— Уверен, что я сегодня скопычусь?

— Ни один кейтах никогда не переживал обряда.

— Ну, посмотрим, посмотрим.

— Оставьте кресло и стол. Сейчас почтенному подадут завтрак, — прозвучало в адрес мельтешащих слуг.

— Пожалуй, предпочту пережить испытание натощак, — поразмыслив, возразил я.

— Поесть напоследок — святое право любого. Тем более, вы Мониль спасли… Нет? Как угодно. Уносите стол и кресло. Хочу воспользоваться возможностью и выразить вам свою благодарность за спасение моего родного мира. Всё-таки вы чужак, и для чужака поступок очень… благородный.

— They have already buried you! — охнула Жилан, и я, к изумлению своему, убедился, что девочка уже явственно начала понимать по-монильски. До чего талантливая!

— Don’t worry, Jelan. I’ll survive. I promise you![12]

Убрав всю мебель, ковры и занавеси, слуги расстелили повсюду широкие и длинные полосы светлой, красиво переливающейся ткани. Внесли странной формы чаши, больше похожие на жаровни — широкие, кованые, на высокой трёхногой опоре; в них, наполненные водой, можно было окунуть пальцы, держа кисти на уровне груди. Появился также высокий стол, похожий на пюпитр для нот. Только не столь сильно наклонённый. Для местного аналога Библии, что ли?

Священнослужители вошли в палатку по двое; с ними был и Логнарт, но он, хмурый, замкнутый, встал у стены, у одной из шатровых опор. Передо мной выстроился клин облачённых в серое людей, лица которых выражали ожесточение и неприятие, и ни искры симпатии или там сочувствия. Дорогие ткани, обилие драгоценностей, украшавших плечи и руки этих людей, всё равно не исправляли ситуации — сходство с нахохлившимися посреди болота цаплями получилось несомненное. Один из них, в балахоне пороскошнее и в рубинах покрупнее, особенно напоминал эту птицу.

— Приветствую того, кто носит в душе семя ада, — провозглашено было со всем пафосом. Говорил тот самый, изукрашенный драгоценностями больше других священник. Должно быть, он и есть Пресвященный, местный аналог папы римского или патриарха всея Руси. Фу ты, ну ты, прямо в дрожь бросает.

— Благодарю, — пробормотал я.

— Готов ли ты принять испытание благости души, принять Бога в себя и очистить свою душу, если таковая нуждается в очищении?

— Я готов исполнить свой долг.

Формулировка была нейтральная: и себе, и другим.

Признавать себя одержимым было опасно, но и отрицать очевидное — глупо. Я смотрел в глаза первосвященнику прямо и отчасти вызывающе. Он же отлично владел собой, глаза почти ничего не выражали, при этом оставаясь вполне живыми.

— Ты можешь обратиться к Богу на свой лад и испросить у него благословения, пока мы не начали обряд, — произнёс он, помедлив. — Или же считаешь себя готовым?

— Я вполне готов.

— Традиции требуют подвергнуть испытанию любого, кто находится под подозрением, что он одержим демоном. Можешь ли поклясться, что твоей души не касалось ни одно демоническое существо?

— Нет, не могу, — после паузы ответил я. Лгать, конечно, не стоило. Да и к чему — все тут присутствующие знали правду.

— Готов ли ты сейчас доказать свою чистоту, либо же очистить свою душу от власти ада, беллий?

— Готов.

— Спаси меня, — пробормотала айн.

Мне казалось, я вижу её воочию — сухие от волнения губы, отчаявшиеся глаза. Она в меня не верила, но это не оскорбляло. Хотя и желание защищать таяло от каждого такого взгляда, обвиняющего и отчасти даже высокомерного. Однако спасать её означало спасать себя. И капризничать в этой ситуации не приходится.

— Успокойся, пожалуйста.

Мне было предложено встать перед аналоем, в шаге от него… Нет, я, похоже, зря поспешил с выводами, потому что на эту подставку никто не спешил водружать священную книгу. Вместо этого Пресвященный сбросил с плеч длинный серый плащ, мерцающий, будто парча, и, ловко свернув, набросил на аналой… Или как уж он тут называется. Потом к плащу был прислонён посох со свисающими с навершия нитками мелкого хрусталя. Красивым жестом старик стряхнул манжеты рукавов ближе к локтям и развернул руки ладонями ко мне. Похоже, он собирался вычитывать экзорцизм на память.

Я почувствовал, как дрожит во мне моя вечная спутница. Наверное, так себя чувствуют женщины, носящие дитя. Правда, никакого умиления по этому поводу я не ощущал. Только напряжение, больше ничего.

Мощный поток чужой воли облёк меня и едва не ошеломил. Губы Пресвященного были недвижны, остальные священнослужители тоже молчали. Стояли столбами, выставив вперёд свои посохи, не обвешанные хрусталём, как у высшего чина. Могущество, хлестнувшее по лицу, имело мало общего с магией. Я не видел его, не мог воспринять магическим взором, и даже энергий не видел. Но что-то же было! И оно подхватило меня, будто листок бурным потоком, и рвануло в бездну.

Миг отчаяния, впрочем, оказался кратким. И даже не потому, что айн забилась у меня внутри, как бабочка в ладонях. Мне припомнились поединки с Хтилем, в те времена казавшиеся мне столь же необъяснимыми и странными. Кажется, в чём-то айн была права, когда отстаивала демонические принципы обучения, садистские, как и вся тамошняя жизнь. Немыслимо так жить и так учиться, но… Но вот уже в который раз приобретённый опыт спасает меня.

Я пытался вдохнуть поглубже, но грудь и горло перехватило. Что ж, найдём другой способ удовлетворить потребность тела в кислороде. Если тут что и окажется мне под силу, то только способность владеть собой. Мою незримую спутницу, по сути, половинку меня, приходилось держать изо всех сил — она рвалась так, что если бы мне пришлось держать её физически, переломал бы ей половину костей.

Эта сила, накатывавшая на меня и словно бы пытавшаяся вывернуть наизнанку, оказалась не по зубам лишь одному равновесию души. Может быть, опыт ментальных поединков помог мне в какой-то момент обрести полное душевное равновесие. А через миг захлёстывающие меня волны чужого могущества сдали позиции. Нет, они не отступили, они оставались здесь, однако больше не имели доступа к моей душе.

Мысленно прижав к себе айн, я гладил её по голове, будто испуганного ребёнка. Мне оставалось только ждать, но каждое мгновение лишь укрепляло меня в уверенности, что я смогу продержаться до конца и спасти мою спутницу от гибели. Кажется, она не верила мне даже теперь, если вообще способна была задумываться. Кажется, паника лишила её способности мыслить. Ну, такое бывает не только с демонами, но и с людьми.

Подняв голову, я взглянул в глаза Пресвященному, которые стали колкими, как два кусочка хрусталя, отколотые от глыбы, но не отшлифованные. Взглянул — и улыбнулся. Мне показались забавными усилия священнослужителей теперь, когда я нашёл ключ к той силе, которой они пытались меня раздавить.

Я улыбнулся — и вдруг увидел ответ. Взгляд старика стал иным. Он не смягчился, но что-то произошло. Пресвященный опустил ладони и одну из них погрузил в хрустальную гущину свисающих с посоха нитей. И в тот же миг напор мощи иссяк.

Мне уже можно было спокойно перевести дух.

Мне уже можно было спокойно выйти из шатра, прогуляться между полотняных холмиков, посмотреть на людей. Со мной раскланивались и, хотя не спешили подавать руку, держались вежливо и очень приветливо. Даже как-то нарочито. Сопровождающая меня Жилан то и дело принимала от монильцев какие-то угощения для меня. Её не удивляли эти знаки внимания, поэтому и я затолкал своё недоумение поглубже. Наверное, тут так принято выказывать благодарность или там симпатию, приходится смотреть с пониманием на чужие традиции.

Вернувшись к своей палатке (туда уже внесли всю мебель, покрывала, убрали серые ткани, развешанные и расстеленные для обряда), я с любопытством принял от моей сиделки огромный поднос, на котором она поспешила разложить угощение. Итак, чем тут принято радовать спасителей мира? Какие-то крохотные булочки, как оказалось, с начинкой, штучки вроде тарталеток, пахлава, фаршированные чем-то аппетитным маленькие помидорки и даже полосатые пирожные. Всё это Жилан разложила по ранжиру и предложила принести чаю.