Банги поднялся, сунул блюдо под мышку и, посмеиваясь, пошел вниз с холма. Саш опустил голову и взъерошил волосы. К счастью, хоть Баюл с ним разговаривал, остальные вообще шарахались в сторону. Правда, и разговоры банги были чаще всего об одном: что делать, когда салмы или друзья из Эйд-Мера встанут перед «отребьем»? Кого рубить? А точнее, куда бежать и как спасаться?

Если бы Саш знал ответы на эти вопросы…

Первые отряды салмов появились на противоположном берегу Маны за два дня до осеннего равноденствия. Сначала в тумане низкой равнины мелькнула конница, потом ощетинились копьями первые латники. Крошечные фигурки легионеров подобрались к реке и принялись ковырять каменистую землю, возводя вал. За валом, как весенние почки, один за другим набухли шатры и вскоре раскинулись обширным лагерем. Вот только меньше было салмов, чем подданных Бангорда, много меньше. И хотя каждая из сторон готовилась к обороне, ясно было, что кому-то придется нападать. Пока же ни одна стрела, ни один камень не перелетал через реку, хотя баллисты стояли снаряженными с обеих сторон, лучники подобрались на передние позиции и укрылись за связками прутьев. По противоположным берегам Маны взад и вперед скакали конные отряды. Только флаги у них были разные. С изображением бегущего оленя у салмов и черного круга у дарджинцев.

За день до равноденствия появился Лидд и загнал «отребье» в шатры. Саш лежал в своей палатке один и смотрел через отверстие в ткани, как возле вершины холма натягивается огромный шатер, как выстраиваются сплошной цепью гиганты в серых доспехах, каждый на голову выше и Саша и Лидда, и как поднимается на вершину холма повозка, которую с трудом тянут сразу четыре лошади.

— Все, парень, — прошептал Агнран, когда угли почти прогорели, Чаргос и Инокс отправились осматривать наскоро устроенный оборонительный вал, и у костра остались только старый колдун, Дан и Райба. — Последняя ночь. Для меня последняя ночь. Завтра потребуется вся сила. А ведь у колдунов предел силы только собственная жизнь. Если колдун до дна силу выскреб, значит, и с жизнью расстался. Так что на эту ночь мне будет нужна твоя сила! Я уж и так прикидывал, и сяк, не могу на две части разорваться. Чаргос вот подсказал про тебя: мол, ты осенен дланью, а это ведь дар не меньший, а то и больший, чем подарки старины Тоеса!

— Какой еще дланью? — не понял Дан.

— А поверье есть такое у сваров, — объяснил Агнран. — Свары — народ торговый, весь Эл-Айран истоптали, многое слышат, главное запоминают. Если одна и та же легенда повторяется везде, значит, есть в ней зерно. Так вот, говорят, что иногда, очень редко, раз в варм или два лет, на тропах Эл-Айрана появляется старый элбан. То он согнувшийся от старости ари, то дряхлый старик, как я, то рассыпающийся от немощи банги, то белу седой и такой худой, что кажется, он насквозь просвечивает! Да и в облике нари его видели. Никогда он не вмешивался ни в какие дела целых народов, в их войны, празднества или еще что. Всегда имел дело только с обычными элбанами. С такими, как ты. Встретится так на узкой тропе, воды попросит испить, с земли подняться или, к примеру, через речку его перенести. Если элбан не побрезгует, то велика вероятность, что свалится на него какой-нибудь дар. Или будущее начнет предсказывать, или элбанов лечить.

— Не перетаскивал я никого через речку, — нахмурился Дан.

— Это я к примеру сказал, — улыбнулся Агнран. — Только ты не спрашивай, кто он, этот старик. Леганд говорил, что сам Эл может бродить дорогами Эл-Лиа. Только кому-то, может, и я таким стариком однажды покажусь, кому-то и ты через много лет, все одно — это чародейство не обычными руками делается, в нем воля Эла!

— Так ты про Шаахруса? — обрадовался Дан. — Но ведь он и Хейграста касался, только дара у него не обнаружилось.

— Хейграста, как я понял, он лечил, — вздохнул Агнран. — К тому же у Хейграста дар и так был. Горячее сердце, ярче которого немногие сердца пылают в Эл-Лиа. С другой стороны, и Эл не деревенский колдун, чтобы по своей воле все, к чему прикоснется, в золото обращать!

— А разве есть такие деревенские колдуны? — восхитилась Райба.

— Таких нет, — успокоил девчонку Агнран. — Но мечтают о таком чародействе многие.

— Так что я должен делать этой ночью? — спросил Дан.

— Трудное дело нам завтра предстоит, — медленно проговорил Агнран. — Чувствую я, что вся Эл-Лиа на краю пропасти. На том берегу страшная сила клубится. Хозяин Урд-Ана по сравнению с той силой босоногим мальчишкой был. Но даже не это главное. Не все я могу рассмотреть, но кажется мне, за клубами этими, которые сами по себе ужас вызывают, скрывается что-то пострашнее. Завтра тяжело придется, но сегодня можно завтрашний день чуть-чуть облегчить. Великое дело сотворила хозяйка Вечного леса вместе с моей названой дочкой Лингой. Воскресили они дерево итурл, а это значит, что и дерево смараг в силу вошло! Только оно может прикрыть от магии демона этот берег, развеять покрывало мрака, не дать измене пробраться в сердца салмов и дерри!

— Так далеко же дерево смараг! — воскликнул Дан. — Неужели ты пересаживать его будешь?

— Ты будешь пересаживать, — мягко сказал Агнран, положил на колени узловатый посох, пошарил в темноте рукой и вытащил суковатую палку с зеленой корой. — Вот, — продолжал он, — это ветвь смарага, которую я отломил в тот день в Утонье. Ты ведь помнишь, Дан? Трактирщик теперь отбоя не знает от посетителей, только и сам не рад. Под кроной смарага торговля стала ему не в прошлую радость. Цены снизил вдвое, да и стряпня его стала много лучше. Впрочем, он не в убытке. Теперь твоя очередь, парень.

— Моя?! — растерялся Дан. — Ведь я не умею!

— А тут умение ни к чему. — Агнран поднялся на ноги. — Умение надо, чтобы ходить, а чтобы прыгать, характер нужен и желание. Ходить ты можешь, а прыгать сейчас и начнешь.

— А я? — Райба вскочила на ноги, поправила волосы, сморщила нос. — Меня не касалась длань. Я и делать-то ничего не умею, только мечом махать, да молотом стучать… немного. Могу я ему помочь?

— А ведьмой стать не боишься? — с усмешкой нахмурился Агнран. — Натура девичья как лепесток снежного цветка. На поляне раскроется — алым станет. В глухом лесу — белым. А если у речки какой — синим. А цветок-то один и тот же! Не боишься, что во тьме огни невидимые будешь видеть, в лесу голос деревьев слышать, а травы дурманные сами в твои руки проситься начнут?

— Разве этого нужно бояться? — спросила девчонка. — Я завтрашнего дня боюсь.

— Завтрашнего и я боюсь, — закряхтел Агнран. — Ладно, не в моих правилах ведьм плодить, но одну за всю жизнь вылепить можно. Держи-ка, Дан, мой прежний посох, да не вздрагивай, деревяшка это пока еще. Вот разбудишь ее, тогда бояться придется, да не тебе, а нечисти с того берега.

— Так что же мне делать? — растерянно спросил Дан, прижимая к груди посох.

— Будить, уговаривать, согревать, силу свою дарить, вместе с корешками в землю вгрызаться, хоть здесь она сырая да каменистая — трудно придется. Кору наращивать, шириться и крепнуть, к небу тянуться, ветви распрямлять, листья раскрывать!

— А я? — воскликнула в нетерпении Райба.

— А что можешь, то и делай, — вдруг грустно ответил старик. — Беритесь за посох с Даном в четыре руки и втыкайте его в землю. Там все и начнется. Смарагу что нужно? Огонек да желание, чтобы проснуться, а дальше — только помощь. Ты, девочка, отдавай то, что у тебя есть. Боль скопилась — боль отдавай. Слезы невыплаканные — и слезы пойдут. Счастье какое промелькнуло — им поделись. Тут закон простой. Сколько отдашь, столько силы и получишь. И чем чище сама, тем и сила твоя будет чище. Ну да поможет вам Эл!

Дан подождал, пока Райба сомкнет ладони на зеленой коре, поднял посох перед грудью и вонзил в землю.

Лидд разбудил Саша ранним утром. Заглянул в пустую палатку, усмехнулся, оглядев нетронутые лежаки, и сказал только два слова:

— Время пришло.