– Морн! – кричал он. – Подымайся! Ты сказала, что ты не боишься. Докажи это. Вернись!

Часть ее слышала голос взбешенного Ника,, осознавая, что он в убийственной ярости. Она чувствовала его руки, трясущие ее за плечи, трясущие ее сердце. Она вспомнила, что ненавидит его.

– Эти сукины дети обманули нас! Они что-то сделали с ним!

Он тяжело закашлялся.

Новый ее кусочек, совершенно другой отдел, сообразил, что она не может слышать его. Он был одет в тяжелый скафандр, а у нее на голове не было наушников. Тем не менее, не его голос и не его кашель привлекли ее внимание.

Они что-то сделали с ним.

С ним? С кем?

Словно пролом в густом дыму – вспышка света, ответ пришедший ей в голову.

Дэвис. Ее сын.

Амнионец что-то сделал с ее сыном.

Она лежала неподвижно, словно оглохла; словно была мертва. Снаружи ничто не свидетельствовало, что она отчаянно сражается, пытаясь найти силы и открыть глаза.

У нее сложилось впечатление, что Ник отстранился от нее. Его голос шел в другом направлении, когда он рявкнул:

– Ты обманул нас, ты, трахнутый сукин сын. Ты что-то сделал с ним.

Дэвис Хайланд. Ее сын. Повод, почему она была здесь – повод, почему она сдалась на их милость.

Нику ответил другой голос, который она тоже не должна была слышать. Он был полон оскаленных зубов и сернистого света.

– Человек, предположительно капитан Ник Саккорсо, это ложное обвинение. Амнион не согласен с ложными обвинениями. Общеизвестно, что Амнион не занимается нечестными сделками. Ваши собственные тесты подтвердят, что отпрыск – человек. Генетическая идентичность точно такая же как была в чреве женщины. Ваши утверждения ложны.

Новый приступ кашля разодрал легкие Ника. Когда он снова мог говорить, он прохрипел:

– Тогда почему он так выглядит?

Чужой голос был невозмутим.

– На ваш вопрос нет ответа. Есть ли какой-нибудь недостаток в физических формах отпрыска? Это не имеет значения. Тесты демонстрируют, что генетических дефектов нет. Но если вы пожелаете, чтобы отпрыск был изменен, это может быть сделано.

– Ты сукин сын, – выругался Ник, заходясь новым кашлем. – Он не выглядит похожим на меня.

– Человек, предположительно капитан Ник Саккорсо, – объяснял голос с тем, что можно было бы назвать амнионским терпением, – ваше генетическая идентичность не имеет ничего общего с данным отпрыском. Он не ваш – перевод предлагает слово «сын». Таким образом, всякая общность была бы удивительной.

Молчание Ника было таким же громким, как вопль.

С усилием, которое казалось обессилило ее до мозга костей и сделало ее слабой, как перо, Морн открыла глаза.

На мгновение сернистый свет, льющийся с потолка, ослепил ее. Но как только ее глаза открылись, они самопроизвольно моргнули. Слезы потекли по ее щекам, оставляя влажные деликатные следы, которые были скорее нервной реакцией, чем последствием родов. Она чувствовала себя голой от макушки до кончиков ног; но что-то поддерживало ее тепло. Постепенно она все больше приходила в сознание.

Вскоре она могла видеть.

Фигура в тяжелом скафандре с открытым визором стояла в нескольких шагах от нее, рядом со вторым столом. Рассеянный желтый свет сверкал на поверхности колпака.

Ник.

Он напирал на ржавую чудовищную фигуру, которая могла быть доктором-амнионцем.

Возвышаясь над столом, амнионец сказал в передатчик:

– Отпрыск начинает приходить в сознание. У людей период адаптации продолжителен. Перенос личности вызывает – перевод предлагает слово «дезориентация». Какое-то время его разум не сможет отделить себя от источника.

Данных недостаточно, чтобы предвидеть направление этой дезориентации. Рассуждения подсказывают, что приспособляемость может быть повышена путем стимуляции.

Доктор провел одной из рук по колпаку, и колпак бесшумно открылся.

Морн увидела, как голые конечности начали подергиваться, раздался влажный кашель. Звук был слабым; он, казалось, исходил от ребенка, которому не хватает воздуха.

Ее ребенка.

Она попыталась пошевелиться.

Какая-то тяжесть давила на нее. Небольшая, но для Морн она была слишком велика. Морн не могла понять, что это. Неужели амнионец связал ее?

С усилием она перевела взгляд на себя.

Ремней не было. Тяжестью оказалась лишь легкая ткань ее скафандра. Вероятно, доктор раздел ее, чтобы она могла родить ребенка. А затем одел ее снова.

Она была слишком слаба, чтобы выдержать ношу даже скафандра. Так же, как и новорожденный, она должна была прийти в себя нагой.

Каким-то образом ей удалось повернуть голову и снова посмотреть на соседний операционный стол.

Доктор приложил дыхательную маску к телу, лежащему на столе; прикрепил маску пластырем. Кашель прекратился, но слабое конвульсивное движение конечностей продолжалось.

С помощью своих трех вспомогательных рук амнионец перевел ее сына в сидячее положение. Мгновение тот оставался в нем, судорожно дыша; затем доктор помог ему спустить ноги со стола, чтобы он мог встать.

Если не считать маски на лице и относительной хрупкости сложения, он ничем не отличался от Ангуса Фермопила.

Это шокировало бы Морн, если бы она была способна на шок. Но шизо-имплантат держал ее на грани пустоты, поэтому она не могла вызвать в уме образ человека, который издевался над ее плотью, мучил ее дух.

Ее отпрыску был всего час от роду, но он уже напоминал мрачную жабу, темную и полную насилия. Его руки и грудь были созданы для насилия; он стоял на расставленных ногах, словно оскорбление вселенной. Его пенис свисал с лобка, такой же отвратительный, как инструмент насилия.

Только его глаза говорили о кровном родстве с матерью. Они были такого же цвета, как у Морн – и полны ее ужаса.

Дэвис Хайланд. Ее сын.

Ее разум в теле Ангуса.

Он нуждался в ней. Для него этот момент был гораздо более скверным, чем для нее. Он пережил все, что пришлось пережить ей – но у него не было шизо-имплантата.

Отчаяние придало ей сил, и она сунула руку в карман скафандра.

– Снова, – сказал амнионец, – поступило предложение избавиться от женщины. Можно договориться о достаточной компенсации. Ее полезность для вас ничтожна. Единственный источник, благодаря которому ее разум может быть восстановлен, требует изменения ее генетической идентичности.

– Другими словами, – рявкнул Ник, – вы хотите сделать ее амнионкой. – Его голос был резким от кашля. Сквозь открытый визор Морн видела, что его лицо влажное не то от слез, не то из-за обжигающего воздуха, которым он дышал, благодаря которому она могла слышать его.

Слишком слабая и слишком близкая к потере сознания, Морн не пыталась вытащить свою черную коробочку; она просто отключила ее.

Затем она перекатилась через край стола.

Оглушенная потрясением от падения и перехода состояния, она слышала, как доктор говорит:

– Процедура вызывает полную, неподдающуюся лечению потерю мотивации и функций.

Краем глаза она увидела, как ботинки Ника движутся к ней. Он остановился рядом с ней; его колени согнулись.

– Вставай, – выдохнул он.

Она попыталась, но это было выше ее сил. Так же как натянутая эластичная струна, когда она отпущена ее разум заскочил вглубь – внутрь водоворота, где он прячется; поближе к сыну. Морн мысленно встала, выпрямилась, и поспешила ему на помощь. Для него непонятное пробуждение будет гораздо более ужасным, когда он увидит ее и будет считать, что он – это она. Ему нужно будет помочь, узнать правду; помочь перебороть свой страх; помочь узнать, кто он и что он, и при этом так, чтобы он не сошел с ума.

Но ее тело, дрожа, продолжало лежать на полу. Она оперлась на пол руками, но не смогла поднять голову. Давление на ноющие груди заставило их заболеть, словно почувствовать далекий огонь.

Закашлявшись так, что едва можно было слышать его голос, Ник выдавил:

– Вставай, сука!

Она не могла.

Словно Морн ничего не весила, Ник схватил ее за скафандр и поднял с пола; он прислонил ее к краю стола и заставил взглянуть ему в глаза. Они пылали внутри его шлема – черные, недоступные жалости. Шрамы горели от крови и ярости.