– А я вот закрываю глаза и вижу себя на восточных склонах Небесных гор, – мечтательно сказала Женя. – Мы высоко-высоко, а под нами, внизу, пустыня Такла-Макан, степи Джунгарии, Кашгария. Пржевальский был там.

– Так то Пржевальский, а не мы… – вздохнул Вадим.

– Наши люди бывали в тех местах задолго до Пржевальского, – заметил Лучинин.

– Степан Ильич, расскажите, – обратилась к геологу Женя.

– Хорошо, – согласился Лучинин. – Расскажу вам о двоих… В начале второй половины восемнадцатого века сержант Нижегородского полка Филипп Ефремов был послан нести пограничную службу на заставе Донгуз, которая находилась в Оренбургских степях. Через несколько дней после прибытия Ефремова в Донгуз на заставу, где находилось всего двадцать солдат, напали пятьсот яицких казаков, восставших против крепостничества. Ефремов попал к ним в плен, вскоре бежал, направился к Оренбургу, но в степи был схвачен бандой кочевых любителей легкой поживы и продан ими в рабство в Бухару. С этого и начались замечательные странствования русского солдата.

Долго жил он в Бухаре, Хорезме, Фергане, побывал в пустынях Кара-Кум и Кызыл-Кум, ездил в Иран. Так достиг Филипп Ефремов и Кашгарии, что в двух шагах отсюда. А уж из Кашгарии направился он в Тибет, а затем в Индию. Целых девять лет продолжалось странствование Ефремова по азиатским землям.

– А кто был второй? – спросила Женя.

– Чокан Валиханов, казах. Представитель знатного султанского рода, Валиханов был офицером царской армии. Но его влекла к себе наука, и он с увлечением собирал сведения о неисследованном Тянь-Шане, о неведомой Джунгарии. Увлекаясь этнографией, Валиханов хорошо изучил народы, населявшие бассейн Иссык-Куля и Небесные горы… В Омске Валиханов сдружился с Достоевским, отбывавшим там ссылку. Научную судьбу ученого-казаха решила его встреча с Семеновым-Тян-Шанским. Именно по его рекомендации Чокан Валиханов был командирован в страну Алты-шаари…

– Куда, куда? – заинтересовался Вадим. – Алты-шаари… Никогда не слышал.

– Алты-шаари в переводе на русский язык означает «Страна шести городов». Так прежде называли южную часть Западного Китая, – продолжал Лучинин. – В Кашгаре, куда въезд европейцам был запрещен под страхом смерти, погиб путешественник Адольф Шлагинтвейт. Валиханову поручили выяснить, не остались ли после погибшего ученые труды, путевые заметки. Должен вам сказать, друзья мои, что до Валиханова Кашгар удалось посетить только Марко Поло в тринадцатом веке и иезуиту Гаесу в тысяча шестьсот третьем году. Побывал там еще безвестный офицер Ост-Индской компании, но его до полусмерти избили бамбуковыми палками и выгнали. А отважившийся на поездку туда Шлагинтвейт бесследно исчез, и лишь спустя долгое время до ученого мира дошли слухи о его гибели.

Теперь туда, в неведомую Алты-шаари, отправлялся новый исследователь – Валиханов. Поездка была очень опасной: разоблачение чужеземца, да еще русского офицера, грозило ему неминуемой смертью. Валиханов отправился в это путешествие под именем Алимбая – кашгарца, двадцать лет назад ребенком вывезенного из Восточного Туркестана. Пришлось обрить голову, сменить мундир на восточный халат, назваться родственником караван-баши Мусабая… Первым из европейских путешественников Валиханов пересек Тянь-Шань и отсюда проник в Кашгарию…

– Алты-шаари! – мечтательно произнес Вадим.

– Да, так звали тогда обширную страну, расположенную словно на дне чаши, между хребтами Тянь-Шаня, Памира, Куэнь-луня и Каракорума. Пустынная страна с селениями на берегах рек… Караван шел Заукинским ущельем, это к югу от того места, где мы сейчас отдыхаем… Китайский генерал и хаким-бек, так назывался местный правитель, с недоверием отнеслись к прибывшему из России каравану, но, убедившись, что среди купцов и рабочих нет ни одного европейца, все же впустили караван в город. Ну, пришлось Валиханову в Кашгаре временно жениться…

– Ученый, и «временно жениться!» – Женя презрительно фыркнула. Все весело рассмеялись над ее горячностью.

– Напрасно вы возмущаетесь, Женя, – сказал Лучинин, – в разных странах – разные обычаи. В Кашгаре существовал обычай, по которому прибывший купец должен был вступить во временный брак с молодой женщиной на срок своего пребывания в городе. Женщины эти назывались «чаукен». Валиханову попалась толковая чаукен, оказавшая ему большую помощь, и кто знает, не она ли способствовала тому, что он смог затем живым возвратиться на родину… Вы все знаете, что «узун-кулак» – этот беспроволочный телеграф пустынь и степей – всегда работал в Азии безотказно. Не успел еще Валиханов-Алимбай прибыть в Кашгар, как весть о возвращении Алимбая дошла до Коканда, и проживавшая там бабушка настоящего Алимбая прислала «внуку» дорогие подарки. А в Кашгаре снова и снова возникали слухи, что с караваном Мусабая прибыл русский офицер, который, мол, не смея показаться в городе, скрывается где-то поблизости. Местные чиновники разыскивали этого русского. От своей чаукен Валиханов узнал правду о смерти «длинноволосого» френга, то есть чужеземца, Адольфа Шлангинтвейта. «Я видела, – говорила она ему, – как френга вели к городским воротам, через новую площадь с мечетью. Ветер раздувал полы его халата и разметал волосы. Френг шел быстро и глядел на вершины гор». Перед самой своей смертью путешественник увидел, наконец, вершины таинственных Небесных гор, к которым привела его судьба.

– Что же сделали с ним? – спросил Борис Сахно.

– Ему отрубили голову и бросили ее на кучу голов, которые валялись на берегу Кызылсу. Голова путешественника долго отличалась от других своей белизной, пока солнце и ветер не сделали ее такой же черной, как и остальные. Путешествие Валиханова продолжалось десять с половиной месяцев, – закончил свой рассказ Лучинин. – Положение купца дало ему возможность изучить страну Алты-шаари, ее народ, собрать коллекции старинных книг и монет.

– Ну, теперь-то вся Центральная Азия изучена хорошо, – заметил Вадим.

– Вы не совсем правы, – возразил Ясный. – И лучшим тому доказательством может служить открытие всего несколько лет тому назад пика Победы, самого высокого в Тянь-Шане.

– Скажите, Степан Ильич, – обратился Сахно, – какой район Тянь-Шаня, на ваш взгляд, наименее исследован?

– Я думаю, что не ошибусь, если назову Центральный Тянь-Шань и особенно район, прилегающий к хребту Кок-шаал-тау. Правильно я говорю, Садык?

– Верно говоришь, профессор. Там… О! – и проводник, словно что-то вспомнив, умолк.

– Кок-шаал-тау… Это, кажется, самая восточая горная цепь Небесных гор? – сказал Ясный.

– Совершенно верно, это – граница с Китаем.

У входа в палатку показалась Женя.

– Степан Ильич, вас по рации вызывает погран-отряд.

– Хорошо, иду. – Лучинин направился в палатку, где помешалась рация.

Замолкший было аппарат ожил и дробно застучал: точка – тире, точка – тире. Женя тихо читала: «Начальнику экспедиции Лучинину. Прошу немедленно остановиться на привал и дождаться прибытия посланных к вам из отряда майора Проценко с двумя пограничниками. Весьма важно. Полковник Харламов. Прием подтвердите». Снова заработала рация. Женя отвечала: «Будем ждать».

Лучинин вышел из палатки огорченный. Он сообщил о радиограмме только Ясному. Русаков же узнал о ней от Жени, с которой он успел подружиться.

Ночью спали, как обычно в экспедиции, – и крепко, и чутко. Перед рассветом на смену дежурному Русакову встал дюжий Борис Сахно.

Солнце золотым кругом поднялось над вечными снегами горных хребтов. Засверкал, заискрился четырехгранный Хан-Тенгри. Подгоняемые пронзительным ветром над близкими нагорьями плыли сизые, как дым, облака.

Участники экспедиции оставили свои спальные мешки, проделали гимнастические упражнения, выкупались и засели каждый за свое дело.

Солнце упорно шло на запад. Длинные тени легли на края сырта, громче зажурчал ручей – наступал уже вечер, когда со стороны ущелья появились всадники.

Майор Проценко оказался крупным мужчиной с несколько замкнутым выражением волевого лица. Сопровождали его сержант Глыбин и ефрейтор Акопян. После непродолжительной беседы с учеными Проценко передал Русакову письмо от Харламова и сказал, что ему надо поговорить с ним с глазу на глаз. Они отошли в сторону и уселись на берегу ручья.