V
Раскинув руки крестом:
«Я хотела бы, чтобы меня разорвали за вас!» А другая, закрыв ладонями лицо: «Умереть за дух Божий в человеке, а не за красные рожи!»
Какой-то, напившись на обыске, решительно заявил: «Мне пора уходить!»
Когда теперь встречаются, всегда спор, а спор — одно оскорбление. Приходится доказывать, что ты человек, — а ведь все идет против этого признания.
— — я взял у А. А. Блока книжку с картинками.
Мы в лесу, сидим за столиком. Промелькнул монах и скрылся, а вижу — вылезает из оврага.
Я и говорю:
«Александр Александрович, жаловался мне монах, что выгоняют их из монастыря!»
А на улице народу, не пройти — все, задравши голову, смотрят:
«Эроплан летит!»
В окне ораторствует Иванов-Разумник: опять восстание в Петербурге.
Юрий Верховский («Слон Слонович») уж в доме картошку чистит, а на полу на корточках Виктор Ховин подбирает кожурку и все кучками складывает. Встречаю Николая II-го у ворот Александровского Коммерческого училища в Бабушкином переулке на Старой Басманной. Он меня спрашивает: «служил ли я где?»
«Нет, — говорю, — нигде. Я нетрудовой элемент».
«А Василий Васильевич?»
«Розанов — — ?»
«Его еще нет, — перебивает Добронравов, — со Степуном застрял в лифте на Таврической!»
«Да теперь, — говорю, — нигде и лифты не ходят».
«З-а-с-т-р-я-л!» — повторяет Добронравов, выговаривая в разбивку.
VI
Присел к столу — если бы имел дар слезный, я заплакал бы! Который день С. П. лежит — припадок печени. И никого, одна моя уродливая тень.
— — доктор Ланг живет на море; исследование
показало, что у него жесточайшее малокровие. И. С. Соколов собирает посылку: все в пакеты завертывает. И тут же около примостился А. А. Блок и И. А. Рязановский: кораблики и коробочки из бумаги свертывают, бормочут чего-то:
«Полотилин — платвушка — »
«Отпанет — отпадет — »
«Хапка — тяпка» —
Я подошел к Авксентьеву да пальцем его в живот, — а из него пакля.
VII
Первый долгий поход на волю. Был на Кронверкском у Ф. И. Щеколдина. Шел пешком больше часу. С непривычки все странно. Вечером заходил наш новый хозяин М. Д. Семенов-Тянь-Шанский:
«14-го декабря в деревне убили его брата поэта Леонида Семенова».
Среди ночи раздался страшный взрыв: горел склад на Гутуевском острове.
— — черт сел мне на живот. Пятками по бокам колотит. (Вместо ног у него копыта.)
«Что ты это делаешь?» — говорю.
А он достал из кармана топорик, да как звезданет —
«Что ты делаешь?»
«Рубли достаю».
«А нельзя ли переждать — хоть день!»
«Никак нельзя, — и сам топориком работает, — хуже будет, как на пятаки меняться будут».
САБОТАЖ
Жил маленький человек Акакий Башмачкин, его никто не боялся — чего хуже? А он писал себе в Департаменте и всех боялся. Так искони повелось:
Акакий Акакиевич Башмачкин всех боялся.
А как пошел голод да холод — холод да голод, а тут еще прижим да нажим, да зубило, и остервенел маленький человек Акакий.
И говорит себе Акакий:
«Жизнь моя пропащая, а дело мое малое, так втолковали нам искони, погибать так погибать, не хочу работать, да и все тут».
И пошел маленький человек, пошел Акакий Башмачкин к себе к Калинкину мосту.
И опустел Департамент и все отделения — и первые и последние.
Так что же вы думаете? — к нему, ко мле-то департаментской, сами тридцать-и-три большие брата подступили:
— Возьми, — говорят, — товарищ Башмачкин, дела опять, пожалуйста!
А он им — и до чего осмелел человек! — Гоголь, ты слышишь ли — — !
— Да вы же говорили, что дело мое маленькое, а я — мля, сами и делайте: чай, сумеете!
И связали за это маленького человека Акакия и в тюрьму подвальную посадили: изморозят, изморят — забоится! А ему хоть бы что — хуже не будет.
— А кто вот делать-то будет, вы, разумные, вы, большие головы!
СОВРЕМЕННЫЕ ЛЕГЕНДЫ
ИСКРЫ
Тяжко на разоренной земле.
Родина моя!
Душа изболела.
«Если бы были такие могилы, куда бы клали живых, — я лег бы».
Душа не острупелая, душа не задохнувшаяся в мертвых тисках еще живая ищет чудес.
И в этом ее последнее спасение. Хочет воплотить не бывшее, но всем сердцем желаемое и всем духом требуемое.
Посмотрите, как бьется живая, как плясица-птица в руках, и смотрится в ночь, не мелькнет ли?
Но нет света.
Ниоткуда не светит.
«Неразумная, есть свет! и этот свет вечно горит изнутри, из тебя же самой!
Ты жаждешь, хочешь приблизить срок, твори же из твоей мысли».
И вот восстал и бродит по Руси призрак великого чаяния истинной веры, истинной свободы.
Если б поджечь цельным огнем, какие б запылали костры!
Не костры, бессильные искры, как потухающие угольки, сыплются по снегу и сверкают.
Там —
Как ложные звезды.
Я протянул руки —
И пали искры и обожгли мне ладони.
I РУКА КРЕСТИТЕЛЕВА
Соседка Анна Ивановна хорошая женщина, муж ее солдат.
Частенько заходит к нам Анна Ивановна, и особенно по утрам.
И всегда с новостями: о таком в газетах не пишут.
Как-то до Николы еще растапливаю я печку, — дымит она у нас, не дай Бог! — сам на угольки дую, сержусь на печку, что такая нерастопка.
Тут Анна Ивановна входит:
— Слышали, что во дворце-то?
— Еще что? — сержусь на печку.
— Руку разрубили.
— Какую руку?
— Предтечи, Крестителеву.
— Что вы говорите?
— Тесаком Крестителеву. Во дворце.
«Крестителеву!» А и в самом деле, рука-то Предтечи в Зимнем дворце, в дворцовой церкви Нерукотворенного Спаса: в Зимний дворец привезли ее мальтийские рыцари в дар императору Павлу. А шесть веков назад видели ее земляки наши, паломники, в Цареграде. А в Царьград попала она из Антиохии. А в Антиохию принес ее евангелист Лука из Самарии. Вот какой долгий путь до Невыреки.
А какие бывали гонения! Но и в самые жесточайшие, когда Юлиан велел сжечь тело Крестителево, руку, крестившую Христа, пощадил, не велел трогать. Так и сохранилась. Сколько веков! Рыцари уберегли.
— Нет, — говорю, — больше на белом свете рыцарей. Вот беда!
— Вынули из раки и тесаком разрубили по суставам! — все еще ужасалась Анна Ивановна.
А какие чудеса бывали!
Обложил Антиохию Змей, и такой ужасный, — от страха помирали. И всякий день пожирал Змей по непорочной девице. Сколько горя! А был в Антиохии один купец, очень любил свою дочь, и так не хотелось ему отдавать ее Змею. Настал черед. Что делать? Пошел купец в башню, — в башне хранилась рука Крестителева, — пошел просить Крестителя, — все отказались, нет управы на Змея, некому помочь! Помолился он Крестителю и как стал прикладываться, тайно сустав из мизинца и выкусил. И уж ночью смело повел дочь к Змею. Не боится Змея: сохранит Креститель! А Змей уж пасть разинул, вот поглотит. Тут купец косточку ему, что выкусил-то, да прямо в пасть. А из Змея дух вон.
