Но удивила я его не тем, что так быстро восстанавливалась, а своей выносливостью. Пробежка, отжимания и другие упражнения с каждым днем давались мне все легче.

И за эти две недели изменились и отношения в нашем отряде. Если первоначально мы держались двумя группами, то постепенно мы все собирались на привале за одним костром.

Я оставила попытки привлечь на свою сторону своих людей, но их отношение ко мне тоже менялось, может, потому что и я к ним стала относиться по-другому. Я не делала вид, что мне интересно их прошлое или настоящее и не бросала дежурных похвал. Нет, в какой-то момент я поняла, что мне и впрямь интересно узнать о них как можно больше. И что если выстроить вокруг себя стену, то через нее никто и не сможет перебраться.

Мия умела не только хорошо шить и делать красивые прически, у нее в принципе были золотые руки, потому что все за что она бы не бралась, у нее все получалось. И даже прожив десять лет в обители я не видела и среди сестер настолько светлого человека. Она ни на кого не держала зла и обиды за то, что служила в замке, а в свободные часы помогала мачехе по дому, а также присматривала за ее детьми. За свое изуродованное лицо и загубленную жизнь она не слала проклятия мачехе. И даже все те, кто называл ее уродливой Мией, так и не смогли не то что прорастить в ней семян зла, но они не могли и проронить их в ней.

Она умела прощать. При этом она не была похожа на одну из послушниц из обители, Камилию, у которой не все в порядке было с головой, так как она взирала на всех с блаженной улыбкой на лице и не понимала, когда к ней относились по доброму, а когда нет.

Мия все понимала. И конечно же она чувствовала боль. Как физическую от ожогов и стянувших рубцами кожу шрамов, так и от избиений мачехи. Ранили ее и слова, что летели ей вслед, но она всех прощала.

В первые дни она почти все время стеснялась, но вот северяне не смотрели на нее как на чудовище. Но помимо нашего отряда были и другие, обычные селяне, чьи деревни мы проезжали. А также слуги и подавальщики в трактирах. И вот они смотрели на нее, не скрывая своего брезгливого отношения к ее уродству.

На шестой день нашей дороги в одном из трактиров местный парень позволил себя оскорбить Мию, обозвав ее страшилой. Опередил меня один из северян, который едва не сломал шею парню, когда приподнял его над полом. Отпустил он его только тогда, когда тот захрипел, задыхаясь без воздуха. А затем северянин заставил парня извиниться перед Мией.

А вот Луция не оттаяла за прошедшие дни. Но по крайней мере она уже не держалась особняком и присаживалась со всеми за стол и к костру, хотя и не принимала участие в разговорах и отвечала всегда односложно.

Сегодня мы прибыли в небольшой трактир, в котором было всего четыре комнаты. Так что нам пришлось потесниться. Мы с Лаурой заняли одну комнату, в то время как остальные девушки должны были расположиться все вместе в смежной спальне.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И пока все ужинали, Лаура и Флавия вместе поднялись наверх. Нет, их конечно сопровождали телохранители, но вот они всегда несли свой караул в коридоре. Поэтому не долго думая, я отставила ужин в сторону и поднялась вслед за ними.

Флавия вела себя в эти две недели незаметно, боясь до сих пор и слово сказать в моем присутствии. Я правда уже не обвиняла ее в новом покушении на меня, но все-таки и не доверяла. Лаура тоже с ней не общалась, она вообще делала вид, что той не существует. Поэтому меня и удивило, что они вместе отправились в комнаты. Дверь между смежными комнатами была слегка приоткрыта, и, услышав голос Лауры, я не стала предупреждать о себе, не понимая, о чем они собирались разговаривать друг с другом.

— Ты так настойчиво просила встречи со мной, что же, говори теперь, а не молчи, — видимо, Лаура тоже гадала, чего Флавии потребовалось от нее.

— Простите, госпожа. Я не думала, что вы захотите меня выслушать.

— Я не уверена, что и сейчас хочу, но говори.

Вот только Флавия медлила, и я уже хотела как-то проявить свое присутствие, а то с Лауры как по мне хватит уже откровений Мелани, от которых она только стала приходить в себя. И новые откровения о том, в какой постели и что искал Уоррен, ей точно были не нужны.

Но Флавия заговорила, и я решила вмешаться в разговор только тогда, когда она будет хвалиться своими отношениями и ребенком, которого понесла от мужа Лауры.

— Я помню как вы появились в замке. Все только и говорили о вашей красоте, о том что наш хозяин ждет, когда вам исполнится шестнадцать лет, чтобы ввести вас хозяйкой в замок. Мне еще не исполнилось и тринадцати лет тогда. Но слушая баллады о вашей красоте и доброте, я хотела быть похожей на вас… Вы наверное и не помните, но я стояла вместе со всеми деревенскими, когда вы вышли из кареты. Я и другие девушки вручили вам цветы.

— Я помню.

— Я… А я вот почти уже не помню предыдущую баронессу. В деревни все говорили о том, что она хоть и была доброй, но почти не интересовалась жизнью деревенских. А вы были другой. Даже… господин, он изменился после вашего появления.

Я затаила дыхание, дабы теперь случайно не выдать своего присутствия. Ожидала я услышать совсем другие слова, да и для деревенской девушки речь у Флавии была грамотной.

Я вот тоже не помнила, чтобы мать часто навещала деревенских. Со слугами она тоже не позволяла себе неформальных отношений. И пусть она никогда не повышала на них голос и никогда бы не ударила их в гневе. Но она и не пыталась помочь им или защитить их, в том числе и от мужа. Может, потому что не могла защитить и саму себя.

— Я никогда не осмелилась бы даже взглянуть на господина. И Три Отца, они ведь суровы к тем, кто нарушает их обеты.

— Особенно к тем, кто замышляет убийство.

Мои губы дрогнули в улыбке после этой реплики Лауры. Общение с ней, более чем тесное в последние недели, убедило меня в том, что силы ей было не занимать. И несмотря на свою доброту, она не была мягкотелой. И за две недели я наблюдала не только за тем, как северяне ставят на место нахального подавальщика или слугу, Лаура тоже парой фразой, не повышая голоса, но твердым тоном заставляла и трактирщиков с их женами склонять перед ней головы.

— Да, госпожа...Три Отца суровы, но они и милосердны… Вы не должны верить моим словам, но я никогда не желала причинить вам боль.

— Хочешь сказать, что ничего не сделала для того, чтобы обратить на себя взор моего мужа?

В этот момент мне захотелось вмешаться, ведь я уже стала подозревать что ответит Флавия. Боюсь, ее, как и когда-то Мелани, и не спросили — согласна ли она. И хотя для меня это не было каким-то откровением, но вот Лаура явно еще не все поняла о своем муже. А если уж рвать с прошлым, то лучше вот так, очистить рану сразу, чтобы она как можно скорее зарубцевалась.

— Матушка в тот день растопила баню, а затем сказала надеть мне мое самое лучшее платье… я думала, что к нам придет семья Олика, чтобы договориться о нашем браке, когда мне исполнится шестнадцать лет… А потом мама сказала что они с отцом уйдут, а ко мне придет молодой барон. Она сказала, чтобы я должна быть вежливой с ним и делать все, что он скажет…

Голос Флавии дрогнул и она замолчала. Что же, ее мать явно получила по заслугам, хотя...был ли и у нее выбор — отдавать свою дочь барону или нет. Как оказалось через несколько секунд, выбор все же у нее был.

— Отец ничего не знал, не знал, почему матушка увела его в тот вечер. А утром, он хотел пойти и поговорить с бароном, но мать остановила его. И хотя отец был готов собрать вещи и покинуть деревню, но матушка не позволила.

Так, а чего Лаура-то молчит?

— Как долго это продолжалось?

— Неделю… каждый день... Я не хотела этого, госпожа, клянусь вам своей душой. Мы ведь с Оликом думали что поженимся этой осенью.

— Это… все что ты собиралась мне сказать?

— У вас доброе сердце. Вы никому не сможете причинить зла. И я умоляю вас спасти моего ребенка. Он ведь невинный, и он не должен отвечать за чужие грехи. А я клянусь вам, я ничего не знала о решении матери подсыпать яд в еду баронессы. Я узнала об этом, когда нас арестовали и привели в камеры.