— Нет. — Я действительно о таком правиле ничего не слышал.

— Первая минута — бриллиант, первый час — золото, первые сутки — серебро. А дальше — дерево, — просветила меня доктор.

— Какое дерево? — переспросил я, не поняв юмора.

— То, из которого строгают гроб, — пояснил магистр Купер.

— Все равно непонятно: мы же были довольно далеко от города. На границе с Валлийским принципатом.

— Вас доставили сюда на санитарном вертолете, — улыбнулась доктор. — Вас и еще одну девушку с проникающим ранением груди.

— Какую девушку? — всполошился я.

— Успокойтесь, доктор Волынски, вам нельзя волноваться, поэтому пока мы вам ничего не скажем, — тут же вскинулся магистр Купер.

— Эскулапы… — сурово так протянул, но даже не матюгнувшись; тут же послушно принял предписанную позу, хотя хотелось очень грязно ругаться на всех знакомых языках. — Ничего вы не понимаете в людях. Если вы мне ничего не скажете сейчас, то я буду намного сильнее волноваться и уж накручу себя по-любому гораздо сильнее от неизвестности. К бабке не ходи.

— К какой бабке? — удивилась доктор.

Пришлось пояснить:

— Это присказка такая русская. Когда все предельно ясно, и гадалка уже не нужна.

— Вы русский? — удивился Купер.

— А что, не похож? Наверное, оттого, что нос набок. Как зовут эту девушку?

— Нет, просто вы очень чисто говорите по-английски, — отметила доктор, — как природный англичанин. Причем как англичанин из хорошей семьи.

— Я учился в Оксфорде в школе бизнеса, — пояснил им происхождение моего хорошего английского произношения.

Врачи переглянулись, потом Купер вынул из кармана блокнот и прочитал фамилию девушки:

— Синевиш.

— Наверное, Синевич? — поправил его.

— Да, вы правы. Ваши фамилии — очень трудные для произношения.

— Что с ней? — постарался, чтобы голос не выдавал моего волнения.

Наташа!!!

Моя Наташа!

Ранена!

Нет мне прощения!

— Проникающее ранение в грудь. Навылет. Ей сделали операцию, но состояние тяжелое. Пневмоторакс, — пояснила доктор.

— Слава богу, она жива. Руки связаны, а то бы перекрестился, — выговорил с заметным облегчением.

— Кто она вам? — спросил Купер.

— Жена, — ответил ему уверенно.

— А остальные девушки, которые нам каждый день надоедают, требуя от нас бюллетень состояния вашего здоровья, как будто вы — коронованная особа? — уточнила доктор заинтересованно.

— Тоже жены, но Наташа — любимая жена.

Наверное, дурацкая у меня сейчас улыбка.

— У вас гарем? — обалдело переспросил Купер.

Озадаченность на его лице перемежалась с неприкрытой завистью. А челюсть-то упала — Мастроянни, блин! Вид удрученного красавца-магистра резко повысил мне настроение. А может, и состояние.

— Гарем, а что такого? — попытался пожать плечами, но не вышло.

— Да… Такого у нас еще не было. Что делать будем, Лусиано? — спросила доктор магистра, задорно подмигнув мне правым глазом.

— Завидовать будем, — ответил магистр. — Что еще тут можно сделать?

— Чему завидовать? Ты, наверное, весь госпиталь уже перетоптать успел, — засмеялась доктор.

— Завидовать тому, что столько женщин при одном мужике еще не выцарапали друг другу глаза и не забили его скалками, — на полном серьезе ответил Лусиано.

— Они у меня дружные, — улыбнулся я, вспомнив своих девчат, и вернулся к более волнующему меня вопросу: — Наташа — как ее состояние?

— Стабильно тяжелое, но есть надежда, что все будет хорошо, — охотно ответила доктор. — Операция по крайней мере прошла удачно. На грудине даже шрам будет небольшой, не портящий красоту таких прелестных молочных желез, чего не сказать о спине. Хотя… Глубокое декольте ей больше не носить. Но чтоб это была ее самая большая печаль в жизни.

Чувствовалось, что доктор Балестерос гордится своей работой.

— Главное, она жива, — выдохнул я уже облегченно. — Я могу ее увидеть?

— Вы с ума сошли, — доктор даже всплеснула руками, под которыми колыхнулись ее большие тяжелые груди, — сами еще двигаться не можете! Да и она пока пластом лежит под капельницей. Думаете, ей приятно будет, что вы видели ее такой худой, бледной и изможденной? Она же крови потеряла много. Вот оба поправитесь — и милуйтесь, сколько вам влезет. — Она посмотрела на большие золотые часы, похожие на те, которые мы взяли в трофей у бандитов, только более плоские. — Скоро вас покормят завтраком и обмоют. А пока лежите. Завтра вам наденут воротник, и вы сможете осторожно ограниченно двигаться. Руки и ноги тогда отвяжем, если дадите честное слово, что не будете делать глупостей. Лучше спите, сон — хорошее лекарство в вашем случае. Не все же на вас паучий яд изводить. Он дорогой и редкий.

— Так это от него меня так плющит и колбасит? — сказал с обвинением в сторону медиков. — Или от какой другой наркоты, на которую меня тут подсадили?

— Не поняла? — переспросила доктор.

Видимо, свою фразу я в волнении сказал по-русски. Пришлось перевести, хотя перевод вышел довольно-таки корявым. Даже расширить формулировки нужно было раз так в восемь. Нет в английском языке емкости и образности русских определений.

— Не могли бы вы рассказать нам об этом подробней? — внимательно спросила доктор Балестерос.

— Легко.

— Лусиано, садитесь и берите блокнот, — приказала доктор, сама подтаскивая стул к моей кровати.

— Итак, доктор Волынски, расскажите нам поподробнее об этих своих галлюцинациях, — попросила доктор, закидывая ногу на ногу.

— Зовите меня просто Жора. А то наш диалог напоминает голливудский фильм «Шпионы, как мы».

— Спасибо. А меня тогда зовите просто Мария, — засмеялась доктор.

— Заметано, — улыбнулся я. — Как говорит моя жена Роза: «Из всех искусств для нас важнейшим является мексиканское кино».

— Все же нам лучше не терять времени и обсудить ваши галлюцинации, — вернул всех в рабочее состояние магистр Купер. — Они возникают у вас сразу после инъекции?

— Нет. Сразу после инъекции, если рассматривать в ее качестве легкое покалывание шеи…

Магистр Купер подтверждающе кивнул своим красивым лицом.

— Так вот. Сразу после укола наступала тьма. Я бы даже сказал абсолютная тьма. Вот только скорость погружения в нее была разной. А сама тьма всегда была одинаковой. Это то, что я успевал сознанием зацепить. А видения… Я бы не сказал, что они — галлюцинация. Это была реальность, «данная нам в ощущениях». Причем в ощущениях любого рода. И эти ощущения были четче и насыщенней нашей с вами реальности. Примерно как реальная натура и написанная с нее картина в стиле гиперреализма.[774] Я ясно излагаю?

— Да, да, — заверили меня медики дуэтом.

А доктор «Просто Мария» тут же поднесла к моему рту носик чайника — глотку сполоснуть, чтоб легче излагалось.

И действительно, излагаться стало легче.

— Давайте все же остановимся на термине «видения». Потому что в отличие от галлюцинаций имелось полное погружение в переживания и ощущения, даже запаховые, вкусовые и тактильные, и в то же время наблюдалась некоторая ментальная отстраненность, взгляд сверху-сбоку, как в ролевой компьютерной игре. Хотя не во всех, только в первом видении. В двух других такой отстраненности не было. Но самое интересное в том, что все эти видения воспринимались как возвращение в реальность после той наркотической тьмы.

И я рассказал им все. И про гражданскую войну, и про теракт, и про полет в космос вместо Гагарина.

Долго рассказывал. Подробно. И, похоже, местных эскулапов этой исповедью сильно впечатлил.

— Занятно. Нам такого еще никто не доводил до сведения. Про тьму говорили все испытуемые, а вот про видения — вы первый, — заметила доктор Балестерос. — Интересно то, что в большинстве ваших видений погибает ваша жена. Если это все разложить с точки зрения психоанализа…

— Вот только не надо мою психику брать на анализ, — запротестовал я. — Тем более по методикам этого венского шарлатана.