Джа-Джинни посмотрел в глаза капитану и понял: все и впрямь рассчитано заранее. Крейн не мог попросить целительницу о такой странной и страшной услуге, поэтому он устроил так, что она сама решилась, поддавшись жалости. Хоть этот обман был совершен во благо, крылан вдруг ощутил к капитану неприязнь: магус его использовал, а ведь мог бы и предупредить, что собирается сделать.

– Использовал тебя?! – отчего-то его внутренний голос прозвучал точь-в-точь как голос Умберто. – Что же он тогда, по-твоему, сделал с Эсме?~

Крылан растерянно хмыкнул, и все~~~

~~~потемнело.

Умберто опять очутился перед огромным узлом, который надо было распутать. Узел маячил перед ним, сводя с ума замысловатыми переплетениями нитей, а потом начал растворяться в темноте. Помощник капитана смутно осознавал потерю некоего отрезка времени – недлинного, но важного. Последним, что он помнил, было лицо Кристобаля Крейна.

И слова…

«Ну что? Каково тебе, ублюдок? Ты заставил ее совершить убийство! Я тебе этого никогда не прощу!»

Это он сказал? Сказал Кристобалю?!

Да. И тот его ударил.

Он застонал и медленно приоткрыл глаза. Вокруг по-прежнему царила тьма, однако совсем другая – та, что возникает в комнате с плотными шторами на окнах ночью или в сумерках. Кровать… под балдахином? О да. Умберто начал догадываться, где очнулся. Он поднял руку и осторожно ощупал кончиками пальцев распухшую щеку. Два зуба шатались, но магус мог без труда сломать ему челюсть или скулу, так что, пожалуй, легко отделался. На другом корабле за оскорбление капитана отправили бы за борт.

А-а… может, его все-таки изгнали?

Умберто зажмурился, потянулся к «Невесте ветра» – и с облегчением ощутил ее присутствие там же, где всегда, в глубине его сознания. Ничего не изменилось, он по-прежнему часть команды, часть корабля.

Ничего не закончилось.

Кто-то осторожно поскребся в дверь; Умберто, отвернувшись и пряча разбитое лицо, крикнул:

– Входите!

Появилась молоденькая служанка с подносом, от которого исходил восхитительный запах, и желудок моряка немедленно напомнил, что вчера обед отменился из-за пожирателя кораблей, а ужин – из-за того, что он поднял руку на Крейна. Девчонка плюхнула поднос ему на колени и кинулась открывать окно; тотчас же яркие лучи солнца ворвались в комнату, заставив его прикрыть глаза рукой.

– Ну я и разоспался…

– А ваш друг предупреждал, что так будет, – весело ответила служанка.

– Друг? – переспросил Умберто. – Какой?

– Высокий, страшный такой, с повязкой на глазу… – Девушка сморщила нос. – Это он вас так отделал? – Прежде чем Умберто успел удивиться, она прибавила: – У него правая рука была разбита. Я боюсь таких мужчин. И тем не менее он попросил вас разбудить… и немного полечить.

Кошачьим движением она скользнула от окна прямиком на край постели, наклонилась и легко поцеловала его опухшую щеку. Умберто наконец-то догадался опустить взгляд. На юбке девушки красовался разрез, доходивший почти до пределов разумного, и ногу, видневшуюся в нем, обтягивал красный чулок, на бедре украшенный кокетливым бантиком.

Она, конечно, была вовсе не служанкой.

И находился он не в гостинице.

«Ты подонок, Крейн, – подумал Умберто без тени прежней злости. – Самый предусмотрительный подонок Десяти тысяч островов!»

Его начали лечить. И потому он совершенно никакого внимания не обратил на то, что происходило где-то поодаль, с кем-то другим~~~

~~~

Крейн, отправившись «пристраивать Умберто в надежное местечко», назад так и не пришел. Эсме тихо исчезла рано утром, и ее уход почувствовала только «Невеста». Возвращения помощника капитана пока что не предвиделось, а Джа-Джинни при свете дня не мог высунуть на палубу ни перышка.

Хаген остался на «Невесте ветра» полноправным хозяином.

Поначалу оборотень радовался свободе, и первая половина дня миновала без забот и тревог, но потом он вдруг вспомнил о случившемся накануне и о предстоящем разговоре с посланником вербовщика. Крейн пересказал «шкиперу» беседу с Гарфином, но кое о чем важном все они позабыли: как же изменится поведение вербовщика после истории с Роланом? Пересмешник вовсе не был настолько наивен, чтобы полагать, что о причастности «Верной» к внезапному исчезновению молодого рыбака никто не узнает. Крейна и Умберто видели в поселке, а кто-то мог даже слышать, как они спорили с Роланом, да и слово «петля» наверняка звучало там, в гавани, часто и громко.

Вспомнив о Ролане, Хаген выругался: он совсем запамятовал о поручении Крейна, которое следовало выполнить еще утром. Ночью капитан отослал рыбака в море с наказом держаться как можно дальше от любых фрегатов, даже не отмеченных знаком эверрской портовой охраны, и вернуться, лишь когда позовут. «А мои мать и сестра?» – спросил парнишка, хмурясь в тревоге. «О них позаботятся», – ответил Крейн.

– Проклятье, как я мог забыть? – пробормотал оборотень и быстрым шагом направился в капитанскую каюту, где лежал на столе подготовленный Крейном кошель с деньгами, которых родственницам Ролана должно было хватить на переезд в более приличный дом.

«Потом, возможно, ты заберешь их», – сказал Крейн Ролану.

С досадного упущения, причиной которого была странная забывчивость оборотня, началась череда мелких неприятностей. Сначала он слишком долго искал матроса, которого мог бы отправить в поселок, потом вдруг увидел на причале одного из эверрских корабелов – мастер стоял, разглядывая фрегат, и как-то странно улыбнулся, заметив на борту навигатора. Кое-кто из матросов тоже обратил внимание на нежданного гостя, и пересмешник почувствовал себя неумелым кукольником, которому поручили управлять целым театром: связующие нити в его руках начали путаться, а потом натянулись так, что заболела голова. Боль походила на густой туман, который заволакивал все вокруг, угрожая лишить оборотня не только зрения и слуха, но и контроля над собственным лицом.

А хуже всего оказалось то, что это невозможно было скрыть от матросов: все они, от юнги до сидевшего в трюме боцмана-грогана, ощущали растерянность Хагена как свою собственную, и их недовольство росло.

Ближе к вечеру торговцу Марко Эсте пришлось отвлечься от своих дел и заняться расследованием драки, которую устроили двое матросов «Верной» в одной из портовых таверн, не поладив с кем-то из обслуги. Расспросив хозяина таверны и свидетелей, негоциант изрядно удивился: в случившемся действительно были виновны его люди, хотя у них и нашелся формальный повод.

– Капитан, да нас чуть было не накормили какой-то отравой! – сердито заявил матрос, которому в этот момент связывал руки за спиной один из городских стражей, заботливо вызванных хозяином. – Спросите его, что нам подали вместо жаркого из кролика! Кости там были точно не кроличьи! Верни деньги, рыло!

Хозяин запротестовал, но Хаген, втянув носом воздух, и впрямь почувствовал странный запах, а потому немедленно потребовал показать ему остатки блюда, бо́льшая часть которого была живописно разбросана по полу. Когда просьбу выполнили, оборотень склонился над сковородой с мясом, сморщил аристократический нос и во всеуслышание объявил:

– Это кошатина!

Изменившись в лице, хозяин таверны заявил, что претензий к драчливым посетителям не имеет и, раз уж так сложилось, они получат обратно свои деньги с прибавкой за молчание. Пока людей Хагена освобождали, ему пришлось выслушать немало униженных извинений, но самое главное прозвучало напоследок:

– Ну у вас и нюх, шкипер, – сказал хозяин, подозрительно прищурив глаза. – Прямо как у магуса. Завидую!

– Это у меня от бабушки, – брякнул пересмешник наобум и торопливо ретировался вместе с матросами. Он лишь теперь понял, что едва не выдал себя неосторожным поступком. Оставалось надеяться, что наблюдательный пройдоха не станет болтать о случившемся – ведь иначе ему придется рассказать и о том, что именно шкипер унюхал в его стряпне.