Линда стояла над постелью, где храпел Квэп, и какой психолог может сказать, что отвечала она сейчас на вопрос, задаваемый самой себе?..

Рукоять пистолета высовывалась из-под подушки, где его спрятал Квэп. Взгляд Линды переходил от мягкого, розового затылка Квэпа к этому чёрному, твёрдому, как кость, кусочку эбонита. Взгляд её так пристально и так долго оставался на затылке Квэпа, что спящий пошевелился, пробормотал что-то во сне, перестал храпеть и, перевернувшись на спину, раскинул руки. Линда стояла с высоко поднятой в руке свечой и глядела. Рука её вздрагивала, и вокруг рта ложилась все более и более глубокая складка. Наконец, Линда отошла к столу и, так же, как прежде на Квэпа, стала глядеть на стоявшую посреди стола водочную бутылку. Потом взяла её и медленно, запрокинув голову, сделала несколько глотков.

На дворе громко зазвенело упавшее ведро. Линда поспешно поставила бутылку и задула свечу.

Ведро, о которое споткнулся Грачик, со звоном катилось по двору, Грачик понял, что оно не случайно очутилось на тропинке, ведущей к двери дома. Едва он успел осознать несвоевременность этого шума, как мимо окна, внутри горницы, мелькнула тень. Свеча погасла. Исчезла лежавшая поперёк двора полоса тусклого света. Вокруг воцарилась такая же темень, как в лесу. Но Грачику она казалась теперь ещё гуще. Он застыл в нерешительности. Было слышно, как осторожно отворяется невидимая теперь дверь. Не видно было и того, кто её отворил. Казалось, стало ещё тише и темнее. Но вот, как удар, на сознание Грачика обрушился яркий луч электрического фонаря. Он полз по двору, обшарил живую изгородь, остановился на Грачике. Свет был ослепителен. Грачик прикрыл глаза ладонью. Послышалось негромкое, но совершенно отчётливое приглашение:

— О, лудзу!

Грачику показалось, что в голосе женщины прозвучала насмешка. Да, это была она — его старая знакомая с парома. Она посторонилась и, осветив фонарём внутренность горницы, жестом предложила Грачику войти. Она зажгла свечу и, не говоря ни слова, как если бы это было самое важное, первоочередное дело, включила радиоприёмник. Грачик молча следил за её действиями. А она, дав музыку погромче, вышла в кухню. Грачик оглядел комнату: смятая, небрежно прикрытая одеялом постель, обронённая на пол подушка. Возле постели светлое пятно от тонкого слоя мелкого-мелкого, почти белого речного песка. И в этом песке ясный след подошвы — слишком большой, чтобы принадлежать женщине. На столе в блюдце куча окурков со следами губной помады. Возле кровати на полу изгрызенный окурок папиросы. На обгоревшем мундштуке не было следов помады. Было очевидно: это не окурок хозяйки. Грачик поднял его и сунул в карман. Тут взгляд его, как и в прошлый раз, остановился на большом зеркале в резной золочёной раме, так плохо гармонировавшей с убогой обстановкой дома. А в зеркале… в зеркале он увидел отражение хозяйки. Она вошла неслышно и стояла у двери. Грачик задал себе тревожный вопрос: видела ли она, как он подобрал окурок.

Женщина сделала несколько поспешных шагов к кровати и словно невзначай прошлась по рассыпанному у кровати песку и затоптала видневшийся на нём след.

Грачик подошёл к приёмнику и уменьшил громкость. И тут ему показалось, что он слышит, как где-то за кухней скрипнула дверь. Очевидно, кто-то вышел из дома или вошёл в него. Грачик сделал вид, будто не обратил на это внимания.

— Наверно, помните меня, — сказал он как можно спокойней. — Когда-то мы вместе пришли с берега.

Женщина кивнула и ответила невпопад, потому что, как показалось Грачику, и она тоже слышала скрип двери:

— Сейчас будет чай. — Она поставила на стол начатую бутылку коньяку и две чашки.

С таким видом, словно появление гостя её не удивило, женщина заговорила о пустяках: погода, охота, цены на рынке — обо всём, что только могло занять время, дотом снова ушла в кухню.

Грачик подождал её возвращения и сказал:

— Мне понравилось ваше кепи, эдакое с клапанами для ушей. Хочу заказать себе такое же.

— Кепи? — ответила она, делая вид, будто не может припомнить. — Кепи?.. Ах, да, припоминаю! Это действительно было очень хорошее кепи. — Она подумала. — Я забыла его в вагоне, когда ездила в Ригу.

При этом она без малейшего смущения смотрела Грачику в лицо своими серыми, сощуренными от папиросного дыма глазами.

Явная насторожённость женщины, подозрительный шум в кухне, хлопнувшая дверь, окурок без следов губной помады, исчезновение кепи — все это сплелось в единую цепь обстоятельств, подтверждающих причастность женщины к делу Круминьша. Сейчас, когда Грачик размышлял над этим, вспомнилось и то, что не получило в его мыслях оформления в прошлый раз: дамский крем в качестве смазки пистолета «вальтер».

Теперь ему уже казалось, что он совершил ошибку, поехав сюда до Кручинина, не умнее ли было бы последовать за Нилом Платоновичем, заручившись ордером на обыск в доме, а может быть, и на арест этой женщины. Сдаётся, что ей есть что рассказать.

Хотя для такого предположения у Грачика ещё не было никаких реальных оснований, ему уже ясно чудилось, что именно Квэпа он сегодня и спугнул. Да, кстати, мысль Грачика как бы споткнулась: он силился припомнить, видел ли он сегодня на комоде тюбик с кремом, замеченный в прошлый раз… Видел ли он его сегодня?.. Хорошо было бы получить его при обыске, который будет здесь произведён. Вот к чему приводит… Самолюбие?.. А может быть, и что-нибудь ещё худшее, чем простое самолюбие?.. Кулаки Грачика сжимались от досады: какой же он самовлюблённый осел!.. Да, положительно это была глупость: опередить Кручинина из пустого самолюбия. Чего доброго, он спугнул отсюда кое-кого, может быть, даже именно того, кого ищет, — Квэпа.

Женщина сидела по ту сторону стола и курила, по-мужски, на отлёте, держа сигарету. Грачик торопливо прикидывал, стоит ли тянуть время до рассвета, когда подойдут сотрудники для обыска и, может быть, для ареста женщины? Не лучше ли вызвать людей теперь же? Да, пожалуй, неразумно торчать тут одному в ожидании, что вздумает предпринять улизнувший и пока притихший (надолго ли?) сообщник хозяйки. Грачик старался даже мысленно (чтобы не сглазить) не называть этого таинственного неизвестного Квэпом, хотя подсознательно в нем жила крепкая уверенность в том, что это был именно Квэп. Мысль Грачика ни на минуту не останавливалась на том, какую опасность могло таить в себе внезапное появление палача-диверсанта. Он думал только о том, что преступник может уйти. Правда, отсюда на материк один путь — тот, которым он сам пришёл, через протоку, а у протоки уже дежурят оперативники. Но разве человек, хорошо знающий местность, не найдёт другого пути?.. Положительно, нужно как можно скорее связаться со своими людьми. Но как уйти к берегу?.. Не оставить же здесь эту особу, с издевательским спокойствием прикуривающую третью сигарету!.. Право, как непозволительно плохо, просто легкомысленно он организовал операцию! Хорошо, что об этом не знает Кручинин, — вот бы выдал он ему на орехи!

— Когда-то я проводил вас сюда от берега… Помните, вы были… нездоровы, — сказал он как можно более беззаботным тоном, — не ответите ли мне любезностью: проводите меня к берегу.

Рука женщины заметно дрожала, когда она подняла новую сигарету, чтобы опять прикурить от догорающего окурка, но голос не выдавал волнения:

— Разве я выгляжу такой… глупой? — Она подняла взгляд и посмотрела Грачику в глаза: — Я впустила вас без ордера потому, что здесь у меня… не все в порядке с пропиской. Но взять меня?! — Она покачала головой. — Для этого нужны основания… Закон есть закон.

Грачик заставил себя рассмеяться.

— Вы меня неверно поняли… мы с вами можем пройтись к берегу, как простые знакомые, и, если нужно будет, я защищу вас от любых случайностей, могущих ждать в этой глуши в темноте, — с этими словами он положил перед собою пистолет.

— Плохо… очень плохо… — Она задумалась, но вдруг, взглянув на часы, повеселела и совсем другим тоном сказала: — Хорошо, идёмте, лудзу. — И рассмеявшись: — Вы, вероятно, хотите, чтобы я шла впереди?.. Лудзу…