— Реветь можешь сколько угодно, но от меня не отставай. Через час, если не раньше, тут сотня ловчих будет тебя искать. Потом, может быть, и до нас доберутся, но сначала до тебя. Если что, ты моя сестра. Поняла? Нет? Тогда лучше не говори ничего. Притворись немой. Сможешь?
Девчонка судорожно закивала, и слезы снова слепили ее рыжие ресницы.
— Вот ведь… — вздохнул Лук, зажмурился, снова задрожал, вспомнив то, что произошло во дворе кузнеца, и потянул Лалу вслед за успевшей отдалиться Негой.
До конца ярмарки оставалось два с половиной дня, но, словно предчувствуя ее окончание, и продавцы, и покупатели лишь усиливали торговый раж, выражавшийся во взаимной ругани, неуемном бахвальстве, крике, ударах по рукам, звоне монет и во всем том, без чего ярмарка — не ярмарка. Солнце понемногу клонилось к западу, отчего блестящая истаивающая с утра зеленым Хапа теперь казалась тяжелой и бескрайней серой лентой. Хотя край у нее имелся, отмечая неровной линией противоположный берег реки. Но народ мало обращал внимания на окутанный дымкой Дикий лес, куда как интереснее было рассматривать корабли и кораблики, облепившие пристань и даже тыкающиеся носами в известковый берег, во временные, наскоро сколоченные мостки и друг в друга, выстраиваясь нос к корме едва ли не до поднимающейся из воды северной башни Хилана. В ноздри шибало запахом рыбы и тины, под ногами хрустели раковины, тут же попыхивали жаром коптильни, на которых приобретали неповторимый вкус тушки свежевыловленного сома. И здесь же продолжалась торговля всем подряд: и одеждой, и кожей, и веревками, и сладостями, и горшками, и птицей, и еще чем-то. Что уж говорить о коробейниках со всякой мелочью, если тут же топтался сонм брадобреев, которые чуть ли не посредине толпы готовы были каждого избавить от бороды, и шевелюры, и бородавок, и вросших ногтей? А уж как шкварчали пирожки на жаровне у слободских пекарей! В другое время Лук бы захлебнулся слюной, теперь же он с трудом сдерживал тошноту. С раздражением парень оглянулся на Лалу, которая тащилась за ним с отрешенным видом приговоренной к казни, и снова едва не столкнулся с Харасом.
И пяти минут не прошло, как тот мелькнул у ворот Хилана в привычной рубахе и портах, и вот уже он оказался одет в какую-то потертую, с пятнами смолы куртку, на плече у него висела рыбацкая сеть, а в руке подсыхал черный от воды багор. Харас окинул взглядом заплаканную спутницу Лука, сдвинул на лоб широкополую обвислую шляпу, вздохнул, взял девчонку за руку и потянул за собой к желтым шатрам, которыми заканчивались тянущиеся от самой потешной площади ряды с тканями, одеждой, обувью и не слишком дорогими украшениями, на которые копят медяки целый год почти все хиланские девушки на выданье.
За потрепанным пологом обнаружилась хозяйка заведения — шумная морщинистая старуха в длинном платье-балахоне, волосы которой были собраны в смешную бобышку на самой макушке. За ней среди раскрытых сундуков и развязанных мешков стояли Самана с напряженным лицом и Нега — с испуганным. Едва Лук вслед за Харасом и Лалой вошел внутрь, как старуха прижала палец к губам, после чего, похохатывая щербатым ртом и отпуская едва ли пристойные шуточки на незнакомом Луку языке, принялась создавать стремительный круговорот, который проглотил и Лука, и Лалу, и Негу, и Саману, и Хараса. В душном воздухе тесного шатра начала взлетать одежда, волнительно замелькали обнаженные руки и плечи девушек, но Луку было не до волшебного действа. Уже через полминуты он сидел на короткой скамье, а Самана втирала ему в голову пахучий состав, посредством которого, а также с помощью сверкающего отличной сталью лезвия только что лишился рыжей бороды и усов Харас. Лук и не думал протестовать, но вжикнувшая по кожаному ремню брадобрейским ножом старуха снова приложила палец к губам, после чего обозначила пальцем то место на собственной шее, по которому она полоснет свою белоголовую жертву, если та возразит хоть словом. Лук обреченно закрыл глаза и, безропотно лишаясь белой шевелюры, которой немало гордился, стал смотреть через сомкнутые ресницы на Саману и Негу, которые продолжили наряжаться в какие-то странные, украшенные бисером яркие кофты и юбки, успевая при этом наряжать и Лалу, которая уже настолько смирилась с выпавшей ей судьбой, что вела себя как безвольная кукла, разве только что не падала, когда одна или другая пара рук на мгновение отрывалась от нее.
Прошла минута-другая. Быстрые пальцы старухи мазнули Лука каким-то жгучим составом по бровям, протерли ему голову. Затем на него напялили просмоленную рыбацкую куртку, на голову — широкополую обвислую шляпу, на плечо накинули рыбацкую сеть… И он тут же понял, что и багор, прислоненный к держащему шатер шесту, тоже предстоит нести ему. Харас, без бороды помолодевший лет на пять, тем временем натягивал длинный кафтан, и старуха, которая уже вовсе оставила Лука, водружала его старшему названому брату на голову то ли венок, то ли хитрый головной убор, сплетенный из разноцветных лоскутков и стеблей.
— Зачем это все? — наконец обрел дар речи Лук, морщась от запаха рыбы и подтягивая к себе мешок с серпами, косами и тем, что было заботливо укрыто под ними.
— Молчи, дорогой, — покачала головой старуха и, ударив себя в грудь коричневым кулачком, прошептала: — Я — Арнуми. Когда-то давно, когда твой отец еще немного видел, хотя что может увидеть мужчина, он знавал меня такой красавицей, каких теперь уж и нет. Я потому и трогать ему лицо свое не даю, пусть думает, что я по-прежнему красавица. Хотя, — старуха покосилась на Саману, — чутье ему не изменило. На ощупь искал, а не ошибся. Хорошую хозяйку взял, впрочем, что о том говорить, я ее тоже давно знаю.
— Слушай ее, — шепнула Самана, прошелестев мимо Лука, и взялась за одежду Хараса, подправляя и подшивая что-то прямо на нем.
— Слушай меня, — важно кивнула старуха. — Слушай, только вопросов не задавай. Потом все вопросы. Всему свое время. Сейчас слушай. И делай все. Сейчас я повешу тебе на грудь портовую бирку, и ты пойдешь к пристани. С биркой тебя не остановят, но медную монету все равно отдашь. Есть? Вот. Идешь вниз, забираешь правее. За пристанью свернешь на вторые мостки. По мосткам дойдешь до третьего корабля. Увидишь большой струг длиной в тридцать шагов, шириной в восемь, это он и есть. На носу вырублена конская голова. Это мой кораблик. У меня два таких, второй севернее пристани стоит, разгружают товар, всего неделя свободной торговли, едва успеваем. Значит, увидишь кораблик, поднимаешься на борт, бьешь по руке здоровенного мужика со шрамом через все лицо, как будто знаешь его все свои шестнадцать лет, и вместе с ним сбрасываешь мостки. Мужика Нигнасом зовут, если что. Брат он мой, не думай ничего. А хочешь — думай, мне плюнуть и растереть, что ты думаешь. Главное, не забудь ничего. Иди не оглядывайся, а твои за тобой пойдут, в двадцати шагах. Тебя чего, тухлой рыбой накормили? Ты слышишь меня или нет? Понял, что я сказала?
— Мои — это кто? — обернулся, словно очнувшись, Лук.
За его спиной уже стояли Нега, Самана, Лала и Харас, наряженные так, словно собрались на деревенскую свадьбу. И если Нега и Самана просто не походили сами на себя, спрятав волосы под гиенскими платками, украсив платья кружевами и лентами, да еще и нарумянив щеки и вычернив брови, то Лала и Харас как раз именно невестой и женихом и казались. Тем более что заплаканное лицо девчонки не могла скрыть даже сплетенная из серебряных нитей сетка.
— Свадьба, — довольно кивнула старуха. — Настоящая гиенская свадьба, разве только на вольный лад. Я уж и музыкантов позвала, они пока в соседнем шатре серебро твоего отца пропивают. Тебя хотели женихом делать, да больно уж молод ты мне показался и мрачен, словно барашек перед жаровней, зато братец твой в самый раз. И по масти к невесте подходит. А что. — Старуха развернулась к Харасу и уперла в бока кулаки. — Слышь, парень? Может, и в самом деле тебя обженить? Я не только трактир держу и торгую, я еще и сваха, каких поискать!
— Да как-то не ко времени… — покраснел Харас и бросил быстрый взгляд на Лалу.
