К ночи они выбрали большое дерево, закинули на нижнюю ветвь, до которой ствол гиганта на два десятка локтей напоминал отполированную временем колонну, веревку, поднялись наверх, потом по сучьям и ветвям перебрались еще выше, пока не нашли место в развилке ветвей, где можно было не только сидеть, но даже и лежать.
Спали по очереди. Первую половину ночи дозорным был Лук. Он прислушивался к звукам ночного леса, присматривался к ветвям, которые сплетались во тьме в неразличимое месиво, разве только некоторые ветви, из тех, что потолще, слегка отсвечивали мерцанием ночного лишайника, но этого света было недостаточно, чтобы разглядеть хоть что-то. Хотя тьма нисколько не мешана Луку, ему мешало что-то иное. Ему казалось, что лес ненастоящий. Впечатление было таким, как если бы рано утром он выбрался из балагана, прошелся между рядами хиланской водяной ярмарки, но не нашел бы ни одного продавца и ни одного покупателя. Стояли бы шатры, прилавки, лежал бы товар, даже дымились бы жаровни, готовые принять на свои противни свежеслепленные пирожки, но не было бы ни души. Впрочем, порой случалось нечто похожее, когда на ярмарку заявлялся старший смотритель, продавцы, правда, никуда не исчезали, но покупатели предпочитали броситься врассыпную. От нечего делать Лук принялся вспоминать то, что он знал о клане Зрячих. Всякий клан имел немало баек о собственном славном прошлом, достаточно поводов — подлинных и вымышленных — для похвальбы, но о собственном клане Лук знал немного. Нет, его детская память ухватила и сохранила достаточно ярких картин прошлого, но все эти картины оставались картинами. В тот год, когда беда захлестнула Харкис, он только-только подошел к возрасту, в котором слова перестают быть лишь звуками и обретают смысл. И все-таки что-то он должен был знать? Тот же Курант, когда однажды вернулся под утро с Харасом с перебитой рукой, под слезы и причитания Саманы подозвал к себе Лука и, не обращая внимания на то, что та делает с его раной, завел разговор с сыном именно о клане Зрячих.
— Ты — Сакува, — говорил он в лицо тогда еще двенадцатилетнему пареньку. — А Сакува не простой клан. Я уж не знаю, почему прошлый иша решил стереть его с лица Текана, но никогда он не был тем, чем были все остальные кланы. Мало того что Харкис имел вольности, которые не снились другим городам, эти вольности никогда не вызывали ни зависти, ни вожделения у других кланов. Ты знаешь, что в Текане запрещено колдовство?
— Да, — кивнул подросток. — Колдовство противно воле Пустоты, поскольку колдующего может обуять гордыня, что он сам подобен всесильной и всевластной Пустоте.
— Ну, — Курант усмехнулся, поморщился от боли в руке, которую Самана перетягивала тряпьем, — почти так. Только не ляпни какому-нибудь храмовнику что-то о воле Пустоты. Тут нам всем вдалбливают, что у Пустоты нет воли, чтобы мы не подумали, что эта Пустота что-то вроде сидящего на золотом троне самовластного придурка, хотя тут же рассказывают о правилах и установлениях, исходящих от этого самого придурка. Но не забивай себе голову, запомни, Сакува было подвластно колдовство.
— Колдовство? — вытаращил глаза Лук.
— Колдовство, — кивнул Курант. — Точно так же, как и езда на лошади подвластна гиенцам. Никто так не справляется с лошадьми, как гиенцы. Другой вопрос, что лошади не запрещены, поэтому гиенцы гоняют табуны и выращивают лошадок для всего Текана, а колдовство запрещено, но способности ведь никуда не деваются. Ты никогда не задумывался, почему клан Сакува именуется кланом Зрячих?
— Задумывался! — обрадовался Лук. — Потому что у всех Сакува были большие глаза!
Обрадовался и тут же сник. И то сказать, что там осталось от целого клана?
— Вряд ли, — махнул здоровой рукой Курант. — Думаю, что из-за колдовства. Понимаешь, я в колдовстве несведущ, но это как с музыкой. Ведь каждый может взять в руки гиенскую дудку, но заиграет на ней только тот, который слышит музыку. А вот чтобы колдовать, нужно видеть. И Сакува могли видеть. Или ты думаешь, что слава мечников Сакува держалась только на том, что они уделяли искусству фехтования больше времени, чем другие кланы? Нет, парень. Никто не уделяет больше времени воинским искусствам, чем клан Хара. Мало какая школа фехтования может сравниться со школой Кессара, однако, если взять сотню воинов Сакува и сотню лучших воинов любого другого клана, Сакува будут сильнее.
— Нет уже сотни воинов Сакува, — пробормотал тогда Лук, изо всех сил стараясь сдержать слезы.
— Но ты-то пока жив? — погладил его по голове Курант. — И ты Зрячий, это точно. Так вот, немалая часть искусства Сакува держалась на том, что они видели больше, чем их противники. Они видели не только то, что происходит, но и то, что должно произойти. Они видели движение до того, как оно началось. Или ты не замечаешь этого по себе? Возьми того же Хараса. Он очень способен, он старше тебя, и он ловчее тебя, и упражняется с мечом он на семь лет больше тебя, однако раз за разом ты побеждаешь его в схватках. Молчишь? Просто ты еще сам не понимаешь, как это тебе удается, к тому же ты хороший парень и не позволяешь себе посмеиваться над Харасом. А дело все в том, что ты видишь.
— И как же это может нам помочь? — спросил Лук, покосившись на безвольную руку Куранта.
— Ты будешь учиться фехтовать вслепую, — хмыкнул Курант. — Нет, мне повредили левую руку, и я еще на что-то гожусь, но мне уже нужен сменщик. Конечно, ты никакой не колдун, но ты из клана Зрячих. У тебя должно получиться.
Со временем у Лука получилось. Он закрывал глаза самой плотной тканью, но не сосредотачивался, не напрягал слух, чтобы, подобно Куранту, слышать каждый шорох, который издает противник, а расслаблялся и начинал видеть. Не глазами, а словно всем телом. Не слишком отчетливо, но в то же время на секунды назад и вперед. Вот и теперь он закрыл глаза, но не заснул, а постарался расслабиться, расплыться в стороны, увидеть то, что не мог разглядеть, просто таращась во тьму. На площадке возле привычного балагана это было проще. Там ему даже не приходилось закрывать глаза. Там он всматривался во тьму, которую создавал колпак, надвинутый до подбородка. И там у него был в руке меч. Лук открыл глаза, потянулся, положил руку на рукоять меча. Все-таки жаль, что у него не было времени поупражняться с новым оружием. Понятно, что рано или поздно он должен будет узнать, что за женщина была заказчицей этого меча, как с ней связан сиун и почему он, Лук, получил этот меч. Но не теперь. Теперь ему было важнее понять, что не так с этим лесом. И он увидел.
Лес был полон зверья. И еще он был полон ужаса. Ужас разгуливал где-то внизу, у корней деревьев. Может быть, не именно сейчас, может быть, час назад или день назад, но он был. А все, кто этот ужас чувствовал, все они прятались на ветвях. Чуть выше, чем та развилка, на которой расположились Лук и Нега. На верхушках деревьев чуть ли не целыми гроздьями висели летучие мыши и молчаливо, не издавая ни единого звука, рядами сидели птицы. От самой мелкой до тех, кто в другое время не преминул бы воспользоваться случаем налететь сверху, сжать когтистыми лапами и разорвать жертву изогнутым клювом. Чуть ниже располагалось все то мелкое зверье, которое было способно занимать дупла и укромные ниши под корнями, но неспособно вырыть нору или отвоевать нору у того, кто вырыть ее способен. Под ними уже находилось зверье покрупнее, некоторые змеи, птицы из числа ночных и лупоглазых летунов, кошки и, вероятно, люди. По крайней мере, Луку показалось, что на некоторых деревьях, тех, что не были столь массивны, как выбранный ими гигант, затаились несколько человек. Но они были не близко, и, кроме всего прочего, Лук был уверен, что именно теперь, пока лес заполнен ужасом, природа которого ему не была понятна, эти чужие люди неопасны. Точно так же, как и кошка, которая обхватила лапами толстый сук в каких-то десяти локтях у них над головой. Лук так и сказал Неге, когда пришла пора ей заступать в дозор.
