Однако же – ускользнули.

– Маленькая сероглазая птичка с золотым оперением… – продолжал он тем временем, и теперь Эсме почувствовала, где именно стоит ее загадочный похититель. Она сжалась, закуталась в одеяло и на самом деле сделалась похожа на птенца в гнезде. – Ты так долго странствовала по морям в компании неотесанных мужланов, что и забыла, каково это – удобная постель, чистые простыни…

– Мне ничего такого не нужно, – сказала Эсме, но слова прозвучали слабо, неубедительно. Незнакомец тоже это почувствовал и коротко рассмеялся, а потом завершил свой перечень:

– Изысканные яства, умелые горничные и вышколенные слуги… Ох, прости! Я и забыл, что ты о подобном и не мечтала, потому что родилась в семье простолюдинов и с детства привыкла обходиться малым. Но есть вещи, моя дорогая, которые просто необходимы юным девушкам, особенно таким красивым и… – Он чуть помедлил, не то подбирая нужное слово, не то просто для пущей театральности. – Талантливым, как ты.

«Он все обо мне знает, – поняла Эсме и ощутила горький привкус во рту. Шелковая сорочка льнула к телу, а целительнице казалось, это щупальца кракена опутали ее и вот-вот утянут на дно. – Он даже знает, о чем я думаю».

– Твои таланты мне и нужны, – раздалось из-за полога, и теперь голос показался Эсме смутно знакомым. – Поэтому отныне ты будешь жить здесь.

Она сочла возможным уточнить и даже сумела сделать это весьма язвительно:

– В клетке?

– В золотой, моя милая! – Незнакомец снова рассмеялся. – Поверь, тебе понравится. Ведь ты не будешь одна, да и клетка велика! Здесь есть все, что только душе угодно. Захочешь уединения – к твоим услугам дом у озера и невидимые слуги, пожелаешь развлечься – тебя с радостью встретят на балу, пригласят танцевать и наперебой будут твердить, что ты прекрасна. Радужная перспектива, не так ли?

Ирония в его голосе не ускользнула от внимания Эсме.

– Год назад босоногая провинциалка, заслышав такое, свихнулась бы от радости, – ответила она. – Но недавно я увидела свое имя в объявлении о награде… Общей за всех нас, но из скольких-то тысяч золотых, думаю, на мою долю перепадает немало. Как-то после этого с трудом верится в балы и прочие удовольствия.

– Ты не только талантлива, но и умна, – сказал он. – Какая удача! Видишь ли, награду за тебя я уже получил… от себя самого.

Звездный полог отодвинулся, шурша, и Эсме со свистом втянула воздух сквозь стиснутые зубы: перед ней стоял магус, которого невозможно было не узнать, хоть они раньше и не встречались. Многое прояснилось: она теперь точно понимала, зачем понадобилось устраивать такое эффектное похищение, и знала, что его следующие слова могут стать смертным приговором целительнице, у которой нет при себе ни единого снадобья, – впрочем, разве до снадобий там, где признали свою беспомощность даже алхимики из клана Корвисс? Но отчего-то он медлил, не просил исцеления. И еще он вовсе не походил на больного, изнуренного многолетним недугом, готового вот-вот отправиться к Великому Шторму…

Мир завертелся. Собственный голос она услышала будто со стороны:

– Ваше величество… Простите, я не могу приветствовать вас должным образом. Не умею… не обучена…

Надо же, еще остались силы говорить.

– Это поправимо, – ответил Аматейн миролюбивым тоном. На его серебряной маске мерцали блики света – танцевали, будто живые, и Эсме зажмурилась, потому что их танец завораживал, лишал воли. «Еще немного, – поняла она, – и я забуду собственное имя, если он прикажет». Целительница решила сосредоточиться на чем-нибудь другом… на чем?! Проклятая маска отпечаталась на внутренней стороне век, от нее невозможно было скрыться, поэтому Эсме поступила иначе: посмотрела прямо в глаза капитану-императору.

Льдисто-голубые, прозрачные, они были ей знакомы.

Она уже слышала этот голос.

И видела волевые, жесткие черты лица, довольно точно повторенные в серебре.

Нет, он не страдал ни от какой болезни. И это лицо не могло быть лицом магуса, потому что магусы не стареют…

– Нет… – выдохнула Эсме, ощущая прикосновение холодного ужаса. Ужас был подобен непроницаемо-черной воде, которая начала заполнять комнату, поднимаясь все выше и выше. Их взгляды – ее и Аматейна – как будто сплавились между собой, и теперь собственные глаза стали для целительницы двумя ранами, сквозь которые уходила жизненная сила, двумя пробоинами в корпусе корабля, давшими путь смертоносной ледяной воде. Картины из прошлого вихрем проносились перед ее внутренним зрением, пока весь последний вот уже почти год не сошелся на лице, увиденном всего лишь раз, – лице, которое сейчас скрывала бесстрастная серебряная маска.

Черная вода поднялась до горла, и Эсме даже не хватило сил, чтобы закричать от страха.

– Да, – сказал Аматейн Эгретта и отвернулся, проявив неожиданное милосердие. А ведь мог бы выпить ее до дна… – Да. Вижу, ты многое поняла. Не стоит торопиться, пройдет совсем немного времени – поймешь все остальное. А пока отдыхай, моя маленькая птичка!

– Нету у него татуировки. Если и была, то вся вышла – сгорела. Видал, какой ожог на спине? Ему, считай, ихняя целительница шкуру заново нарастила. Вроде и жутковато смотрится, но я не знаю никого другого, кто вообще сумел бы справиться с такой раной!

– Недаром, значит, его величество сразу же забрал эту девчонку к себе.

– Ага. Если она и впрямь его исцелит… то умрет богатой, хе-хе. Давай, тяни!

Заскрипел ворот, цепи натянулись, и Хагену пришлось подняться, иначе его плечи просто выдернуло бы из суставов. Боль, уже ставшая привычной, волной прошла по телу, ненадолго задержалась под ребрами с правой стороны и радостно вцепилась в пальцы – изломанные, опухшие. Он не сдержался, застонал, вызвав у невидимых тюремщиков веселый смех.

– Что, не нравится? – сказал первый – тот самый, который увлеченно рассуждал о несуществующей татуировке и о целительстве. – Ничего, Пламенный, терпеть тебе осталось недолго. Недели две…

– Почему две? – перебил другой. – Его величество такого почетного гостя раньше чем через месяц никуда не отпустит, хе-хе. Не так уж часто сюда небесные дети попадают, да еще и фениксы… эй, а у тебя и впрямь глаза разного цвета?

– Сними повязку – сам увидишь, – хрипло проговорил Хаген. Распухший язык еле-еле ворочался во рту, каждый звук отзывался болью в разбитых губах. – Что, страшно?

– Хитрый ты… – ответил тюремщик. – Я жить хочу.

Он размахнулся и ударил пленника под колени. Лишь цепи не дали пересмешнику упасть, но губы он прикусил до крови.

«Заступница, я и трех дней не выдержу – что уж говорить о месяце…»

– Вот не окажись ты фениксом, – продолжал между тем разглагольствовать его мучитель, – все было бы проще. Так, Берто? Сюда пришел бы какой-нибудь щупач и быстренько прочитал бы в твоей башке все, что нужно его величеству. Следом за щупачом прислали бы целителя – надо же подлатать заключенного перед тем, как отправлять его на казнь!

– Такой расклад для всех годится, – вновь подал голос первый тюремщик, Берто, – но только не для фениксов. Мы-то люди простые, но лорд Рейго все очень толково объяснил – дескать, кто к Пламенному в голову полезет без спроса, тот будет до конца дней под себя делать и лепетать бессвязно, как младенец. Что щупач, что целитель – все одно. Феникс выжжет ему в черепушке все без остатка.

– Короче, придется тебя на плаху нести по частям! – подытожил второй. – Но мы привычные, справимся.

– А все-таки жаль, – вздохнул Берто. – Не увидим мы с тобой огненных фокусов. Говорят, фениксы в этом деле знали толк!

– Увидите, – прохрипел Хаген. – Обещаю…

«…капитан придет. Он придет. Обязательно придет».

Это заклинание спасало пересмешника в те мгновения, когда выступали слезы на глазах и хотелось выть, скулить, молить о пощаде. Он заставил себя свыкнуться с болью и с темнотой. А еще – не думать, что если Крейн не спас своего двойника до сих пор, то и вовсе не сумеет спасти: ведь он в Облачном городе, во владениях Аматейна. Хаген знал, что невозможное иногда случается – ведь удалось же убийце пробраться в Сады Иллюзий, самое безопасное место в мире! – поэтому продолжал мысленно твердить одно и то же, словно одержимый.