— Ты говоришь какую-то ерунду. Чего ещё человек может желать, как не власти и могущества? И какая разница, где именно он их достигнет?
— Видишь — есть разница.
— Ты просто выпендриваешься, вот что я скажу.
— Выпендриваюсь я или нет — для тебя не должно быть важно. Ты хочешь, чтобы я тебе помог? Ты хочешь помочь сама себе?
— Твои самодовольство и самоуверенность ничем не оправданы! Почему ты считаешь, что тебе удастся то, что не удавалось никому — поддержать меня и дать мне возможность пережить экзорцизм?
— Мне и сейчас удаётся то, что не по плечу ни одному монильцу — держать тебя в узде. И там, где я проявляю волю, смогу показать и силу. Может, моё могущество как раз в этом и состоит — управлять тобой и защищать тебя? В болезни и в здравии, в бедности и в богатстве…
— Наглец!
— Пусть так. Но сейчас от меня зависит твоя жизнь. Помоги мне сохранить её для тебя. Ну?
Айн молчала дольше, чем я мог ожидать.
— Ты пытаешь поставить меня в безвыходное положение. Тебе мало того, что ты уже успел со мной сделать?
— Мы оба поставлены в безвыходное положение. Я предлагаю тебе объединить наши силы. А то, что сложилось между нами — ты знаешь, это уже нельзя изменить. Давай учиться жить с тем, что есть.
Она снова помолчала. Я ощущал её неодобрение, густо замешанное на ненависти, но вместе с тем присутствовало и ещё что-то… Столь же значимое, кажется. И от её ответа, от его тональности, от паузы, от звучания зависят, пожалуй, все наши дальнейшие отношения.
— Я ничего не знаю о монильском обряде экзорцизма, — нехотя сказала женщина. — Однако предполагаю, что задача окажется тебе не по плечу.
— Ты лишь предполагаешь. Нам придётся посмотреть, на что я способен. Я прошу твоей помощи. Это ведь в большей степени тебе надо, а не мне!
— Почему это в большей степени мне?
— Потому что меня в случае неудачи ждёт всего лишь смерть, а тебя-то аж целое уничтожение!
Меня удивило то, что она заржала, да с таким смаком, с каким мне самому едва ли приходилось встречать самые неприличные, самые сальные анекдоты. Это у неё нервное, что ли?
— Разницу прочувствовала. Что ж, пожалуй, ты прав. Давай вместе подумаем, что мы можем предпринять, чтобы уцелеть. Давай вместе…
Первого монильского священнослужителя, которого я увидел, привели прямо ко мне в палатку. Теперь уже бросалось в глаза, сколь нарочито меня не отпускают ни на шаг от шатра: комфортабельного, снабжённого всем необходимым, даже небольшим закутком, где можно было заняться своим туалетом. Конечно, мне дозволялось посидеть у входа в шатёр или погулять вокруг него, опираясь на руку Жилан — но не более.
С одной стороны, следят, чтоб я не сбежал, с другой — обеспечивают мою безопасность и благополучие окружающих. Ведь монильцы вполне искренне опасаются одержимых. Мало ли, кому-то придёт в голову идея избавиться от меня. Стражи вокруг хватало, чтоб успешно воспрепятствовать и мне одному, и множеству местных, ежели таковые появятся в опасной близости от палатки.
— Это станет ответом на твоё предложение умотать отсюда? — ехидно осведомился я у айн.
Она ответила устало:
— Да, вполне. Ну хорошо, попробуем совершить очередное чудо. Однако не многовато ли ты от меня хочешь?
— Не больше, чем жизнь требует от меня самого.
Этот священнослужитель, которого привели ко мне Логнарт и Коинеру, смотрел сурово, но без какой-то особой эмоции, нарочито выраженной лицом и фигурой. Прекрасно владеет собой, скрывая страх, если он есть, или, к примеру, ненависть. Смотрит на меня с хорошо скрытым любопытством, однако держится вежливо. Я поднялся, приветствуя его, но, подумав, уселся обратно. От представителя Храма веяло зимней стужей, и вся его вежливость была словно инеем подёрнута. Как-то не хотелось оказывать особое уважение такому человеку.
Но, собственно, мы почти и не разговаривали. Он произнёс несколько дежурных фраз, я ответил в тон. Очевидно, что истинной целью стало стремление просто посмотреть на меня. Мне же любопытно было взглянуть на то, каковы эти местные священники. Ну, конечно, на нём длинное одеяние — всё прямо как у нас — и причудливый головной убор. Он опирался на красивый посох, и обращение священнослужителя со своей опорой лучше, чем намёки понимающих людей, засвидетельствовало значимость этого предмета, выходящую даже за рамки ценности произведения искусства. Может быть, как у нас крест, у здешних священным символом является эта палка?
— Do you have any problems? — уточнила моя сердобольная сиделка, как только за священником опустился входной полог.
— A big problem, Jelan.
— Can I help you?
— No. Unfortunately no.
— Does this problem have a magic causes?[10]
— Ну а какие же ещё? — пробормотал я, кивая.
Мне было очень плохо. Как-то и ноги разом ослабели, и желание двигаться пропало, перед глазами потемнело, голова закружилась. Страх? Ну а что ж ещё. Должно быть, так. Надо срочно брать себя в руки. Вот-вот подойдёт время испытания, надо готовиться.
Пришло в голову помедитировать. Я устроился прямо возле кровати, на толстом ковре, в подушках, положенных так, чтоб на протяжении долгого времени свободно думать о деле, а не о том, как бы поскорее сменить позу. На этот раз медитировал не на что-то внешнее, не в поисках ответа на вопрос или магической силы, а на нашу с айн связь, ставшую поистине незыблемой. И к моему глубокому удовольствию, кое-что сумел узнать.
Форма этой связи изначально подразумевала взаимопроникновение и доминирование сильнейшего сознания над слабейшим. Разумеется, в древние времена методика конструирования подобных артефактов была создана совсем не для того, чтобы создатель подпадал под влияние собственного творения. Но система лишала слабого мага всякой надежды стать могущественным с опорой на один только чародейский предмет такого рода. Я должен был оказаться лёгкой добычей айн и стать для артефакта питательной средой и опорой в получении новой силы.
Однако при нашем слиянии обнаружилось несовпадение базовых энергий и естественной магии. Если сравнивать это со складыванием конструктора: штырьки не попали в пазы. Плоскости наших сознаний заскользили друг относительно друга. Но — изначально артефакт всё-таки был предназначен для управления заключённой в него душой. Так что у меня в руках оказался дополнительный механизм управления, у айн же — никакого. Так и не отыскав точки сцепления, она оказалась беспомощной передо мной. Да, я не способен был раздавить её сознание, так как и сам не знал, на что опереться. Но способен был командовать ею. И — как оказалось — даже изолировать. Нет, не от себя, увы, только от окружающего мира.
Вот оно! Именно это и надо попробовать. Может быть, получится так себе, может быть, удастся удерживать её лишь короткое время, но этого ей должно хватить, чтоб выжить. А значит, хватит и мне.
— Ты злоупотребляешь, — проворчала демоница. — Сколько пафоса! Сколько самоуверенности.
— Жить-то хочешь?
— Хочу.
— Значит, потерпишь. Это не так долго.
— Я боюсь, тебя не хватит до конца обряда.
— Нам остаётся только проверить на деле. А тебе — довериться моей воле.
Наутро, вскоре после рассвета, в палатку вошли слуги. Опасливо косясь на меня, они вынесли прочь всю мебель и ковры. Мой вопрос, обращённый к молчаливой охране: «Может, я выйду, снаружи постою, не буду никого пужать своей особой?» долго оставался без ответа.
— Вам положено оставаться внутри, почтенный, — наконец прозвучало в ответ. Изъяснялся стражник весьма уважительно, ни нотки иронии не чувствовалось. Уже хорошо. — Они справятся.
— Jelan, please, help them, if you can.
— I have already offered my help. They refused,[11] — немедленно ответила моя азиатка.
— Могли бы сорганизовать девушке заклинание перевода.
— Она не обращалась с подобной просьбой, — хмуро ответил мне всё тот же охранник. И я укрепился в мысли, что монильцы старались делать всё, чтоб держать меня в стороне от новостей. Чтоб я сам ничего не услышал и не увидел, и чтоб сиделка, передвигавшаяся по лагерю свободнее, чем я, ничего не смогла мне «принести на хвосте». — А сейчас уже поздно.
