– Черт бы тебя побрал! Ты заставила меня пройти через все это, а он даже не мой! Это – Фермопил! Он даже не мой!

Затем он отлетел в сторону, потому что Дэвис спустился со второго стола и пнул его в спину со всей грубой силой Ангуса.

Не сумев удержаться на ногах, Морн упала на Ника.

Тяжело дыша, он выгнул спину, извиваясь, словно у него были сломаны ребра.

Когда она скатилась с него, она обнаружила, что Дэвис стоит над ней. Как только он перестал двигаться, он нагнулся к ней, опустился на колени. Его глаза изучали ее лицо, словно он был парализован страхом.

На сцене появились новые амнионцы. Они подняли Ника и держали его так, чтобы он не мог атаковать. Он вырывался так, словно его ребрам не был причинен серьезный ущерб. Тем не менее воздух раздражал его легкие, и каждое усилие заставляло его кашлять все сильнее, впустую расходуя силы.

– Восстановите непроницаемость вашего скафандра, – сказал ему доктор, – тогда дышать станет легче. Ваши слова будут передаваться всем вокруг.

– Он собирался обидеть тебя, – выдохнул Дэвис. Его голосовые связки были как у шестнадцатилетнего, но в его голосе звучали невинные интонации младенца; он говорил, словно юная, неудачная версия своего отца. Ошеломление, такое же глубокое, как дыра в пространстве, светилось в его глазах. – Я не мог позволить ему этого. Ты – это я.

Она хотела оплести руками его шею и прижать его к своим горящим грудям, но она была слишком слаба. Да и следовало подумать о более важных вещах.

– Нет, – сказала она сквозь маску ее слабость и стресс от изменения нервного состояния. – Это неправда. Ты должен верить мне.

Его инстинктивный кризис ясно проявился на ее лице, конфликт между порывом поверить ей, потому что она была им, и желанием отвергнуть ее, потому что она не должна была отделяться от него. Это был фундаментальный кризис созревания, который проходил гораздо тяжелее – потому что длился минуты, а не протекал медленно шестнадцать лет.

Потянувшись к нему, Морн схватила его руки – такие же, как у его отца; руки настолько сильные, что они могли победить Ника.

– Ничто из происходящего не имеет для тебя смысла, – сказала она, словно умоляя. – Я знаю это. Все, что ты чувствуешь – неправильно. Если ты задумаешься, то сможешь понять, что случилось. Я все объясню тебе – я помогу тебе всем, чем смогу. Не здесь. Ты должен верить мне. Ты думаешь, что ты Морн Хайланд, но это не так. Я – Морн Хайланд. Ты знаешь, как она выглядит. Как я. А ты не похож на нее.

Твое имя – Дэвис Хайланд. Я – твоя мать. Ты – мой сын.

Голос Ника загремел, словно его передавали по динамикам, и заполнил все помещение.

– И Ангус, черт бы его побрал, Фермопил твой трахнутый папаша!

Пока он ярился, доктор – или власти на Станции Возможного – приглушал звук передачи. Он казалось блекнул, проклиная все на свете.

Взгляд Дэвиса на мгновение обратился к Нику. Морн увидела, что сын хмурится от унаследованного отвращения. Затем он снова посмотрел на нее. И теперь его недовольство превратилось в панику.

– Я не понимаю, – прошептал он из-за маски. – Ты – это я. Ты – это то, что я вижу в своей голове, когда вижу себя. Я не могу вспомнить… Кто такой Ангус Фермопил?

– Я помогу тебе, – настойчиво заявила она. – Я все объясню. Я помогу тебе вспомнить. Мы все вспомним вместе. – Ее собственная маска, казалось, искажала ее голос; она не могла сделать так, чтобы достучаться до него. – Но не сейчас. Не здесь. Это слишком опасно.

Просто верь мне. Пожалуйста.

– Это не подтверждается ожидаемой реальностью, – сказал доктор. Одним ухом Морн слышала странные звуки амнионской речи, другим – язык, который она знала. – Процедура вызывает полную и неподдающуюся лечению потерю мотивации и функций. Анализ желателен. – И, словно обращаясь к одному из компьютеров, амнионец приказал: – Полная физиологическая, метаболическая и генетическая раскодировка, высший приоритет.

Внезапно Дэвис поднял Морн. Он поставил ее на ноги и позволил ей идти самостоятельно; но когда ее колени подгибались, он поддерживал ее локтем. Так же, как и его отец, он был на два дюйма ниже ее ростом.

Почти задыхаясь от паники, он пробормотал:

– Я – Морн Хайланд. Ты – Морн Хайланд. Это неправильно.

– Я знаю, – ответила она, потрясенная до глубины души. – Я знаю. Это неправильно. – Она отчаянно пыталась подтвердить его судорожное хватание за реальность, чтобы он не сошел с ума. – Но у меня не было другого способа спасти твою жизнь.

Он продолжал смотреть на нее глазами, полными пустого непроходящего ужаса.

– Лучше поверь ей, – грозно рявкнул Ник. – Она никогда не говорила правды мне, но она говорит ее тебе. Она едва не довела нас до распыления в подпространстве, ради того, чтобы спасти твою дерьмовую ничтожную жизнь.

Морн игнорировала его. Ее сын нуждался в ней, ее сын; ее разум в теле Ангуса. Его ужас был таким же ощутимым, как и ее. У нее не оставалось внимания, чтобы тратить его на ярость Ника – или его печаль.

Подошел доктор и остановился перед ней и Дэвисом.

– Вы желаете быть покрытыми одеждой, – сказал он. – Общеизвестно, что люди предпочитают одежду. – Одна из его рук протянула скафандр и ботинки, сделанные из странного материала, который, казалось, поглощал свет. – Слабость человеческой кожи порождает страхи. Это расовый дефект, легко устранимый Амнионом.

Шокированная Морн осознала, что доктор, вероятно, пытается успокоить Дэвиса.

– Одевайся, – мягко, но настойчиво заявила она. – Мы должны вернуться на «Каприз капитана». Там и поговорим.

Затем она отступила на шаг, чтобы показать ему, что может обходиться без поддержки.

Он послушался, не потому, что верил ей, не потому, что отбросил все страхи, когда решил ей поверить – она знала это так же четко, как знала себя самое – а потому, что нагота делала его бессильным против стыда и уязвимым. С трудом, словно мозг не полностью контролировал движения, он взял скафандр и надел его; сунул ноги в ботинки. Ботинки были ему велики, но это было неважно.

Сернистый свет, казалось, не касался его, заливая только лицо и руки; его одежда отталкивала желтизну, словно воду. Но это придавало лицу Дэвиса болезненный цвет, и контраст сделал его еще более похожим на его отца; более злобным и менее уверенным в себе.

– Вы закончили? – прохрипел Ник. – Я хочу выбраться отсюда.

– Возвращение на ваш корабль может состояться, – сказал амнионец. – Вас будут сопровождать. – И через мгновение он добавил:

– Дальнейшее насилие не приветствуется.

Охранники отпустили руки Ника.

– Велите ему оставить меня в покое. – Просьба Дэвиса звучала, словно каприз ребенка – испуганного ребенка внутри Морн.

– Я не собираюсь прикасаться к тебе, задница, – заявил Ник. – Во всяком случае, здесь. Ты придешь на мой корабль. Как только ты окажешься на борту, я сделаю все, что захочу, мать твою.

Дэвис посмотрели на Морн с тревогой и мольбой.

– Я не могу сказать тебе, чтобы ты не боялся, – ответила она, нервничая. – Я тоже боюсь его. Но мы не можем остаться здесь. Ты знаешь это. Где-то в глубине себя ты понимаешь это. – Она старалась говорить уверено, чтобы ее слова достучались до него и он поверил им. – Где-то в глубине себя ты знаешь, как защититься. И я на твоей стороне. Полностью. – Она говорила со своим сыном, но хотела, чтобы Ник слышал ее и понял, что она угрожает ему. – Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе.

Дэвис долго неотрывно смотрел на нее, словно без нее он погрузится в бесконечный кошмар. Затем медленно кивнул.

Один из охранников открыл дверь в коридор, ведущий к саням.

– Пошли, – сказал Ник, повернулся и покинул лабораторию.

Доктор взял тяжелый скафандр Морн и протянул его ей. Она свернула его и зажала под мышкой, чтобы вторая рука была свободна, и она могла дотянуться до кармана. Слегка покачиваясь, она последовала за Ником.

Вся центральная часть ее тела от лобка до сердца тупо ныла, словно из нее было вынуто нечто жизненно важное. Она сосредоточилась на этом, чтобы не быть ошеломленной своим беспокойством за сына.