Свешников неспешно шёл по рыночной площади, размышляя, что трижды прав был Карл Маркс, расположивший «надстройку» над «базисом». За примером не надо далеко ходить: появились в Дорогобуже средства – и вылезли на свет божий не только материальные, но и духовные ценности.

Пару дней назад он обнаружил подслеповатого старичка, одетого в ветхий подрясник, пристроившегося продавать книги на бочке, поставленной «на попа». В прошлый раз историк рассматривал товар, но ничего интересного не приглянулось. Сумел лишь разобрать, что были рукописные «Триодь цветная», «Общие минея» и «Житие Николая Чудотворца».

Понятное дело, что эти книги представляют огромную ценность и с художественной, и с научной точки зрения. Кто знает, может, их переписывал сам Кирилл Белозерский? Но ему, человеку светскому до мозга костей (не атеист, но и не ревностный христианин), религиозные книги были не очень интересны. К тому же он их прекрасно мог прочесть и в современном издании, где предложения делятся на слова, а не пишутся в одну строку. Историк мечтал отыскать на книжном развале что-нибудь этакое – может, неизвестный список «Повести временных лет», а то и изначальное «Слово о полку Игореве»!

– Добар дан, воивода Блекса, – поприветствовал Свешникова старик-книготорговец.

– Поздрав, – отозвался историк.

Слегка поддержав игру, поинтересовался:

– Незнам, како се зовеш?

– Скромни брат Арсени, – склонил главу книготорговец.

Значит, точно из бывших монахов. Возможно, продаёт книги из монастырской библиотеки. Бывало и такое. Обитель ляхи сожгли, монастырские крестьяне разбежались, а жить-то надо.

В опасении, что старый полиглот примется беседовать с ним по-сербски, Алексей Михайлович поспешно спросил:

– Что нового?

Брат Арсений заговорщически прищурился, вытащил увесистый том, переплетённый в побитую червяками кожу, с медными застежками. Такой книгой не то что мужика, а быка убить можно.

Свешников в великом предвкушении открыл книгу и слегка остолбенел. Сверху чётким уставом было выведено: «Владари српских земаља».

М-да… А что ещё мог приготовить книжник для серба? Книга, возможно, написана ещё до завоевания Сербии османами.

«Владари», сиречь правители Сербии – конечно же, штука замечательная, но если бы инок вытащил «Сказание о князьях Владимирских», пусть даже не XVI столетия, а «свеженькое», начала XVII века, вот это было бы – да.

– Три рубля.

Свешников присвистнул. Книготорговец заломил цену, сопоставимую со стоимостью пятистенка. Наверное, рукописная книга столько и стоила – а может, даже и дороже, но не то нынче время, чтобы ухайдакать за пергамент, исписанный незнакомыми письменами, три рубля. За такие деньги можно нанять двух, а то и трёх казаков[12] или одного немецкого мушкетёра.

Книготорговец понял его колебания по-своему:

– Ты, боярин, сам посуди – кому нынче книги переписывать?

– На Соловках переписывают, в Кирилло-Белозерской обители, – принялся перечислять историк, вспоминая монастыри, не разрушенные при Смуте.

– Хм… – усмехнулся старик. – Вестимо, на Белоозере да в Поморье пишут, да где они, книги-то эти? Им бы свои либереи пополнить, а на продажу да на заказ – мнихов нет. Да и бумагу перестали везти, а на пергамен копеек не напасёшься.

– На Соловки бумагу по Белому морю возят, из Франции, – парировал Свешников. – Ладно, так уж и быть, за пятьдесят копеек возьму.

– Да ты, боярин, Бога побойся, – возмутился монах. – Нешто в вашей Сербии совсем о своих государях забыли? Знавал я сербов, знавал. Совестливые они были, пращуров уважали! Срамота[13], боярин!

– Стыдно, это у кого видно, – ответил Свешников. – А у кого не видно, тогда не стыдно. В Сербии я такой манускрипт за… – Тут Свешников замешкался, пытаясь вспомнить название сербских монет, но, так и не вспомнив, махнул рукой:

– За двадцать денег куплю.

– Ладно, боярин, за два рубля отдам, – сказал старик. – Нигде не купишь дешевле.

У историка был всего один ефимок, выданный каждому из членов группы на карманные расходы. Правда, за эти расходы приходилось отчитываться не только перед командиром, но и перед Павленко, на которого была возложена обязанность казначея. А Дениска – тот душу вынет, если посчитает расходы напрасными.

Решив, что дальше торговаться нет смысла, Свешников уже собрался уйти, как вдруг услышал за спиной:

– Herr Berater interessiert sich für die Geschichte der Slawen?[14]

Автоматически ответив: «Ja», Свешников запоздало удивился званию «советник». Впрочем, если Дёмин для немцев – бургграф, вкупе с бургомистром, то его ближайшие соратники и должны быть, как минимум, членами Городского совета. Ладно, хоть «депутатом» не обозвали.

Обернувшись, историк увидел одного из мушкетёров отряда фон-барона. Длинный, сухощавый, в чёрном камзоле с белым воротником, чем-то напоминающим пасторский, и с порослью на щеках и подбородке – не то щетина, не то куцая бородка, не скрывавшая множества мелких шрамов.

– Август Шлоссер, – представился немец.

Самому Свешникову представляться не было необходимости. Для мушкетёров он был герр Михайлувич.

Судя по всему, Шлоссер был скромным парнем: у другого хватило бы фантазии добавить к плебейской фамилии[15] предлог «von»[16].

Свешников неплохо говорил по-немецки, так как в университетские времена увлекался идеями Реформации, проходил стажировку в Германии и даже писал диплом, посвящённый влиянию идей Мартина Лютера на немецкое рыцарство. Но, как это иногда бывает, на кафедре всеобщей истории места в аспирантуре не было, зато оказалось такое на кафедре истории отечественной. Пришлось поменять специализацию и заняться историей Древней Руси. Как потом выяснилось – очень даже не зря. Но знание немецкого языка осталось, хотя разговорной практики и не хватало. Свешников, пусть и с трудом, но понимал, о чём говорит Шлоссер, хотя немецкий язык начала семнадцатого века отличался от языка двадцать первого сильнее, нежели русский от украинского.

– Сколько просит почтенный старец? – поинтересовался мушкетёр.

Свешников опешил. Такой вопрос, да ещё в такой постановке, должен был задать кто угодно, но уж никак не «серый гусь». Взяв себя в руки, историк мысленно перевёл два рубля в копейки, прикинул нынешний курс ефимка и сообщил:

– Четыре талера.

– О! – уважительно сказал немец.

Подойдя к прилавку, потрогал книгу, пошелестел страницами и сказал:

– В Кёнигсберге подобная книга продавалась бы за десять талеров!

Полиглот-продавец, решивший, что потерял покупателя, немецкое «zehn»[17] понял и воспрянул духом.

– Вот, немец, а дело говорит! А я дешевле десяти уступлю. За полтора рубля.

Свешников картинно развёл руками.

– Увы, братка, больше талера не могу дать! И рад бы, да нет.

Книготорговец, понявший, что талер – это лучше, чем ничего, вздохнул и протянул манускрипт, присовокупив:

– Токмо из-за того, что братья-славяне!

Однако ж не позабыл обсмотреть талер как следует – фальшивые монеты чеканили не только в варварской Московии, но и в просвещённой Европе.

А Свешников отправился дальше в сопровождении немца.

– Кёнигсбергский университет? – поинтересовался историк у наёмника и попал в цель.

– О, Альбертина! – расцвёл тот.

Точно, Albertus-Universität Königsberg, именуемый студиозами «Альбертиной» по имени его основателя герцога Альбрехта. Не самый старый из университетов Европы, но на двести с лишним лет старше нашего МГУ.

– А у вас, герр Михайлувич, судя по всему – Краковский или Пражский? – с почтением поинтересовался немец.

– Университет Святого Петра, – ответил доцент, почти не погрешив против истины. А как обозвать по-другому Санкт-Петербургский университет?