– Ага. Ты лучше вспомни, как Александра Данилыча подставил. Он поверил в твою брехню, кумпанство составил, тебя, голодранца, в него взял, денег тебе дал. А ты вместо пятизарядных мушкетов что ему послал? И на что ты деньги спустил? Хорошо еще, что он Петру Алексеевичу ничего не пообещал. Может, вовремя сообразил, с кем связался?

Мужчина довольно захохотал, а потом весело заметил:

– Ничего я Меншикову не обещал. Я его просто разыграл. И он это прекрасно понял.

– Ну да, ну да! Именно поэтому ты потом в Перу двенадцать лет отсиживался, на Русь носу не показывал?

– Да ладно. Хватит меня обсуждать, – добродушно прервал собеседницу мужской голос. – Сейчас речь идет не о моих проделках почти что трехвековой давности, а о сегодняшней безответственной молодежи. Смотри. Ведь слышит нас, но внимания не обращает, как будто не о нем речь.

– Может, он заснул?

– Ничего не заснул. Гляди, как уши шевелятся. Все слышит и знает, зараза рыжая, что о нем разговаривают.

Если даже я и был «заразой», то уж во всяком случае не «рыжей», поэтому я открыл глаза и, приподняв голову, огляделся. Пляж по-прежнему был полупустым, но недалеко от моего одеяла расположилась интересного вида парочка. На разостланном покрывале какого-то потертого, блекло-розового цвета спиной ко мне сидел моложавый еще мужчина в синих плавках. Рядом с ним на краю покрывала, прижатая старыми, изрядно потрепанными сапогами с отвернутыми голенищами, лежала его одежка, пошитая, похоже, из бархата когда-то золотистого, а теперь грязно-рыжего цвета.

Рядом с одеялом, на песке, лежала, подложив под голову руку, молодая девушка в красном бикини. Другой одежды ни на ней, ни рядом с ней не было.

На меня ни тот, ни другой никакого внимания не обращали, целиком занятые приемом воздушно-солнечных процедур и приятственным разговором.

«Во парочка! – лениво и как-то отстраненно подумал я. – Как, интересно, они по городу топали – мужик в бархате, а девица с голой попой».

Но думать по жаре мне было лень, поэтому я сделал вид, что мои соседи мне безразличны, и, опустив голову на одеяло, снова закрыл глаза. Тут же опять раздался мужской баритон.

– Глянь-ка. Включилась вторая сигнальная система. Раздражение от слухового рецептора поступило в остаток мозга и заставило вьюношу поднять головку и обозреть окрестности мутным взглядом.

– Ну, ты выражаешься, как пьяный приват-доцент. Проще будь, воспитатель современной молодежи, и говори то, что тебе поручено.

– А я что говорю? Я и говорю, что поручено. Только современные молодые люди на просто сказанные слова не обращают внимания. Их надо обязательно задеть, заставить сфокусировать органы зрения и щелкнуть тумблером, включающим центральную нервную систему…

– Слушай, ты в Сорбонне, часом, не медицину изучал? – прервала его научно-популярный монолог собеседница.

– Нет, философию… А что? – растерянно спросил мужчина.

– А то, что никому не интересно слушать лекцию о том, как академик Павлов проводил вивисекции, какие выводы он при этом сделал и что по этому поводу думает какой-то там дневной призрак!

– Какой-то там! – обиделся любитель бархата. – Да что ты понимаешь в призраках! Ты хоть знаешь, что «каких-то там дневных призраков» во всем мире только трое. Это тебе не обычная ночная шваль, способная только детей пугать! А если ты считаешь, что я выступаю не по делу, так говори сама!

– Я здесь не для того, чтобы что-то кому-то говорить. Я просто хотела посмотреть на выдающийся талант. Не на твой, не на твой, – со смехом добавила девица. – О нем столько разговоров! А кто знает, смогу ли я его еще когда-нибудь увидеть? Ну а у тебя есть конкретное поручение, вот ты его и выполняй. Только не мели языком попусту, а то скоро уходить, а ты самое главное не сказал.

– Ничего, до двенадцати еще далеко. Ты же знаешь, что меня просили говорить аккуратно, с подходцем, чтобы ненароком не напугать вьюношу, а то поседеет в одночасье, всю красоту и молодость попортит, или еще краше – крыша у таланта поедет. Общение с дневным призраком особо крепких нервов требует! – Мужик, похоже, успокоился и опять начал ерничать.

Тут я наконец понял, что вся эта пикировка устроена для меня и мне пора на нее прореагировать. Поэтому я снова поднял голову и, уставившись на препирающуюся рядом пару, отчетливо произнес:

– Ну все, хорош, я уже сфокусировал органы зрения и щелкнул тумблером. Давай, мужичок, выкладывай, что там тебе поручили сказать, а то у меня скоро предохранители полетят, или тебя за болтовню в ночную смену переведут.

Девчонка наконец взглянула на меня своими ярко-зелеными глазами и, показав своему собеседнику язык, язвительно бросила:

– Дождался?

Мужчина повел плечами, медленно повернулся ко мне. Мой намек на ночную смену его, похоже, не на шутку задел, поэтому он скорчил зверскую рожу и зло произнес:

– Нехорошо чужое добро заныкивать. Книгу верни, рыжая зараза!

– Аккуратно сказал… – ахнула девица. – Теперь он точно не поседеет.

«Знакомое выражение… – подумалось мне. – И почему опять зараза – рыжая?» Я пристально разглядывал рябоватую физиономию, зло посверкивавшую глазами.

Тут на мое плечо легла маленькая мокрая и холодная ладошка, и из-за моего плеча раздался любопытный голос:

– Ты сего это лазглядываешь, дядя Илюха?

Я оглянулся. Рядом со мной стоял мокрый, дрожащий, с посиневшими губами Данила и недоуменно оглядывал окрестности.

В этот момент на мир опустилась тишина.

Обернувшись снова в сторону своих странных соседей, я увидел, что на облюбованном ими месте никого не было. На песке валялась старая розовая обертка от шоколада, а рядом из небольшого вытянутого песчаного холмика торчала кем-то забытая ярко-красная ленточка. Только неясная, размытая фигура высокого мужчины в золотистом камзоле, высоких ботфортах с отворотами и с длинной рапирой у пояса, истаивая, удалялась в сторону придорожных, припорошенных пылью деревьев. Их серовато-зеленые кроны и темные стволы явственно просвечивали сквозь слабо мерцающую фигуру, а следом за ней по песку несся маленький воздушный смерчик, заметая цепочку следов с глубоко вдавленными отпечатками каблуков. Дневной призрак оставлял на пляжном песке вполне материальные отпечатки своих сапог. Но вот тень окончательно растаяла в наполненном солнечным светом воздухе, и в мир вернулись звуки.

Я тряхнул головой и, повернувшись к Даниле, сказал:

– Ничего. Так, со сна привиделось что-то.

Данила понимающе кивнул и присел рядом на одеяло.

Через несколько минут его мокрые и чрезвычайно довольные родители присоединились к нам, и Данила, немного согревшийся, но все еще с посиневшими губами, неожиданно спросил:

– Когда есть будем?

Светка удивленно и обрадованно воззрилась на сына. Тот, как всем давно было известно, отнюдь не отличался богатырским аппетитом, поэтому его требование немедленно накрывать на стол пролилось нежным бальзамом на исстрадавшуюся материнскую душу. Тотчас мы были безжалостно согнаны с одеяла, оно было тщательно очищено от налетевшего мусора, и на него выставили все привезенные с собой харчи.

Если мы с Юркой ели довольно вяло – он с недосыпу, а я, погруженный в размышления, – то Данила действительно побил личный рекорд по приему пищи за один раз. Допив свой стакан сока, он грустно посмотрел на мать и со вздохом произнес:

– Ну вот я и объелся. Тепель плавать не смогу, еда на дно потянет.

Вслед за этим он улегся на одеяле, положив голову на свою резиновую лягушку, и закрыл глаза. Такое поведение вообще было вопиющим отклонением от нормы, и Светлана обеспокоенно пощупала Данилин лоб в поисках повышенной температуры. Поскольку лоб был холодным, она несколько успокоилась, достала из сумки какой-то маленький томик и, присев рядом с прикинувшимся спящим сыном, сделала вид, что целиком погружена в литературные страсти. Мы с Юриком, чтобы не мешать их отдыху, взяли ракетки и отошли в сторону побросать волан.

Часа в два дня мы двинулись назад, вдоволь накупавшись, прожарившись на солнце и уничтожив все прихваченное Светланой съестное.