Что?

– Он живёт на последнем этаже! Я вспомнила: он называл свою квартиру «пентхаусом в трущобах». – Она задумалась. – Конечно, я всё ещё не знаю номера квартиры, но он здесь живёт больше двух лет. Я уверена, что почтальон его знает – преподаватели обычно получают кучу журналов и тому подобного.

– И что? – спросил Понтер, явно не понимая.

– Ну, мы просто отправим письмо «Корнелиусу Раскину, доктору наук» на этот адрес и просто укажем «верхний этаж» как часть адреса, и, я уверена, письмо дойдёт.

– Ага, – сказал Понтер. – Хорошо. Тогда наши дела здесь закончены.

Скульптор личности некоторое время молча рассматривал Понтера.

– Я вижу, вам не чужда ирония.

– В каком смысле?

– «Наши дела здесь закончены». Вы мне сказали, что совершили преступление в мире глексенов – легко догадаться, какое именно.

– Правда? Я сомневаюсь, что ваша догадка верна.

Селган слегка пожал плечами:

– Возможно. Однако я догадался об одной вещи, которая, вероятно, ускользнула от вашего внимания.

Понтер недовольно двинул плечом:

– И что же это такое?

– Мэре подозревала, что вы собираетесь что-то сделать с Раскиным.

– Нет-нет, она абсолютно невиновна.

– Правда? Женщина её ума – и повелась на вашу неуклюжую попытку заставить её показать вам, где живёт Раскин?

– Мы правда собирались послать ему письмо! Всё было так, как я рассказал. Мэре чиста, на ней нет греха, – кстати, её имя означает именно это. Она названа в честь матери их воплощённого Бога, женщины, которая зачала непорочно, свободная от первородного греха. Я узнал об этом ещё во время моего первого визита в их мир. Она бы никогда…

Селган поднял руку:

– Успокойтесь, Понтер. Я не хотел вас задеть. Пожалуйста, продолжайте ваш рассказ.

– Понтер? – позвал Хак через кохлеарные импланты.

Понтер подтвердил, что слышит, еле заметным кивком.

– Судя по ритму дыхания, Мэре крепко заснула. Ты не потревожишь её, если уйдёшь сейчас.

Понтер осторожно выбрался из постели Мэри. Светящиеся красные цифры на стоящих на ночном столике часах показывали 1:14. Он вышел из спальни и по короткому коридору прошёл в гостиную. Как всегда, он надел свой медицинский пояс и сразу проверил одно из его отделений, убедившись, что запасная карта-ключ, которую дала ему Мэри, по-прежнему находится там; он знал, что она ему понадобится для того, чтобы вернуться в здание.

Понтер открыл входную дверь, вышел в коридор, дошёл до лифта и спустился на нём на первый этаж. Он знал, что иногда первый этаж обозначают «1», а иногда – «L»[1200], как это было и в лифте дома Мэри.

Понтер пересёк обширный холл и через двойные двери вышел в ночь.

Но как же не похожа была эта ночь на ночи его родного мира! Свет лился отовсюду: из окон, из электрических фонарей, установленных на высоких вертикальных столбах, от проезжающих мимо по дороге машин. Наверное, ему было бы проще, будь вокруг по-настоящему темно. Хотя издалека он не слишком отличался от глексена – по крайней мере от глексена-культуриста, – эту свою прогулку он предпочёл бы совершать в полной темноте.

– Ладно, Хак, – тихо сказал Понтер. – Куда теперь?

– Повернись налево, – ответил Хак, снова через кохлеарные импланты. – Мэре обычно пользуется дорогой, предназначенной исключительно для автомобилей, когда возвращается домой из университета.

– Четыреста седьмое, – сказал Понтер. – Она так её называет.

– В любом случае нам нужно найти другой, безопасный путь, идущий параллельно этой дороге.

Понтер побежал. Отсюда до пункта назначения было около пяти тысяч саженей – если держать хорошую скорость, можно обернуться за децидень.

Ночь была прохладной, чему Понтер был очень рад. Хотя в его мире большая часть листвы на деревьях уже пожелтела, здесь они оставались зелёными в общей массе – да, зелёными, уличное освещение было достаточно ярким, чтобы легко различать цвета.

Понтер никогда в жизни не задумывался над тем, чтобы кого-либо убить, однако…

Однако никогда в жизни никто не причинял такого вреда тому, кого он любит.

И если бы такое даже произошло, в цивилизованном мире виновник был бы легко пойман и понёс бы наказание.

Но здесь! На этой безумной зазеркальной Земле…

Он должен сделать что-то большее, чем отправка анонимного бумажного письма. Он должен сделать так, чтобы Раскин узнал не просто, что раскрыт, но и кто его раскрыл. Он должен ясно понять, что нет ни одного, даже малейшего шанса, что ещё одно такое преступление сойдёт ему с рук. Только тогда, чувствовал Понтер, Мэре снова обретёт отобранный у неё покой. И только тогда он узнает, есть ли правда в предположении Хака о том, что её поведение по отношению к нему нетипично для женщин её вида.