— В общем, неплохо, — вынесла вердикт медицина, когда закончила надо мной издеваться. — На ужин пойдешь своими ножками. Главное, ложку мимо рта не пронеси, — смеется.

— С алькальдом все хорошо? — подмигиваю.

Мария улыбается загадочно, потом слегка кивает головой, не произнеся ни слова. Что ж, умному — достаточно.

Напоследок, окинув ревнивым глазом Антоненкову, поправила на мне филадельфийский воротник, незаметно ласково погладив мне щеку.

— Когда я увижу Наташу Синевич? — поинтересовался, пока есть такая возможность. — Ведь я уже ходячий.

С доктора благостность как рукой сняли.

— Она еще лежачая, — возразила мне посуровевшая Мария. — Ей свидания противопоказаны.

— Но девочки же ее навещают? — спалил я свой гарем.

— Свидание с ними не приведет к такому резкому эмоциональному скачку у раненой, как с тобой, — отрезала Мария. — Рано еще, Хорхе. Когда будет можно, я скажу.

И ушла, раздраженно подергивая своим роскошным задом, как недовольная кошка хвостом. Впрочем, по имени она меня впервые назвала.

Проводив Балестерос взглядом до двери, перевел зенки на Галю.

А та мне показала язык и обозвала:

— Кобель.

— Ты сама сегодня у Наташки была? — спросил Антоненкову, не обращая внимания на ее ревнивый наезд.

— Была.

— И что там?

— Нормально все для ее состояния.

И опять замолкла.

— Галь, с тебя что, клещами сведения тянуть? — стал я раздражаться.

Ну и денек. Мало меня сегодня допрашивали, теперь сам вот как гестаповец партизанку раскалываю. На пустом месте, блин.

— Привет тебе передавала, — буркнула Галя. — Спрашивает о твоем здоровье, заботится о тебе, а ты тут амуры с докторицами крутишь. — И смотрит осуждающе.

— Это не я с ней, а она со мной крутит, — попробовал я оправдаться.

— Прям! — воскликнула Антоненкова. — А то я не видела, как ты на ее зад пялишься.

— Как пялюсь?

— С вожделением. Вот.

Обвинительный вердикт, однако. Пора тему менять.

— Ты так и не ответила: как там Наташа?

Дожать ее надо обязательно, а то так на шею сядут, не скинешь.

— Не достоин ты такой хорошей девчонки, — неожиданно выдала Галина осуждающе.

— Накажу! — пригрозил.

— А что ты мне сделаешь? — Голос девушки стал решительным. — В Виго оставишь? Так я сама с твоего автобуса тут соскочу с превеликим удовольствием. Меня тут в обиду не дадут. А на твою защиту, Жорик, надежды мало. Сам еле живой остался. Да и видала я в гробу эту Одессу. — Тут Галя осеклась и добавила другим тоном: — Кстати, это вполне реальная перспектива — увидеть эту Одессу из гроба. — И отвернулась от меня к окну.

Помолчали взачутке, штампуя новорожденных милиционеров. Этих самых, которые «казадорес» местные.

— Понятно все… — протянул я фразу, нарушив молчание. — Ты там с кирасирами целуешься, а тебя около меня сидеть заставляют. Облом-с.

И хихикнул так подленько.

— Роза… сука! — воскликнула вскочившая на ноги Антоненкова, обманутая в лучших чувствах.

— Брось. Просто Роза была первой из гарема у меня на дежурстве.

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 2 число 6 месяца, воскресенье, 21:04.

— Жора, после того как ты организовал свадьбу Кати с Биллом, ты нам всем подарил сказку и надежду. Даже не так: Надежду, с большой буквы. Мы путаны, Жорик, и у нас свой фольклор имеется. Из уст в уста поколениями пересказываем мы байки, как еще в советские времена европейские санитары[786] женились на наших товарках и увозили их в Европу. В красивую и сытую жизнь с кучей колбасы и доступных модных шмоток. И красивые образованные девушки с хорошим знанием иностранных языков добровольно шли на панель, потому что больше просто негде было познакомиться с иностранцем из свободного мира. Это была единственная для них возможность свалить из совка в край своей мечты. Где можно быть женщиной, а не товарищем. Но те времена закончились с крушением коммунизма, как раз тогда, когда я пошла в школу. Теперь это только легенды и мифы ночной Москвы. А жизнь совсем другая пошла.

Галя вынула из кармана пачку тонких сигарет неизвестного мне сорта и прикурила от одноразовой зажигалки, которые я оптом закупил на китайской Базе Ордена.

— Ты вроде не куришь? — удивился я.

— Закуришь тут. — Она выпустила кверху тонкую струйку табачного дыма.

— Окно тогда открой, а то завтра мне за запах в кубрике прилетит нехило.

Галина встала и открыла окно. В кубрик моментально ворвался ласковый бриз с Залива. Антоненкова осталась курить у окна. Через несколько затяжек она продолжила «дозволенные речи»:

— А теперь — никакой романтики и никаких перспектив. Да и клиент с Европы пошел совсем другой. Европейские санитары перевелись как класс, остались только сексуальные туристы. Ни одна из нас… Ни одна! Понимаешь? Ни одна не верила, что есть на свете нормальные мужики. Что кого-то из них можно просто любить — без денег, без расчета, что он вытащит тебя из этой грязи! Ты пообещал нам второй шанс. Мы все равно тебе не поверили. Свадьба Кати нас потрясла. Больше всего тем, что это была свадьба по большой любви, а не продажа живого товара. Это чудо Господне. Преображение души. Вот тогда мы все уверовали в то, что второй шанс — не мифический, а реальный. Когда ты в Портсмуте отказался обслужить Дюлекан в ее гаремную очередь только потому, что выбрал Наташку, она ревела всю ночь, а мы радовались, потому что увидели перспективу свою не только на панели.

— Не пойму, о какой панели ты говоришь?

— О той, что ждала каждую из нас через год-два-три. Эскорт гребет всех, кто подходит по внешним данным, но не все в нем задерживаются. Стать гетерой так же тяжело, как и доктором наук. Большинство из нас — просто путаны. А у тех карьера одна: сверху — вниз. Ты Кончиц вспомни. Ее с панели подняли в наш бизнес, но она так и осталась в душе дешевой проституткой. Так что в эскорте ей время оставалось до первой жалобы клиента. Потом опять на Ленинградку.

Я тоже достал сигареты, но пока не прикуривал.

Слушал.

Думал.

— Мы все ждали, — продолжала Галина, вминая бычок в импровизированную из бумажного стаканчика пепельницу, — когда ты из нас свой бордель сформируешь.

Я попытался возразить, но Антоненкова только взмахнула рукой, типа — увянь.

— Знаю. Слышала, что ты говорил. Все слышали, но никто… Никто! Никто из нас тебе не верил. Особенно когда разобрались, что на этой гребаной Новой Земле бордельный бизнес — это четверть экономики. Поэтому и к гаремной очереди тебя приучили, чтобы хоть так отдалить жуткую перспективу.

— Не пойму я тебя, — наконец-то я вставил свои пять копеек, — зачем ты мне все это рассказываешь? Наташку я ни на кого менять не собираюсь. Приедем в Одессу, и мы там поженимся. Это уже решено.

— Вот, вот… — покачала головой Галя. — Но ты один, а нас много. Женишься ты на Наташке — и бросишь нас, как кутят на одесском бульваре. Сами, мол, зарабатывайте свой полтинник экю на обед и ужин. А чем мы умеем зарабатывать? Только передком. Не на завод же нам идти, в самом деле. Пахать там за орден Сутулого третьей степени с закруткой на спине…

— Вы все девочки взрослые, половозрелые, юридически дееспособные. — Я смотрел Антоненковой прямо в ее красивые глаза. — Мое дело — довезти вас до места, где все говорят на родном языке, а дальше все сами решите и сами за себя в ответе. Захотите на панель — никто препятствовать не будет. Но это будет ВАШЕ желание и ВАШ выбор. Так что не надо мне тут Сонечку Мармеладову изображать. Ты сама в эскорт пошла не потому, что тебе жрать было нечего при папе-олигархе.

— Да не олигарх мой отец, — возмутилась Антоненкова, — он на заводе инженером хрячит на настоящих олигархов. Это по сравнению с другими он зарабатывает много, но он далеко не богач, и у него еще дети есть. Маленькие. И выкинуть с завода его могут в любую секунду.