Поймите же, быть пришельцем в своей, а не чужой земле, это проклятие.
И это проклятие — удел мой.
VII
Все разорено, пусто место, остался стол — во весь рост человечий велик сделан.
Обнаглелые жадно с обезьяньим гиком и гоготом рвут на куски пирог, который когда-то испекла покойница Русь — прощальный, поминальный пирог.
И рвут, и глотают, и давятся.
И с налитыми кровью глазами грызут стол, как голодная лошадь ясли. И норовят дочиста слопать все до прихода гостей, до будущих хозяев земли, которые сядут на широкую русскую землю.
Ве-е-ечна-я па-амять.
Слово к матери-земли{*}
Укатилось солнце за горы. Зажглись на облаках звезды — ясные и тусклые по числу людей, рожденных от века.
А от Косарей по Становищу души усопших — из звезд светлее светлых, охраняя пути солнца, повели Денницу к восходу.
И сама Обида-Недоля, не смыкая слезящихся глаз, усталая, день исходив от дома к дому, грохнулась на землю под терновым кустом спит.
Родимая звезда, блеснув, украсила ночное небо.
* * *
Мать пресвятая, позволь положить тебе требу: вот хлебы и сыры и мед, — не за себя, мы просим за нашу Русскую землю.
Мать пресвятая, принеси в колыбель ребятам хорошие сны: они с колыбели хиреют — кожа да кости — галчата, и кому они нужны, уродцы. А ты постели им дорогу золотыми камнями, сделай так, чтобы век была с ними да не кудлатая рваная Обида, а красавица Доля, измени наш жалкий удел в счастливый, нареки наново участь бесталанной Руси.
Посмотри, вон растерзанный лежем лежит — это наша бездольная, наша убогая Русь. Ее повзыскала Судина, добралась до голов: там, отчаявшись, на разбой идут, там много граблено, там хочешь жить, как тебе любо, а сам лезешь в петлю.
Или благословение твое миновало нас или родились мы в бедную ночь и век останемся бедняками. Так ли нам на роду написано быть несуразными, дурнями — у моря быть и воды не найти?
Огонь охватил нашу жатву — пылают нивы, на море бурей разбило корабль, разорены до последней нитки.
Смилуйся, мать, посмотри, вон твой сын с куском хлеба и палкой в руке бросил дом и идет по катучим камням, куда глаза глядят, а злыдни — спутники горя, обвиваясь вкруг шеи, шепчут на уши:
«Мы от тебя не отстанем!»
Вещая, лебедь, плещущая крылами у синего моря, мать земли — матерь — земля! Ты читаешь волховную книгу, попроси творца мира, сидящего на облаках Солнце- Всеведа, он мечет семена на землю — и земля зачинает и мир весь родится. Попроси за нас, за нашу Русскую землю, чтобы Русь не погибла.
Нет нам места и не знаем, куда деваться от Кручины и Лиха.
И если бы нашелся из нас хоть один, кто бы ударил ее топором,
или спустил в яму и закрыл камнем,
или бросил бы в реку,
или, защемив в дерево, забил бы в дупло,
или запрятал бы ее под мельничный жернов худую, жалкую, черную долю — нашу злую судьбу!
Мы отупели — и горды, мы не разрешили загадок — и покойны, все письмена для нас темны — и мы вознесем свою слепоту.
Мать, повели им, всем праздным, всем забывшим тебя, забывшим родину, твою землю и долг перед ней и пусть они потом и кровью удобряют худородную, истощенную, заброшенную ниву.
И неужели Русской земле ты судила Недолю? И всегда растрепанная, несуразная, с диким хохотом, самодовольная, униженная и нищая будет она пресмыкаться, не скажет путного слова?
Мудрая, вещая, знающая судьбы, равно распределяющая свои уделы, подай нам счастья!
Не страшна нам смерть — клянемся тебе до последних минут жизни отдать все наши силы и умереть, как ты захочешь, — нам страшно твое проклятие.
И посмотри, вон там молодая прекрасная Лада, счастливая доля, в свете зари словно говорящая солнцу: «Не выходи, солнце, я уже вышла!» — она нам бросает свою золотую нить.
Мать пресвятая, возьми эти хлебы, сыры и мед с наших полей, свяжи нашу нить с нитью Доли, скуй ее с нашей, свари ее с нашей нераздельно в одной брачной доле навек!
Плач{*}
Всплакала малая птица
Белая перепелка:
Сыр-бор в огне пылает
Разорено гнездо,
Конец пришел.
Не белая перепелка
Плачет мое малое сердце:
Наше русское царство погибло.
— А светы вы, высокие хоромы,
Кому вами будет владети!
— А светы вы, милые переходы,
Кому будет по вас ходити!
— А светы вы, бранные убрусы,
Березу ли вами крутити!
— А светы вы, золоты ширинки,
Лесы ли вами дарити!
— А светы вы, яхонты-сережки,
На сучье ли вас задевати!
Белая перепелка,
Ты, мое малое сердце,
Те́ремы ломают —
Русскому царству конец.
Русскому царству конец.
— А судьба моя бессудьбинная!
И как ступить мне в темную келью,
Благословиться на подневольную жизнь!
Заповедное слово Русскому народу{*}
Горе тебе, русский народ!
Ты расточил богатства веков, что накопили отцы твои, собирая по крохам через совесть за гибель души своей, — наследие седой старины среди кремлевских стен, ты все разрушил, ты, как ребенок, сломал бесценную игрушку, ты напоил злобой невежества и отчаяния своего землю на могильную меру, сам задыхаешься от отчаяния и видишь губителя в каждом приближающемся к тебе.
Испугался ты последним и страшным испугом, ты, как Каин, ищешь места себе на земле, где бы голову приклонить, а каждый куст тебе шепчет:
— Беги, проклятый, дальше беги!
И убитые тобой встают вслед вереницей:
— Каин, где брат твой?
А ты, растерзанный, повторяешь одно свое каиново слово:
— Разве я сторож брату моему?
И брат твой убитый пролетает мимо.
Что ему нужно? Когда он восстанет?
— Иди, Каин, иди!
А рядом поднимаются желтые, белые, золотые народы, все они братья друг другу, все они братья убитому тобою брату, а ты — один.
— Иди, Каин, иди!
Растерзанный, с расстегнутым воротом, без шапки, сжимая винтовку в левой руке и отирая пот, идешь ты.
Кто тебя гонит? Куда идешь?
И нет конца.
— Иди, Каин, иди!
Ты твердишь о своей гибели, а губишь других, твердишь о заговорах, а никто и не сговаривается, твердишь о борьбе, а только нападаешь на безоружного.
И нет тебе места.
Пересохшими губами повторяешь ты всему миру гордые и смелые призывы. И никто не отвечает тебе.
Отчаяние твое равно отчаянию сына погибели.
Ты восстал на Бога своего, кому весь век поклонялся и считал виновнйком гибели своей — бытия своего. И Бог восстал на тебя.
Вот ты остановился перевести дух. Сухим языком водишь по запекшимся губам.
Как засохли бесслезные глаза твои! Как велико твое отчаяние!
Все на тебя и ты один на всех.
И ты безнадежно поднял глаза на Спасов лик — невзначай с винтовкой своей зашел ты в церковь Божию.
— Человек, зачем расточил ты добро мое, которое сотворил я предвечно?
И смотрят с укором святые очи.
