В самой Америке, которая староземельная, это танковое недоразумение осталось на вооружении только у воздушного десанта, и то после «Бури в пустыне» было решено их окончательно списать. Но для Новой Земли это еще та вундервафля. Главное — легкая, плавающая, достаточно быстроходная и с умеренным аппетитом на горючку. На этом экземпляре еще торчит на башне большая цилиндрическая фара, как бы не инфракрасный прожектор ночного прицела. В дополнение к тому обычному большому прожектору, что на самом блокпосте стоит.

Скинув скорость до минимума и пропетляв между бетонными блоками на дороге, останавливаемся перед шлагбаумом.

Видно в боковое зеркало, как валлийский броневик совершает те же манипуляции по слалому с бетонными блоками, какие и я только что. А за ним и «хамви» кирасир, прикрывающий «лапландер».

Потянувшись затекшим телом, вылезаю с водительского сиденья, одновременно рычагом открывая пассажирскую дверь, и вижу в лобовое стекло, как, поднырнув под шлагбаумом, выходит вперед высокий сержант с терминалом для контроля айдишек в руках. Предупреждаю девочек:

— Вещи оставляем на месте, все выходим для проверки Ай-Ди.

Остатки «пионерского отряда», потягиваясь, с ленцой выбираются с бордовой кожи сидений, которые они покрыли плотными льняными покрывалами, чтобы не прилипать к ней на жаре нежными частями тела, и подаются на выход.

Я был последним в этой очереди, после Розы, которую, неожиданно для себя даже, не удержавшись, ущипнул за тугую попку.

Роза фыркнула, как породистая кошка и, наполовину обернувшись, сказала мне с ехидной улыбочкой:

— Дождись гостиницы, злыдень писюкатый. Вот там-то я тебя загребу-замучаю, как Пол Пот Кампучию, — сверкнула довольным млятским взглядом и выскочила из автобуса.

Когда я вышел за ней в вечернюю жару, то понял, что уже ничего не понимаю вообще из того, что происходит; что и происходить не должно вроде бы в принципе.

С диким восторженным криком: «Рейзел!!!» один из патрульных, отдав свою винтовку товарищам, ловко перескочил через шлагбаум и, оттолкнув сержанта, который в это время проверял айдишку у Були, громко топоча берцами, раздвигая девчат, как скоростной ледокол шугу на реке, подбежал к Розе, протянул к ней правую руку, левой схватившись за броник в том месте, где должно быть сердце, и опять громко закричал, хотя был совсем уже рядом с девушкой:

— Рейзел, это я ТЕБЯ вижу?! Это не сон?! Не глюки?

И Роза повела себя, на мой взгляд, крайне неадекватно воспринимаемому мною образу плохой московской девочки.

На ее взвизг: «Саша!!!» обернулись уже все.

И маленькая Роза, с места, без разбега вспрыгнув на высоченного патрульного и обняв его руками и ногами, запричитала взахлеб:

— Сашка! Сашенька, любимый!

Не забывая при этом осыпать его лицо короткими, частыми поцелуями.

Потом они зависли в долгом сладострастном засосе, вызвав как радостные крики и свист всех патрульных, так и завистливое обалдение всего коллектива моего гарема.

Про себя я уже не говорю. Я просто впал в ступор из-за «разрыва шаблона». В голове валеты королей гоняют, а периферией сознания уже вырисовывается понимание, что обещанная мне «Кампучия» отчего-то накрывается сегодня медным тазом. А я уже было настроился…

Не успел я эту мысль додумать, как Роза, оторвавшись наконец-то от опухших губ солдатика, откинулась, держась за его талию ногами и обнимая за шею одной левой рукой, правой же хорошо так замахнувшись, неожиданно засветила ему точно в глаз.

— Хороший фуфляк будет, — констатировал я по-английски, — качественный.

— Да, долго сходить будет, — поддакнул мне валлийский лейтенант, протискиваясь в «первые ряды партера» в обнимку с Антоненковой.

Солдат, не ждавший от девушки такой подлянки, сразу упал. Как поц. И, естественно, повалил на себя Розу. Барахтаясь в дорожной пыли, патрульный безуспешно пытался защититься от избивающей его фурии, в которую превратилась миленькая Шицгал. И жалобно кричал:

— За что?! За что?!

А Роза, уже сидя на нем скачущей амазонкой, все била его по морде — уже с двух рук, умудряясь при этом не промахиваться, ни разу не ударив по каске, и, брызгая крупными слезами, громко выговаривала ему при этом:

— За что? Ты сволочь, еще хочешь знать, за что?! А сам не догадываешься?! Козел!!! Соблазнил четырнадцатилетнюю девочку, наобещал безумную любовь до гроба и сбежал ровно через пять недель. Шлемазл! Твою мать, да я чуть с ума не сошла! Не зря мой папа говорил…

— Твой папа! Твой папа! — кричал солдатик, пытаясь ставить блоки против маленьких, но злых девичьих кулачков. — Это твой папа во всем виноват. Он меня хотел за тебя в тюрьму посадить. Даже заяву в ментовку накатал. Меня! В тюрьму! По козлиной статье! ЕВРЕЯ!!!

Тут Роза остановилась и прекратила его бить.

Да и мы все, враз очнувшись, растащили их «по разным углам ринга».

— Я не виноват в том, что по прихоти твоего папы не хотел быть изнасилованным этим быдлом на лесоповале! — визжал Саша, отбиваясь от своих сослуживцев, которые его пытались удержать.

Роза одним волнообразным движением вырвалась из моих рук и снова подбежала к ревущему патрульному.

На это раз — обниматься.

— Бедный, — Роза прижалась к нему и, подтянувшись, ласково погладила пальчиком по веку, — тебе очень больно?

— Да, мне больно, — из глаз его текли слезы, оставляя ручейки на пыльных щеках, левый глаз уже зримо набухал, — но гораздо больнее мне было уехать навсегда в этот мир без возврата. Без тебя! Не попрощавшись. Даже без твоей фотографии! Наш адвокат знал вербовщиков отсюда и после безуспешного похода в райотдел милиции схватил меня за шкирку и отправил сюда всего с пригоршней долларов. Иначе мне грозила статья за «совращение несовершеннолетней». И еще статья за «вступление в связь с лицом, не достигшим половой зрелости». И еще статья за какие-то «развратные действия». Нашли педофила! Хотели еще изнасилование пришить, да только у них твоего заявления не было. А без него такое дело не возбудить, как его ни дрочи.

Он замолчал, горько всхлипывая.

Двое среди людей — они стояли, обнявшись, и наперегонки плакали. А нас, вокруг, как будто бы и не было для них.

Епишкина мама, началось в колхозе утро. Где моя стерва Роза? Этот развратный ребенок. Вечно ёрничающий, циничный «коверный» нашего гарема. Элитная московская проститутка.

Век живи, век учись, а женщин никогда не поймешь.

Я взял себя в руки, решив, что эта сова сама себя разъяснит, и стал аплодировать. А что еще оставалось мне делать? Свои права на Розу качать? Я вас умоляю!

Вскоре рукоплескали уже все, прям как товарищу Сталину на юбилее ВЦСПС.

А эти, как оказалось, насильно разлученные влюбленные смотрели на нас ошарашенными глазами, будто в первый раз видели.

И плакали.

Но и улыбались при этом вполне счастливо.

И это их чувство огромного счастья волшебным образом передалось всем вокруг.

Да и что такое счастье?

Всего лишь ощущение.

Хочешь быть счастливым?

Ощущай.

И весь рецепт.

Колокольчиками зазвенела замечательная идея, как из этого любовного мордобоя сделать настоящий праздник для всех. Раз уж у меня продолжается сезон утрат, то пора превращать его в сезон свадеб.

Я подозвал гориллообразного носатого сержанта с терминалом, представился по-английски. Тот в ответ на хорошем русском языке назвал себя:

— Мастер-сержант Исраэль Бен Гурион,[823] — и смотрит на меня большими грустными глазами цвета спелой маслины.

Вот так вот. Ни много ни мало. Тогда почему только сержант? Ладно, проехали, не ко времени это выяснять.

— Коротко меня зовут Жорой, — добавил я, — а тебя? Изя или Сруль?

— Зови Изя.

— Так вот, Изя, в этом богоспасаемом местечке найдутся четыре крашеных столбика и тряпочка от солнца?