Долго мы там не задержались. Ноги размяли, поели, облегчились — и снова в путь. Мы и так много времени потеряли, пока я по госпиталям валялся.
Впереди колонны гордо катил валлийский пушечный броневик в качестве передового дозора.
За ним, отступя сотню метров, броневик испанских «рэкете» со спаркой «браунингов» М2.[812]
Потом телепал «хамви» кирасир с крупнокалиберным пулеметом — чуть ли не ДШКМ,[813] за ним — наш автобус, испанский «лендровер 109», который отзывается и на имя «Сантана», со спаркой «пулемет-гранатомет», трофейный «лапландер» таежниц и снова «хамви» кирасир со спаркой «пулемет — автоматический гранатомет».
Замыкал колонну еще один броневик «рэкете» со спаренными «браунингами». Этот шел ретирадно, развернув башню назад.
В автобусе ретирадный пулемет был заправлен новой лентой и торчал из окна, как ему и положено было. На ствол презерватив натянут. Пыль можно потом и замести веничком, а вот безопасность — на первом месте.
Из-за этой безопасности минут двадцать до хрипоты спорил с лэрдом и сержантом-казадором перед выездом: брать или не брать с собой семью пожилого француза-провансальца с шестью дочками-погодками от тринадцати до семнадцати лет весьма ординарной внешности. Не повезло мужику, до своих южных французов он так и не доехал, как жене стало плохо, и через месяц она скончалась в Коринфе, в больничке. Диагноз — укус насекомого с непроизносимым названием, которого здесь попросту называют сколопендрой, и не столько яд этого инсекта вызвал смерть, сколько аллергическая реакция организма цветущей женщины на этот яд.
Мужик, чтобы с врачами расплатиться, свой микроавтобус продал и теперь тут застрял. Проходили-то они на Новую Землю как неимущие беженцы, по плану «Б». Всей наличности — семь тысяч экю, часть которых была уже потрачена на оружие, патроны и топливо.
К иным подсаживаться (в том числе и на корабли) он сам боится — вернее, боится за дочерей, а другие его не берут даже за деньги. А автобуса уже неделю не было — нет пока регулярного тут сообщения, и когда будет — неизвестно, а деньги утекают как сквозь пальцы уже сейчас. Как я его понимаю…
Продавил я все же вояк, уступили они мне (после проверки сведений в местной полиции, естественно). Молодые они еще. Им не понять, каково это — любимого человека оставить в чужой земле. Но выставили они мне суровое по местным меркам условие — поедут французы в автобусе только с оружием, опечатанном в сумках. Папаша Пиаже, усмотрев, что в автобусе едут практически одни девчата, махнул рукой и согласился. Доверился мне.
Уложили их потертые ФАМАСы[814] в сумки по три штуки. И один — отдельно с их пистолетами — древними браунингами модели 1922 года.[815] Такие до Второй мировой войны на вооружении у французской полиции стояли. Оружие красноречиво вещало, что передо мной либо очень бедные люди, либо очень и очень экономные. Но вполне возможно, что они и те и другие одновременно.
Забегая вперед, скажу, что ничего страшного от моей благотворительности не случилось. Довезли мы папашу-героя со всем семейством до форта-заправки на перекрестке к Массилии (Марсель, если по-русски) и оставили там. Дальше уже сам, сам, сам… Среди своих уже, все легче.
И денег я с него за проезд не взял, хоть он и порывался отслюнить мне орденский пластик. Просто представил я, как он сейчас начнет торговаться в лучших традициях французской деревни, так и поплохело сразу — мне в гальюн нужно было как из пушки, а биотуалет автобусный кто-то плотно оккупировал уже.
Первый раз, со староземельной Москвы, мой автобус был набит под завязку. Водителя мне кирасиры выделили, так что сел я рядом с Розой, которая коротала свой досуг на рабочем месте радиста.
— Я рада, что ты наконец-то обратил на меня внимание, Жорик, — проворковала Шицгал.
— А на кого мне еще обращать внимание, как не на любимую жену, — отшутился я.
Но шутка юмора была явно неудачной. Роза все восприняла всерьез:
— И когда я буду исполнять свой супружеский долг?
— После траура, — объявил я ей и поощрительно погладил по коленке.
Роза, умная девочка, сразу переключила тему:
— А что эти француженки такие корявые? Ведь молоденькие совсем. Я о них лучше думала.
— Грустное наследство католической инквизиции и особенно протестантского гугенотства, — просветил я красотку. — Всех красивых баб они жгли все Средние века — до восемнадцатого века, как ведьм. Тебя бы тоже сожгли, потому как красивая. И умная. Ведьмачье сочетание. Эти вот девицы и настучали бы куда следует.
Все равно делать было нечего, и я прочитал Розе целую лекцию про забавную книжонку «Молот ведьм» и многовековые европейские гонения на баб. А с тем, что у них в женском фенотипе к нашим дням осталось, только в гомики и подаваться. Массово.
— Жор, мне так жалко Наташку, — неожиданно проговорила Роза. — Она же рядом со мной сидела на корточках, когда стрелять начала. А я просто описалась от страха. А до того как в ступоре была.
Я обнял девушку за плечи, прижал к себе и ответил:
— Все уже в прошлом. — А сам подумал, что и эту психотерапией лечить придется, но сказал другое: — Мне Наташку тоже жалко до слез.
— Давай вместе поплачем, — предложила девушка.
Автобус как раз въезжал в ворота форта-заправки на дороге к Массилии.
Новая Земля. Европейский Союз. Южная дорога.
22 год, 10 число 6 месяца, понедельник, 29:70.
Это какая-то неправильная Франция. Даже вообще не Франция. Это Окситания. Страна Ок. Французская Франция тут на севере рядом с Германией, почти на границе с Китаем. Местный люд подчеркивает это на каждом шагу, и ко всему французскому относятся как западенские галицаи ко всему русскому на Украине.
За время ужина мне несколько раз сказали: «Тут вам не Франция». Так что из спиртного на выбор только пастис[816] и граппа[817] за отдельные деньги. Но как-то не впечатлило меня пить местный виноградный самогон, ничем не отличающийся от грузинской чачи. А пастис я уже пробовал разок в московском ресторане — «Тройной» одеколон имеет, по-моему, более приятные органолептические свойства.
Зато тут выращивают подсолнухи и давят из обжаренных семечек ароматное масло, которое и у нас до революции называлось «прованским», до того как в советской борьбе против космополитизма приказали именовать не иначе, как «подсолнечным». У каждого кабачка над дверью подсолнух прибит, иногда настоящий, но чаще искусно вырезанный из дерева и раскрашенный. Культ, однако.
Кормили тут просто и сытно, без разносолов и особого разнообразия. Сегодня в меню была только вареная баранина с кукурузной кашей и разнообразные салаты. На запивку — молодой слабенький сидр. Зато все невероятно дешево, а сидра вообще хоть залейся, без ограничений.
Гурманам же указали путь в город — там есть рестораны для богатых и привередливых, и они утихли. Тащиться в город на ночь глядя никому не хотелось.
Но ничего, все остались довольны, кроме Сажи, которой совершенно не понравился деревенский сидр, и ей отдельно сварили кофе с молоком.
А на вопрос язвы Альфии:
— Ты как спать будешь, подруга, у Жоры же траур?
Сажи парировала:
— Не боись, на меня кофе действует как снотворное.
После ужина я незаметно улизнул от всех и в укромном уголке двора смотрел на звездное небо этого мира, периодически заслоняя себе обзор клубами табачного дыма. Гадал: в какую звездочку на небе превратилась Наташка? И на моральный климат «гарема» просто махнул рукой. Пусть делают что хотят. Не сторож я сестре своей.
