Мичман с дежурным механиком колдовали над регламентом обслуживания, а я поднимал карту по записям в блокноте.

Как заранее ожидалось, фронтовая разведка противника не дремала. Вскрыли нашу подготовку к атаке качественно и заранее стягивали резервы и дополнительную артиллерию, вплоть до корпусной. Восьмиорудийную батарею длинных шестидюймовок я сам видел на марше. Шла эта механизированная колонна с запада. Пушки тягали большие угольные рутьеры, густо дымя высокими паровозными трубами. Считай, корпусной резерв бросили против нас республиканцы. И две дивизионные батареи сдвигались ближе к линии наших мостов с севера и с юга. Итого против нас, кроме траншейных малокалиберных пушек и бомбометов (которые республиканцы быстро с нас собезьянничали), будет действовать целых три батареи полевых трехдюймовок. Двадцать четыре ствола. Это не считая тяжелых пушек. Сурово.

С юга от железной дороги не двинулось ни одно орудие.

А вот с севера по рокаде тянулась в нашу сторону еще одна колонна дивизионных пушек. Кого-то на время совсем обездолили на «арту». Сейчас выясним кого.

Кроме артиллерии шли в сторону предполагаемого нашего прорыва пехотные колонны и обозы.

Сверху все было видно под ясным зимним солнышком как на мониторе компьютерной пошаговой стрелялки.

На промежуточном аэродроме заправились и вылетели в тыл, в штаб фронта – отвезти разведданные и получить последние приказы. Армия на то и армия, а не партизанский отряд, что все делается по приказу. Причем письменному.

На обратном пути повстречали дирижабль «Гурвинек III». Покачали ему крыльями, приветствуя, хулигански облетели вокруг. Из гондолы, заметив имперские опознавательные знаки на наших плоскостях, приветливо замахали руками.

Во фронтовом штабе переполох. Прибыл император из столицы. Сразу накрылась нормальная работа. Сам штаб выглядел как разворошенный муравейник. А уж что вокруг творилось… Городишко просто «вымер». Никого на улице без униформы. Кирасиры на лошадях улицы патрулируют, числом не менее отделения каждый патруль.

Благо что посадочное поле для дирижаблей находилось недалеко, а то не знал бы, как до штаба фронта добраться. Всем ни до кого. Император прибыл! В этот раз на поезде, иначе и к причальной мачте мне бы не приземлиться. Где-то за городом площадку бы пришлось искать левую. А под снегом это чревато. Снег все равняет – и кочки, и ямки.

Но мичман молодец, приземлился, как в ласковую женскую ручку.

Поздравил пилота с юбилейным вылетом и поплелся в штаб, загребая бурками давно не чищенный грязный снег с улиц. Пополам с конскими яблоками. Здесь хоть всего километров семьдесят севернее, а было существенно холоднее, чем в лесу временного расположения моей бригады.

Штаб охраняли в две нитки дворцовых гренадер. Но даже через внешнее оцепление императорских гвардейцев меня не пустили. Вызвали офицера.

Гвардейского лейтенанта, недовольного тем, что его выдернули на мороз, я вежливо попросил:

– Лейтенант, передайте генералу Моласу, что барон Бадонверт прибыл с воздушной разведки.

Одет я был, как из самолета вылез. Дубленая летная куртка без знаков различия и деревянная кобура на боку. На меховой шапке очки-консервы сдвинуты на лоб. Штаны ватные и бурки от рабочего комплекта бронемастера.

Тот смерил меня ленивым взглядом сверху вниз и, не представляясь, лениво процедил:

– «Гурвинек» улетел несколько часов назад и пока не возвращался. Других дирижаблей здесь не было. Так что придумайте что-нибудь правдоподобнее. Не пускать, – это он уже солдатам добавил.

Задубевший от холода на высоте, я впал в ярость.

– Слушай, ты, жертва аборта, если сию минуту не доложишь обо мне Моласу, то я тебя на ленточки порежу, не будь я Кровавый Кобчик.

Крайний солдат протянул было руку ко мне, но я в запале рванул ворот куртки, и тут все увидели Рыцарский крест на моей шее. Рука тут же убралась.

– Повторяю еще раз для особо одаренных, – повысил я голос. – Я – командир Рецкой «железной» бригады гвардии майор Кобчик, барон Бадонверт. Приказываю вам немедленно доложить обо мне второму квартирмейстеру генштаба. Бегом! – и открыл крышку кобуры.

Лейтенант попятился от меня, пытаясь что-то сказать, но ничего у него не получалось. Крыса тыловая, дула в упор, что ли, никогда не видел?

Солдаты в оцеплении все встали по стойке смирно – ну чисто рота почетного караула, и делали вид, что разборки офицеров их не касаются.

– О! Знакомый голос, – раздалось за моей спиной. – Кобчик здесь. И как всегда уже кого-то строит. Савва, ты уже не чрезвычайный комиссар, и права бессудного расстрела у тебя больше нет, насколько я помню.

Оглянулся – фельдмаршал Аршфорт собственной персоной. В парадной шинели по случаю приезда монарха, щеголяет красными отворотами. Рыцарский крест на этом фоне сияет. И не холодно же ему форсить? Небольшая свита за его спиной.

Встал по стойке смирно. Отрапортовал командующему фронтом как положено:

– Ваше превосходительство, гвардии майор Кобчик с воздушной разведки прибыл. Имею важные сведения.

Фельдмаршал оглянулся на причальную мачту и пожал плечами:

– А где дирижабль?

– Что вам всем этот дирижабль дался? – в сердцах воскликнул я. – Я на аэроплане прилетел.

– Так. Все ясно. Пошли в тепло, – потащил меня Аршфорт за плечо. – Сам пилотировал?

– Никак нет, экселенц. Там у аппарата летчик. Мичман. Ему бы чаю горячего. А лучше грога. Только водки много не давайте. Нам еще обратно лететь. И оцепление надо приставить к аппарату, а то он больно хрупкий.

И как воздух из меня спустили. Все же я сильно устал. А еще больше вымотался.

– Пошли, бадонский рыцарь, – усмехнулся фельдмаршал, – Молас квартирует в доме напротив. Я только что от него.

И он повернулся к гвардейскому лейтенанту, приказывая строгим тоном:

– Взвод поставить на часы к причальной мачте. Взять под охрану и оборону новейший секретный летательный аппарат. Термос с грогом мичману туда же.

Мичмана все же приволокли в отдел второго квартирмейстера. В тепло. Накормили, напоили и посадили около печки отогреваться. Заодно переспрашивали его о том, что им в моих данных было сомнительно. Он же также с неба вниз смотрел.

Потом прискакал Бьеркфорт, и все началось сначала.

Опять циркулями по карте, как ножками, генералы шастают, переходы высчитывают. Тяжелая эта наука – техника вождения войск. Нюансов масса. Я по российской армии помню, что максимальная скорость колонны по уставу тридцать пять километров в час. Для первой машины… А раньше еще, даже в шестидесятые годы прошлого века, она составляла всего двадцать пять километров в час. Хотя тот же основной танк с легкостью мог развивать скорость в полста километров за то же время. Про автомобили уже и не говорю. А также про то, что ездить в колонне и держать правильную дистанцию водителя надо серьезно учить. А тут все войска пока еще разноскоростные.

– Сто километров у меня ни люди, ни техника не выдержат, – заявил я, бросая на карту карандаш. – Боюсь даже подсчитать, сколько будет небоевых потерь из-за поломок. Посадить же на коробочку больше десяти человек у меня не получится. Да и десяток-то – уже тонна лишнего веса. А если пешком гнать, то пять-шесть километров в час максимально, это уже шестнадцать часов марша, ваши превосходительства. А после в бой сразу гнать бойца?.. Много он нам навоюет? Голая техника может днем идти со скоростью первой машины максимально двадцать пять километров в час. Ночью такой темп водители не выдержат. Да еще в колонне. Берите десять кэмэ в час как реальную скорость. А то и меньше. Все же дорога лесная, а не по степи.

– А на рутьеры пехоту посадить, – предложил Молас.

– И остаться перед боем без горючего и запасного боекомплекта? У меня в каждой коробочке всего по сорок снарядов, – возразил я.

– Снаряды мы тебе дадим, – сказал Аршфорт. – Три дюйма ни разу не дефицит. Высадишь пехоту и сразу на погрузку встанешь. Вот здесь есть фронтовой артсклад, – ткнул он циркулем в карту. – Практически рядом. Полевые кухни и продукты подготовим.