– А по батюшке? – непроизвольно вырвалось у меня, так как генерал намного меня старше.

– Отца Альгисом звали, – протянул Молас, видимо что-то вспоминая. – Он тоже любил, когда его именовали по отцу – Альгис Леонардович.

– Странное имя, – пожал я плечами притворно, но про себя отметил, что отец генерала явно из прибалтов.

– Не более странное, чем твое, Савва, – парировал генерал. – Так что приватно давай общаться по именам.

Хорошо на брудершафт не предложил выпить. Или он этого предложения ждал от меня? Перетопчется. Не люблю целоваться с мужиками.

Втуц красив по весне. На бульварах цветут деревья и кусты. Вагоны конки отмыты от зимней грязи и заново покрашены. В экипажах лошади вычищены до блеска. Даже окна в домах традиционно отмыли по весне.

Некоторое время мы молча любовались городом.

– Красиво у вас тут. Тепло, – поменял генерал тему после краткого молчания. – А у нас все еще снег лежит. У меня, кстати, для тебя посылка от Гоча. Потом пришлю.

– Как он там?

– Все такой же. И живет по-прежнему в заводской мансарде. И, кажется, молодая жена ему в этом потакает.

– Она там уже привыкла, пока работала у него горничной. Помню, вы ее собирались проверять…

– Чиста, – кратко ответил разведчик. – Родственники тоже. Так что с этой стороны все в порядке. Завод работает ритмично. Выпуск продукции увеличивается. Но об этом ты сам узнаешь из его письма.

– Как Щеттинпорт? Стоит? В газетах давно про него ничего не пишут.

– Нечего писать. Аршфорт изводит островитян демонстрациями штурма, но не штурмует. На испуг берет. А царцы далеко уже не те стали. Чувствуется, что со смертью маршала Смигла и нашего осеннего удара из них как хребет вынули. Не хотят воевать. Такое ощущение, что их устраивает сегодняшнее положение, когда между нами река, которая вот-вот вскроется ледоходом и можно будет ничего не делать на законных основаниях. Они даже свою бригаду из Щеттинпорта вывезли якобы на замену, но замены так и не поступило. Одни там теперь островитяне.

Мы проехали каменный мост через реку и повернули ко мне на гору. За капитальными заборами усадеб цвели сады, распространяя вокруг одуряющий запах жизни.

– Медкомиссию проходить будешь? – вдруг спросил генерал.

– Зачем? – пожал я плечами.

– Чтобы вернуться к воздухоплаванию. К разведке. У тебя это хорошо получалось.

Некоторое время я молчал, подстрекаемый желанием согласиться, но потом произнес.

– Я в отставке, Саем, – все-таки назвал его по имени. – Даже с имперским гражданством. Тем более как придворный в генеральских чинах повторному призыву не подлежу. Да и по линии Министерства промышленности у меня теперь броня от армии. Железная. Как «оружейному барону». Так что если нужны еще какие-либо железные игрушки, обращайся.

Копыта меринов звонко застучали по каменной брусчатке нашей улицы.

Молас молчал.

Я тоже.

И так до самого дома.

– Заворачивай сразу на хоздвор, – приказал я кучеру.

Элика вышла на веранду в платье горянки, в котором любила ходить по дому, и с поклоном подала генералу ковшик сидра за неимением в доме бражки.

К моему удивлению, Молас сделал все, как положено, стряхнул последние капли с ковшика под ноги моей жене и пожелал ей плодоносного чрева. Назвал Элику красавицей и отвесил витиеватый, на грани приличия комплимент, чем ввел ее в краску. Но к словам разведчика придраться было нельзя. Не за что цепляться. Все подтекстом.

– С размахом живешь, – с некоторой долей зависти констатировал Молас, когда жена ушла распоряжаться на кухню.

С высоты веранды открывался прелестный вид на мою усадьбу и дальше на город за рекой.

– Поэтому тут и живу, на горе, а не в городе, – ответил я. – Да и воздух здесь чище.

Разрешил Моласу курить на веранде и пошел распоряжаться по дому – генералу приготовить ванну и помочь привести себя в порядок с дороги, накрыть нам обед на веранде на двоих. Вино подать самое лучшее и можжевеловки принести с ледника. Закуски соответствующие и все прочее. Сервиз серебряный поставить из трофеев. Гость у нас почетный.

Если уже с утра рабочий день не заладился, то и отдохнуть не грех, раз представился такой хороший «дипломатический повод». Как же, самого второго квартирмейстера Восточного фронта в своем доме принимаю. Как там мне случаем Ремидий обмолвился? Принимать у себя дома герцога будет круче получения ордена. В таком случае Молас тянет не меньше чем на медаль.

От огемской кухни генерал отказался и предпочел рецкую экзотику. Как вам сказать – экзотику… ничего необычного в рецкой кухне нет, разве что продукты всегда только наисвежайшие и несколько специфические пряности с упором на дары горного леса. Из вин Молас выбрал лишь слабый яблочный сидр.

М-да, слегка упало у меня настроение, значит, все же работать придется, раз Молас водки не пьет. А я-то уже губу раскатал…

Пока мы делили свое внимание между холодными закусками, генерал улучил момент, когда перестали мелькать с сервировкой кухаркины дочки, и поблагодарил меня за бесшумный «дерринджер».

– Это было именно то, что нам требовалось. Вы с Гочем превзошли сами себя, – не поскупился генерал на похвалу.

– Осмелюсь спросить, Саем… вы перешли к индивидуальному террору? – заинтересовался я, впрочем, не ожидая, что он мне расскажет все. Не та служба, чтобы трепать попусту.

– Скажем так – к исполнению приговора, – ответил он. – Ликвидировали парочку высокопоставленных предателей в своих рядах, успевших, опасаясь провала, перед самой войной сбежать к противнику.

– Аристократия?

– Она самая. С ней очень трудно понять, когда кончаются родственные отношения и начинается измена родине. А родственные отношения среди них весьма разветвленные, и практически во всех странах, которые участвуют в войне, они их всегда найдут, по крайней мере, седьмую воду на киселе, – вздохнул начальник разведчиков.

– Измена родине? – притворно сделал я круглые глаза. – Не императору?

Мне постоянно кажется, что Молас, как сын попаданца, все время меня проверяет на попаданчество, вставляя несвойственные этому месту и времени обороты и идиомы.

– Это выражение моего отца, – пояснил генерал и процитировал: – «Короли приходят и уходят, а родина и народ остаются всегда».

– Если эту фразу широко толковать, то можно скатиться к сепаратизму, – заметил я. – Кровь и почва. Два понятия, которые разрушают многонациональные государства.

– Ты так думаешь?

– В соседних с нами республиках давно уже честную вассальную присягу сменили на национализм. Просто денежным мешкам, которые там имеют реальную власть, больше нечем привязывать к себе народ. За банкиров никто воевать не пойдет, разве что за очень большие деньги, а вот за родину всегда и бесплатно. Кстати, те листовки и брошюрки, которые ты мне давал на ознакомление… этой… Лиги социального равенства…

– Справедливости, – поправил меня генерал.

– Спасибо, – поблагодарил я за уточнение. – Так вот, я заметил, что, выбрав острием своей борьбы национальную буржуазию, эти лигисты вводят под другими названиями возврат к старому доброму вассалитету. Только вот сеньор у них коллективный – сама Лига.

– Дельное замечание, – отметил Молас и замолчал, так как нам принесли жаркое.

– И национализм для них просто ругательное слово. Национализм может быть, по их теории, только буржуазный, значит, плохой, потому что все трудящиеся во всем мире братья по определению.

– Что в этом ты видишь плохого?

– Только то, что трудящимися они признают лишь фабричных рабочих. Все, кто имеет хоть какую-то собственность, – буржуи, подлежащие ликвидации. Так и написано у них: «ликвидации как класса». Так что жди от них большой крови. Как полвека назад в Западной республике, когда вот так же ликвидировали аристократию как класс.

– Что, крестьяне для них уже не трудящиеся? – удивился генерал.

– Угу… – кивнул я. – Мелкая буржуазия с узколобым мышлением, погрязшая в идиотизме деревенской жизни и не понимающая своего счастья в работе на пролетариат. Насколько я понял, они готовят для крестьян повторное крепостное право, где коллективным сеньором будет выступать вся их Лига целиком. Никакой персонификации, на которой стоит классический феодализм, но принцип тот же.