— Мария Николаевна Дорохова, которую вы искалечили.
— Разве? Я должен был ее убить. А что бы вы сделали на моем месте?
— Не будем отклоняться от дела, — сказал Смирнов, преодолевая приступ тошноты. — Процесс и казнь, организованные нашими союзниками, были, конечно, инсценированы?
— Нет, повесить-то они кого-то вместо меня повесили, — объяснил Горелл. — Я подробностями не интересовался. Это дело организовал мой ангел-хранитель майор Даунс.
— Что было потом? Вы все еще многое скрываете и выдумываете! Обмена не будет, перестаньте баловаться иллюзиями!
— Да нет. Иллюзий у меня нет, — сухо всхлипнул Горелл. — Какие там иллюзии. Я все сказал, что было потом.
— Расскажите то, что вы скрыли о диверсии в Институте урожайности в 1946 году…
— Я все сказал! — с тревогой возразил Горелл.
— Далеко не все! — остановил его Смирнов. — Например, мне не ясен один пункт. Как вы проникли в хранилище образцов зерна?
— Я уже объяснял, — говорил Горелл, изо всех сил стараясь сдержать озноб. — Я объяснял. Мне удалось сговориться с хранительницей образцов Акимовой. Она давно хотела уехать за границу, к родственникам. Я дал ей крупную сумму в нашей валюте и помог перебраться через границу. По-моему, если память меня не подводит, она из Польши уехала в Мексику, к сестре… Естественно, — продолжал объяснять Горелл, справившись, наконец, с волнением, — она выполнила мое требование. Она ввела меня в хранилище и указала наиболее ценные образцы.
— В институт вы приходили с отношением от станции юннатов? Почему вы избрали детское учреждение?
— Ну, это естественно! — с раздражением ответил Горелл. — У вас очень заботятся о детях. И к людям, приходящим от детских учреждений, больше внимания и доверия.
— Поэтому-то вы и встретились с Робертсом в детской больнице! Значит, Акимова в Мексике?
— Не знаю, может быть, в Париже. Это ее дело. Разрешите сделать заявление. Я устал.
— Я вас долго не задержу. — Смирнов придвинул к себе пухлое дело с множеством бумажных полосок, вложенных между страницами. — Значит, Акимова либо в Мексике, либо в Париже. Да, это похоже на правду, — сказал он, раскрывая одну из закладок. — В комнате ее была найдена записка, написанная карандашом и неоконченная. Повидимому, черновик письма, написанного и посланного впоследствии. В этой записке, адресованной мужу, с которым она незадолго до того разошлась, Акимова пишет следующее:
«Леня, скоро меня не будет здесь. В последние дни, связывающие меня с Россией, все хорошие и теплые мысли с тобой. Я все простила, я ухожу без злых чувств. Будь счастлив и иногда…» На этом записка прерывается… Почему вас так интересовал сорт пшеницы «Победа будет за нами»?
— Странный вопрос, — ухмыльнулся Горелл. — Это превосходный сорт, не поддающийся засухе.
— И вы уничтожили весь запас института! Запас, подготовленный к рассылке по колхозам засушливых районов!
— Так мне было приказано! — злобно огрызнулся Горелл. — Сорок шестой год был засушливым. Если бы засуха повторилась в сорок седьмом, Россия оказалась бы в тяжелом положении… Меня обязали в первую очередь вывести из строя сорта, не поддающиеся засухе. Я это сделал. Потом поджег архив и библиотеку. Здание неудобное — отдельные дома, разобщены, находятся вдали друг от друга. Я до сих пор не понимаю, как мне удалось выполнить операцию. И уходить было трудно!
— А что вы сделали с телом Акимовой?
Горелл опустил голову на руки и молчал.
— Вот видите, вы уже вообще неспособны говорить правду! — сказал Смирнов. — Я предупреждал, что попытка воспользоваться искренним признанием как обстоятельством, смягчающим приговор, для вас неосуществима!
— Нет, я могу, я могу, я обещаю! — выкрикнул Горелл. — Я уже отвечаю на все ваши вопросы! Как вы узнали, что я убил Акимову?
— Просто! — ответил Смирнов. — Я не поверил, что она способна предать. Зоя Акимова сирота, она выросла в детском доме. Родина помогла ей вырасти. Девочка беспризорница стала научным работником. Впрочем, вашему сознанию все это недоступно. Вы убили Акимову и выкрали ключи от хранилища!
— Нет. Я, конечно, сначала выкрал ключи, а потом уже… — апатично сказал Горелл. — При ней могло не оказаться ключей… Потом я задержался в институте после работы. Там почти не было охраны. Во всяком случае такой, которая могла бы помешать мне! Трудно было только переходить от здания к зданию незамеченным! И слишком быстро обнаружили пожар в библиотеке. Я не успел уйти, мне пришлось вместе со всеми до рассвета тушить пожар и разбирать обломки стен в архиве.
— Где было тело Акимовой?
— У меня в машине. Я это сделал в машине. Я предложил подвезти ее домой из института.
— Зачем вам понадобилось убивать ее?
— У нее были нехорошие глаза, когда она смотрела на меня. Я не сомневался в том, что как только обнаружится диверсия, она назовет меня как… автора, — все так же апатично продолжал Горелл. — Она была трудным и неприятным человеком. Только идеальное состояние, моих документов помогло наладить хоть какой-то контакт…
— Как было подброшено «письмо к мужу»? И каким образом вы узнали о личной трагедии Акимовой?
— Машинистка института оказалась приветливее… А письмо я подбросил сам. Я попытался вечером зайти к Акимовой.
— Как она приняла вас?
— Плохо. Я попросил воды, она вышла на кухню, в это время я бросил за кровать письмо. Она дала мне воды, как негру, на пороге комнаты.
— Как же вам удалось уговорить ее сесть в машину?
— Чудом. Она торопилась отвезти на вокзал посылку с зерном. Кто-то куда-то уезжал. Заявляю вам, я устал.
Смирнов взглянул на часы и нажал кнопку звонка.
— Конечно, если бы не помощь еще одного человека… — осторожно начал Горелл, — я бы не справился с операцией. Ваш человек! — медленно сказал Горелл. Зрачки его сузились и утратили блеск, рот запекся. — Один ответственный работник! — продолжал Горелл. — Заместитель директора института урожайности, некий Ковалев…
— Врете вы! — делая над собой огромное усилие, сдержался и спокойно сказал Смирнов. — Ведь я проверю, и опять скажется, что вы оклеветали!
— Я ошибся! — испуганно пробормотал Горелл, отводя глаза от взгляда Смирнова. — Мне показалось. Я устал, и у меня мутится в голове… Нет, нет, он мне не помогал… Он даже не заметил меня в институте.
— Уведите арестованного! — с облегчением сказал Смирнов, когда на пороге показался дежурный.
Через несколько минут вошел Миша с почтой.
— Товарищ Соловьев! — сказал полковник, вытирая лицо и шею носовым платком. — Когда Наташа кончит расшифровывать последние страницы допроса Горелла, просмотрите их и выпишите данные, касающиеся Акимовой Зои Ивановны. А потом напишите письмо в партийную организацию Института урожайности, в котором скажите… В котором напишите то, что надо написать в случае, когда о хорошем, честном человеке долго живет несправедливая, недобрая слава. Вы меня поняли?
— Да! — охотно и торопливо кивнул Миша. — Вполне понял, Герасим Николаевич…
Смирнов взглянул на Мишу и едва заметно улыбнулся. Миша заметил его улыбку и густо покраснел от обиды. Смирнов перехватил его неуверенный, обиженный взгляд и теперь улыбнулся широко, с удовольствием.
— Вы меня не поняли, младший лейтенант! — сказал он. — Это хорошо, что вы радуетесь возможности реабилитировать человека. Это очень важно для нашей работы — уметь радоваться человеческой чистоте и честности. А вот поспешную обидчивость надо в себе ломать. Она плохой советчик! Выполняйте…
Миша вздохнул, сделал четкий оборот кругом и строевым шагом направился к дверям, но на пороге задержался, обернулся и широко улыбнулся в ответ полковнику.
Стихли его шаги в коридоре, и Смирнов принялся приводить в порядок записи, сделанные за день.
Да, следствие заканчивалось. Собственно, это, конечно, формальное определение. Горелл сказал почти все. Сгруппирован, проверен материал по всем пунктам обвинения. Вскоре преступник предстанет перед закрытым судом.