Радист снова надел наушники, но рация, точно почувствовавшая опасность цикада, замолчала. Строгов снова и снова перечитывал текст передачи. Корреспонденту, видимо, стало известно о прошедших арестах. Он предлагал проинструктировать какого-то человека. Возможно, что это указание относилось к тому, кто оставался вместо уезжающего или уезжавший. Кому-то разрешалось покинуть нашу территорию, но требовалось выполнить задание в неустановленном секторе "Б" тире четыре.

Граница была морская, связь с заграницей могла поддерживаться через море. Агенту предлагалось в определенном месте, возможно в том же секторе "Б", ожидать транспорта. Какого? Очевидно, это должна была быть подводная лодка. Время встречи? Между словами «от» и «одиннадцатого» был пропуск. Здесь могли быть обозначены часы. Например, от десяти до половины одиннадцатого. Итак, зарубежный корреспондент получил тревожную шифровку о провалах и, разрешая выезд с горящей под ногами территории, инструктировал неудачливого агента. Но кого? Бывший настоятель монастыря – крепкий, волевой человек – не имел основания для панических выводов. Аресты непосредственно его не затрагивали. Вероятно, кроме того, он был глубоко зашифрован. Жирухин на допросе ни одним словом не упомянул о настоятеле, а ведь, как показало следствие, он знал многое и многих.

Узнав, что Чиковани не приходил, Строгов решил пойти к домику, где жил настоятель. Милиционер нагнал его на лестнице и попросил разрешения пойти вместе. Николай Павлович согласился.

Дорога шла ущельем в сторону электростанции, потом поворачивала. Дальше тропа, носившая название Царской, уходила круто в гору. В конце прошлого века Александр III, находясь в Афоне, как-то проследовал по этой дороге в верхний монастырь. С тех пор название Царской так за нею и осталось. Никто не помнил, как она выглядела в то время, но сейчас идти по ней было трудно. Дождь немного утих, из отвесно падающего перешел в косой и редкий. Из ущелья потянуло холодом, пронизывающим ветром. «А говорили, что здесь вечное лето, – поеживаясь от холода, подумал Строгов. – Вот так „бархатный“ сезон!» Не доходя до перекрестка, он свернул на тропу, ведущую к небольшому одноэтажному домику, спрятавшемуся в кустарнике. Теперь здесь жил выселенный из своих покоев отец Иосаф. Строгов знал примерное расположение двух небольших комнат с окнами, выходящими на море, маленькой кухоньки и еще меньшей кладовки с окном и дверью, упиравшимися в крохотную площадку, вырубленную в горе.

Думал ли властный хозяин всего Афона, что когда-нибудь ему придется жить в домике, в котором раньше ютился скромный смотритель хозяйственного двора, жить в ожидании, что в любую минуту его могут выселить из Афона совсем. Это его-то, кому целовали руки «земные владыки». Да, изменились времена, изменились! Все меньше и меньше бывало посетителей. Редкие гости бывали теперь преимущественно вечерами, а то и ночью. Приходили с оглядкой, стараясь закрыть лицо от случайных встречных. Не было прежнего благолепия и торжественности. Отдышавшись и убедившись, что послушник закрыл за ними двери на засов, гости здоровались с хозяином дома и деловито начинали разговоры на интересовавшие их мирские темы. Он и сам был мирским, хозяином, барином, с холеными, белыми, немного пухлыми руками, с аккуратно подпиленными ногтями. Настороженные и холодные глаза его внимательно смотрели на собеседника, и немногие могли выдержать этот взгляд. Всегда опрятный и подтянутый, он был брезглив и капризен. Только со своим молодым женоподобным служкой без растительности на лице он всегда был ласков. Об их взаимоотношениях ходили злые сплетни, но чего только не говорят люди, когда хотят «оскорбить святую православную церковь и ее иерархов…»

В узкие щели занавешенных окон тускло пробивались тонкие лучи света. Строгов остановился, подождал, пока подойдет его спутник, и шепотом напомнил ему об осторожности. Они сошли с дорожки и стали пробираться кустами. Возле дома Строгов выбрался из кустарника, осторожно перебежал площадку и прижался к стеклу, пытаясь рассмотреть, что делается в комнате. Ничего не увидев, он так же осторожно вернулся к своему спутнику и, не сводя глаз с домика, присел на корточки. Милиционер толкнул его в бок и шепнул:

– Здесь Чиковани!

– Где он? – спросил Строгов. В кустах тотчас же зашелестело и к нему подполз Миша.

– Хорошо, что вы догадались прийти, – шепнул он. – Я уже хотел бросить все и бежать к вам. Ну и дела! Недавно сюда пришел человек, наверно не местный, с плотно набитой сумкой. Подходил осторожно. Постучал в окно. Когда изнутри поднялась занавеска, я видел его лицо.

– Знакомый?

– Нет, не знакомый. Но, по-моему, где-то я его видел.

– Какой из себя?

– Невысокий, плотный, немолодой.

– Усы, борода?

– Нет, бритый.

– Одет как?

– Черт его знает, не разобрал хорошо. Что-то черное, не то куртка длинная, не то пальто короткое.

– На голове что?

– Кубанка.

Минут через пять во двор вышел послушник, постоял, потом обошел вокруг дома, ушел обратно.

– Ты не подходил к окну?

– Подходил, только ничего не видел. Через час, наверное, занавеска приоткрылась и сам настоятель в окно вглядывался, даже свет в комнате погасил, чтоб лучше видно было.

– Тебя не мог заметить? – забеспокоился Николай Павлович.

– Нет! – Чиковани усмехнулся. – Я сам себя не видел!

– Ну, а дальше что было?

– Да ничего. Только уж очень подозрителен приход этого гуся. Это в такую-то погоду. И осторожно шел, собака. Я замерз совсем, хотел сбегать вниз погреться и вас предупредить, да боялся упустить.

– И правильно сделал, что не пошел, – похвалил Строгов и коротко рассказал о перехваченном радио.

– Удирать собирается, точно! – сказал Миша. – Кто бы это мог быть?

– А ты как думаешь?

– Черт их знает! Не собирается ли сам настоятель? – высказал он предположение.

– Все может быть, дорогой, все.

В это время негромко хлопнула дверь. Чекисты насторожились. Из-за угла показалась фигура послушника. Постояв минуту, он прошел мимо кустарника, где сидел Строгов, и, не оглядываясь, двинулся по тропинке.

– Оставайтесь здесь, следите за настоятелем и гостем. Если будут уходить – сопровождайте, старайтесь установить, куда идут. Задерживайте только в том случае, если увидите, что они могут скрыться. Я пошел за этим, – прошептал Строгов, поднимаясь. – Постараюсь скоро вернуться.

Подбежав к развилке дорог, он посмотрел вниз и вверх и увидел спускающегося по Царской дороге служку. Юноша шел по середине дороги, более светлой и удобной. Строгов следовал за ним, прижимаясь к темному краю, почти вплотную к кустам, метрах в двадцати сзади. В ущелье, проходя мимо освещенной огнями шумящей электростанции, послушник неожиданно остановился и посмотрел назад. Строгов еле успел отскочить в сторону и прижаться к кипарису. Дождь лил по-прежнему. Служка продолжал свой путь. Перебегая от дерева к дереву, Строгов следил за ним. Но, когда, пройдя базар, они вышли на шоссейную дорогу, Николай Павлович решил задержать монаха. «Будет водить меня по дождю, а там уйдут, – подумал он. – Может это перепроверка на всякий случай, а то и отвод на второстепенного, чтобы вывести из-под возможного наблюдения главного. Надо задержать и быстрее возвращаться обратно. А что, если он идет к главному, кому адресована шифровка? Задержишь монаха и не узнаешь, где находится этот человек. Нет, надо подождать.»

Но чем ближе подходили они к морю, чем светлее становилось кругом, тем все больше зрело решение арестовать послушника. Молочные шары фонарей тускло освещали пустынное блестевшее шоссе, лужи с булькающей водой, намокшие, озябшие деревья.

«Нет, буду брать», – окончательно решил Николай Павлович и, ускорив шаги, начал нагонять юношу, подходившего уже к станции Союзтранса.

– Руки вверх! – резко скомандовал Строгов, поравнявшись с монахом. Тот обернулся, испуганно взглянул и поднял руки.

– Быстро в милицию! – не давая служке опомниться, продолжал Строгов и слегка подтолкнул его револьвером. Монашек свернул с шоссе и, не выбирая дороги, зашлепал по лужам. Он так испугался, что до самого оперпункта так и не опустил рук.