—   

Веди, — напористо распорядился Дубяга.

И тот, подчиняясь, повёл, не соображая, что

Происходит. Они повернули назад, быстро мино­вали двор, их догнал незаметно Бутин.

Спустились вниз в подвальный этаж. Взволно­ванность в душе Дубяги сменилась холодным бесстрашием. Он подсчитывал в уме: три писто­лета, три гранаты у них с Бутиным.

—    

Ты спасаешь план, я буду прикрывать, — отрывисто объявил он Бутину задачу.

—    

Вы? — одними глазами взволнованно пере­спросил Бутин.

—    

Выполнять! — беззвучно оборвал его Ду­бяга.

—    

Здесь, — сказал человек в тулупе, подведя их к двери. Сам он сделал попытку уйти, но Ду­бяга приоткрыл дверь и подтолкнул его через порог.

В комнате ярко горела керосиновая лампа. Трое мужчин, одетых по-разному, но без при­знаков немецкой формы, упаковывались, возились в комнате. Высокий, сухощавый, с длинным лицом, закричал, увидя человека в тулупе:

—   

Ты еще здесь?

Дубяга шагнул вперёд, тихо и жёстко сказал по-немецки:

—   

Руки вверх!

—    

Руки вверх! — повторил он громче по-рус­ски, сообразив, что диверсанты поймут его.

Кто-то из фашистов вскрикнул от неожиданности, кто-то вскочил на ноги и снова сел с под­нятыми вверх руками перед двумя парнями в крестьянских ватных пиджаках. Человек в ту­лупе, приведший сюда Дубягу, осел к стене.

— Встать! — приказал Дубяга.

Он действовал цепко, безошибочно, с предельной ясностью, которая приходит, когда оши

биться

нельзя. Дубяга шагнул к

столу,

а Бутин вышел на его место. Дубяга быстро разглядел на

столе

листы бумаги, исчерченные схемами, дол­жно быть, это и есть план, который изучали ди­версанты, прежде чем отправиться

из

штаба — приводить системы мин в действие.

Наставив пистолет в упор на стоящего впереди молодого фашиста с оторопело расширенными глазами, Дубяга крикнул: — План минирования? Отвечай! — Тот испуганно кивнул головой.

Дубяга нагнулся над столом, поспешно разби­рал бумаги. Вот сводный план минирования, а это — схемы минирования отдельных районов города. Он рванул листы. В ту же секунду взметнулось перед глазами что-то. Бах! Темнота и звон разбитого стекла полетевшей со стола лампы. Дубяга сорвал одеяло, закрывавшее уз­кое окошечко. Раздался выстрел, другой, тре­тий... Бутин схватился за руку. Здоровой рукой он успел выхватить у Дубяги бумаги, вышиб но­гой дверь.

«Добежит ли?» — мелькнуло у Дубяги. Он загородил дверь, чтобы не допустить преследо­вания Бутина, и отстреливался, ничего не разли­чая перед собой.

Обожгло ногу,— он ухватился за косяк двери левой рукой. Нет, этот свой боевой пост у две­рей он никому не мог передоверить, даже Бутину.

И вдруг на мгновение, словно вспыхнуло что-то перед глазами, и не болью, а током пронзило живот. Он пошатнулся, удержался о косяк двери. «План, план... — тихо простучало в голове, — план... в наших руках...» Еще в пальцах хватило силы выхватить из кармана гранату, дёрнуть кольцо

и

швырнуть гранату недалеко

в эти

нена­вистные расплывшиеся фигуры...

Когда пришёл Белоухов с красноармейцами, за которыми посылал его Дубяга, всё уже было кончено. Они вынесли Дубягу на снег, сняв шапки, постояли молча.

Штаб диверсантов разгромлен гранатой Ду­бяги. Но кое-кто из диверсантов успел уйти от­сюда раньше, и Белоухову с красноармейцами надо было спешить, чтобы задержать их.

Взвился алый флаг на водонапорной башне!

Над головой Дубяги, над застывшими глазами его — зарево, музыка, бой, освобождение Ржева.

Родная земля, прими своего сына.

С лязгом промчался отставший танк, донеслась боевая песня. Гитлеровцы откатывались на западную окраину. Пошёл снег, мартовский, крупный и влажный...

Подполковник Ярунин стоял на коленях на снегу перед Дубягой, мокрый снег падал на его обнажённую голову. Подречный снял с себя ши­нель, накрыл ею Дубягу по шею,— скрылась чу­жая, непривычная гражданская одежда на Дубяге. Кто-то из разведчиков не выдержал, всхлипнул вслух. Автоматная очередь прорезала тишину улицы, завязалась перестрелка бойцев с засевшими кое-где в домах гитлеровскими ав­томатчиками.

Ярунин крепко обхватил Дубягу за шею, за плечи, поцеловал его в лоб, в щёки, мокрые от снега. Один за другим разведчики прощались с Дубягой.

Ярунин отдал приказание проверить подвалы,

чердаки этого серого двухэтажного дома, не спрятался ли кто из диверсантов.

Разведчики направились выполнять приказа­ние. Подречный, в одной ватной телогрейке, на­гнал их, остановил шедшего впереди бойца. — Разреши,— Подречный отстранил его. В лице его незнакомая до сих пор решимость. Он сжал сильнее в руке винтовку и первый перешагнул

в темноту полуразрушенного мрачного дома.

* * *

Выбрасывая из-под гусениц комья снега, танки быстро проходят по улицам Ржева, на танках тесно плечо к плечу сидят бойцы, крепко зажав в руках автоматы. Под тяжёлыми касками свои родные русские лица, потемневшие в бою. Жи­тели города вышли из подвалов, мальчишки об­лепили ворота, покосившиеся фонарные столбы, обгоревшие деревья. Над рёвом моторов, над гу­сеничным скрежетом повис женский плач. Кто-то плачет навзрыд, в голос. Это вырвавшийся на волю вдовий крик о долгожданном счастье, о горе, которое острее в такой час.

Старушка пробралась вперёд на мостовую,— за плечами у неё котомка, зябко спрятаны руки в рукава пальто, — задрав голову, провожает танки, уходящие в новый бой. Кто-то тронул её за плечо.

—   

С освобождением Ржева, бабушка!

Она обернулась. Незнакомый парень в долго­полом пальто стоял возле неё.

—   

Поди-ка, бабушка, — позвал он её.

Старуха не тронулась с места, насторожилась,

подслеповато прикрыла веками глаза.

— От Петра Семёновича идёшь?— тихо, од­ними губами спросил парень.

Старуха открыла глава.

—        

Вспомнил, Никитичной тебя звать, — он тронул лацканы своего пальто,— не узнаёшь меня в этой одежде? Белоухов моя фамилия.

Старуха недоверчиво ещё раз оглядела его, сказала упрямо:

— Мне другого надо, курчавого.

Белоухов помрачнел.

—   

Его нет больше, бабушка. Убит Дубяга.

—   

Убит?

—   

Идем, — решительно потянул её Белоухов.

Они вошли во двор длинного двухэтажного

дома.

—       

Тебе повезло, бабушка, что я нашёл тебя,— говорил Белоухов,— ты бы намаялась, пака оты­скала нас.

На входной двери рукой Белоухова было вы­ведено мелом: «Занят». Подполковник поручил Белоухову занять дом для разведки. Водя Ники­тичну по комнатам, заставленным разномастной дорогой мебелью, где на постелях валялись в бес­порядке шёлковые стёганые одеяла, а на полу, на стульях были разбросаны платья, кружево, бельё, Белоухов объяснял ей:

—        

Здесь городской голова жил. Два дня на­зад бежал из города. Всё равно поймаем гада.

Он пнул ногой корзину с барахлом.

—        

Всё наворовано. Натаскал из чужих квартир мебель, тряпки.

Снимая с плеч котомку. Никитична сказала, предупреждая расспросы Белоухова:

—       

Подполковника дождусь, ему передам, что нужно.

Белоухов дружелюбно усмехнулся:

— Раз так, я пошёл.

— Вот накормить мне тебя, жаль, пока не­чем, — сказал он ей с порога, — отдыхай.

Тупоносые тягачи медленно волокли по мос­товой тяжёлые пушки. Через улицу пронесли на носилках раненого. На перекрёстке толпился на­род,— здесь дымила походная кухня пехоты: повар в белых нарукавниках разлизал горячий суп жителям города в кострюли, банки, бидоны. Приближались звуки духового оркестра — эта полки второго эшелона вступили в город.