Юноша снова взглянул в лицо княжича, и теперь в его глазах читались явный испуг и растерянность.

— Но… я не готов, дважды посвященный!.. — прошептал он побелевшими губами. — Я слишком мало умею…

— Умение не главное для служения своим сородичам… — едва заметно пожав плечами, ответил волхв. — Главное — желание и… любовь к ним! Я надеюсь, эти качества есть у тебя?!

Несколько секунд длилась пауза, словно юноша прислушивался к себе в поисках ответа на этот вопрос, а затем едва слышно он произнес:

— Я постараюсь…

Два часа спустя в лагерь вернулись волки, сопровождавшие Ратмира, и с ними старший сын вожака. К этому времени лагерь стаи восточных рысей уже жил нормальной жизнью. Готовились похороны павшего в поединке Орта, и вместе с тем рыси собирались сворачивать свою временную стоянку и возвращаться домой — кто вместе с вожаком в столицу, кто по своим деревням. Правда, потихоньку все обсуждали внезапное безумие своего волхва, и многие связывали это безумие с… поединком… с поражением Орта… со странным поведением младшего княжича во время поединка, да и в последние недели жизни! Вот только объяснения всему происшедшему никто не мог найти. Когда же князь напрямую спросил Ратмира, вмешивался ли тот в ход поединка, дважды посвященный волхв долго смотрел в лицо вожака рысей своими темными глазами, а потом произнес странную, не совсем понятную фразу:

— Мне некогда было наблюдать за твоим поединком. У меня в это время был свой поединок!

Больше никто не надоедал Ратмиру с вопросами.

Когда небо над лагерем потемнело и на нем проклюнулись первые звезды, на сборной площади лагеря вспыхнул погребальный костер, и дважды посвященный волхв запел тягучую, заунывную дольну. Ратмир стоял на высоком постаменте, срубленном из двухметрового комля столетней ели, рядом с пылавшим костром, на котором лежало тело погибшего юноши. Слова, вырывавшиеся из его горла, были почти непонятны окружавшим костер рысям, но их звучание, их темный, проникающий в глубинные закоулки душ смысл выстилали лежащему на полыхающих поленьях телу тропу в иную жизнь… иное существование. А вокруг костра, по специальной хорошо утоптанной дорожке, медленно брел помощник волхва и осторожно, легкими прикосновениями голых пальцев поправлял огонь, подкладывал смолистые ветки и возвращал в костер выкатившиеся наружу пылающие угли. Голос волхва постепенно повышался, забираясь, как казалось окружающим, все выше и выше, к самым звездам. И когда стало ясно, что человеческое горло уже неспособно издать еще более высокий звук, пламя костра неожиданно стало зеленовато-синим, и от уже почерневшего тела, испускающего темный дым, отделился светлый, отлично видимый призрак — преображенный Орт! Он медленно, словно бы нехотя, выпрямился над кострищем, его призрачные глаза распахнулись, и в них сверкнули две звезды.

Пробудившийся призрак окинул взором собравшуюся вокруг костра толпу, и каждый из провожавших его вдруг почувствовал, что сын князя прощается именно с ним! Помедлив несколько секунд, призрак взметнул руки вверх… Дольна оборвалась на невыносимо высокой ноте, светлая тень мелькнула на фоне темного, усыпанного звездами неба!.. И словно бы пелена упала с глаз окружавших погребальный костер людей — перед их глазами вдруг предстало прогоревшее до темных углей кострище, обесцвеченное рассветом небо и сгорбившийся, чуть покачивающийся на своем постаменте волхв с закрытыми глазами и осунувшимся, побледневшим до синевы лицом.

Когда Ратмира опустили на землю, казалось, что он пребывает в глубоком обмороке, однако уже через пару часов он вышел из княжеского шатра, и Сытня подвел ему коня. Как Велимир ни уговаривал дважды посвященного отдохнуть хотя бы до вечера, волхв настоял на немедленном отъезде. Вместе с отрядом волков в Лютец отравлялись двое рысей — Власт и Тотес, по требованию Ратмира они везли обезумевшего волхва стаи на суд Совета посвященных, хотя никто в стае восточных рысей не мог понять, как можно судить обезумевшего человека?!

Извара привязали к плетенным из веток носилкам, подвесили их между двумя лошадьми, и сразу после полудня отряд тронулся в путь. Власт двигался первым, за ним следовала пара с носилками, затем Тотес, а замыкали кавалькаду пятеро волков. Ближний дружинник князя Велимира прекрасно знал дорогу, но двигаться быстро, имея на руках недвижимое тело, было сложно — приходилось выбирать достаточно широкие тропы, да и гнать коней было нельзя. Но Ратмир и не требовал особой быстроты, казалось, его вполне устраивает это неспешное, спокойное передвижение. Так что дорога отряду предстояла долгая.

После отъезда Ратмира из Края Скал со своим подопечным снова не смог попасть к князю. Уже через час Всеслав ускакал в недальний северный городок Волоту — там обнаружилось какое-то воровство.

Князь отсутствовал трое суток, и все это время, к удивлению Скала, Вотша помалкивал о своем желании повидать деда. Наконец дружинник не выдержал и вечером третьего дня усмешливо проговорил за ужином:

— Я смотрю, ты совсем освоился в замке… Даже по деду меньше скучаешь!

Мальчонка поднял на Скала свои огромные задумчивые глаза, и вдруг в них закипели слезы.

— Да ты что, малыш?! — воскликнул удивленный и встревоженный дружинник. — Я не хотел тебя обидеть, просто ты за все это время ни разу не вспомнил о деде, вот я и подумал…

Вотша покачал головой и, пересиливая слезы, проговорил:

— Нет, дядя Скал, я деда не забыл… А говорить? Что ж говорить, когда князя в замке нет, без него все равно никто меня к деду-то не отпустит!

— Ну, ничего, ничего… — Скал успокаивающе положил свою тяжелую ладонь на белую голову мальчишки. — Завтра вожак должен вернуться, и мы сразу к нему пойдем!

В этот вечер, после ужина, Скал со своим подопечным долго гуляли по замку, стояли на одной из дозорных башен — Вотша все надеялся увидеть, как князь возвращается из поездки, так что спать легли очень поздно.

Утром следующего дня Скал разбудил мальчика словами:

— Вставай, Вотушка, вставай… Князь приехал, сейчас позавтракаем и пойдем к нему, он сам приказал тебя привести!

Вотша мгновенно открыл глаза, сел на постели, и в этот момент за спиной Скала раздался осипший, словно на морозе, баритон:

— Вот, вот… Отведи его к князю! Пусть вожак наконец-то решит, что с этим вонючим извержонком делать: поить-кормить или под зад коленом из замка гнать! А ратницкую нечего больше извержиным духом поганить!

Вотша, вытянув шею, заглянул за спину своего опекуна. Шагах в двух от его кровати стоял огромного роста дружинник с густой шапкой черных кучерявых волос на голове. Маленькие, зло посверкивающие из-под густых бровей глазки, нос картошкой и толстые, вывернутые губы придавали его лицу отталкивающее, звериное выражение. Лениво ковыряя толстой щепкой между крупных кривых зубов, он, словно оценивая что-то незначительное, смотрел Скалу в затылок. А тот, не оборачиваясь, подал мальчику одежду и проговорил:

— Ты, Медведь, пошел бы, что ли, помылся, а то дух от тебя идет, как от прокисшей шкуры! Скоро ни на медведя, ни на человека не будешь похож!

— Достаточно того, что я не похож на изверга… — рявкнул в ответ черноволосый дружинник и, криво усмехнувшись, добавил: — Как некоторые…

Скал, положив одежду Вотши на постель, распрямился и медленно обернулся к говорившему:

— Ты, кажется, хочешь меня оскорбить, Медведь?

— Я просто называю вещи своими именами, — снова усмехнулся черноволосый, — и если я вижу перед собой няньку извержонка, то так и говорю — нянька извержонка!

— Я вижу перед собой криволапого урода… — спокойно произнес Скал, — но воздерживаюсь от того, чтобы произносить это вслух, потому что даже тупой криволапый урод способен что-то чувствовать…

— Кто криволапый урод!!! — взревел Медведь и шагнул к Скалу, однако тот быстро наклонился и выбросил вперед правую руку. Выпрямленные пальцы дружинника воткнулись в левый бок здоровенного тела, и внезапно это тело согнулось пополам, словно перерубленное секирой, а ратницкую потряс громоподобный рев!