и много — не один. Прошли в кухню. — — Потом в
Надину комнату. — — Потом в соседнюю. Думаю, кто
из знакомых в Петербург приехал, Надя ключ дала. И вдруг на пороге какой-то молодой человек, одет хорошо —
«как, говорю, вы сюда попали?»
«очень просто: дверью».
«но ведь дверь была заперта?»
«что вы говорите! — дверь настежь!»
«нет, я знаю наверно: я была заперта!»
« — — молчи!» — и он револьвер на меня.
И вижу, вошел матрос и также револьвер на меня. Я вскочила. А они за мной. И загнали меня в угол.
«идите, ложитесь!»
«нет!» — говорю.
А матрос взял меня на руки и бросил на диван, где я лежала. Открыл чемодан — очень духами запахло! — вынул веревку и стал меня связывать: связал руки, потом ноги —
«а теперь, говорю, что будет?»
«мы уйдем сейчас».
«а я как останусь?»
«а вас развяжут».
И вышли. И слышу, как в коридоре щелкали курки — —
Потом шаги по лестнице. Прислушалась: ушли! И стала я понемногу веревку с себя снимать. Очень это просто: ослабила сначала на руках — и развязала, потом ноги. И вдруг подумала: а ну как они вернутся — увидят, я развязанная! И стала я себя опять связывать. Кое-как связала ноги, потом руки. И лежу, боюсь шевельнуться. И думаю: да что же это я с ума сошла, что ли? И сняла я с себя веревку, встала, пошла заперла дверь. И опять легла».
— — —
А Надя рассказала —
когда она вышла в первый раз, она увидела, возле дров стоит матрос, а когда вернулась, на лестнице этот какой-то нехороший; она взяла мешок и с мешком пошла к трамваю — трамваи редко ходят, приходится долго ждать — и тут она заметила, ждет тот самый матрос, которого видела около дров; а села в трамвай, матрос остался.
— И вот что странно, — сказал Николай Иванович, — ничего ведь не взяли: возле дивана на столе лежали часы — не взяли!
2 ПРИСТАЮТ
На углу 15-ой линии баба грибы продает.
— Сколько стоит?
— 40 рублей!
И когда Вера Ивановна платила, слышит сзади голос (спереди зуба нет!):
— Сколько стоят грибы?
Она обернулась:
— 40 рублей! — говорит.
— Ну и живи после этого.
— Да, жить трудно.
И с грибами пошла домой.
А тот без зуба — сзади.
— — —
— Я хочу с вами познакомиться! — заговорил он.
— Что же знакомиться! Так не знакомятся.
— А как же? — и от неожиданности он остановился, и сейчас же и сообразил, — я уж за вами давно слежу! Пошли бы сейчас ко мне. У меня и продовольствие есть! — и это сказал он очень внушительно: «продовольствие!» — так бы и познакомились: я вам могу помочь в продовольствии.
— Мне не нужно продовольствия, я иду домой.
И пропустив дом — не хотела показать, где — остановилась она около единственной, сохранившейся еще «польской» прачечной, куда можно было зайти.
— Ну, вот я и домой пришла.
— Так и не пойдете ко мне — — а я так бы хотел!
— Нет, не пойду, я дома.
Но он не может примириться: ведь у него же есть продовольствие!
— И чего же вам? — просвистюкал он, — или кто ждет вас?
— Муж.
— Так у вас муж? — — ах, как жаль!
*
Она шла на Невский за добычей: надо было табаку достать. А это дело очень трудное: никаких табачных лавок нет, все закрыты, и если найдется в какой-нибудь «комиссионной», да и то не всякому дадут — всё ведь из-под полы: «нелегально или по-русски сказать «подпольное».
А такой чудесный день — весна!
На мосту матрос:
— Позвольте с вами познакомиться!
И идет сзади.
— Позвольте с вами познакомиться!
И уж теперь рядом.
— — —
Перешли мост.
— Я хочу с вами познакомиться!
— Оставьте меня в покое!
Матрос, не обращая внимания:
— Вы спешите куда-нибудь?
— Да, спешу.
— Так давайте так: приходите в Александровский сад на эту скамейку сегодня в 6 часов вечера.
— Нет, не приду.
Не обращая внимания:
— Вместе бы пошли. Я знаю такое место, где можно кофе выпить и закусить.
— Но ведь я же с вами не знакома!
— Так и познакомимся.
На Невском все закрыто и «комиссионные» закрыты — и никуда-то ведь не зайдешь!
Дошли до Казанского собора — матрос не отстает.
— Ну, — говорит, — приходите сюда, в садик!
Не отвечая, она повернула на Казанскую и в первый попавший двор, будто домой, и там на лестницу.
А матрос остался внизу, подождал-подождал — непонятное дело:
«ведь он же знает такое место, где можно кофе выпить и закусить!» —
плюнул и пошел.
*
На углу Троицкой женщина над ларьком: нитки, иголки, мыло.
Голос сзади (с зубами!):
— Мюр-и-Мерилиз, правда?
— Правда, — сказала она и, не оборачиваясь, быстро пошла по Троицкой.
Нагнал:
— Ах, как бы я хотел с вами познакомиться!
— Я спешу, — сказала она.
— Так я вас провожу.
Она в парикмахерскую — к б. Жарову: все равно, мыло надо купить.
В парикмахерских мылом промышляли и, конечно, изпод полы или, сказать по-иностранному, нелегально!
И купила она кусок, выходит! а тот (с зубами!) ждет.
— Скажите, пожалуйста, ваше имя: я давно за вами слежу.
— Маргарита Васильевна! — назвала Вера Ивановна имя своей подруги, с которой служила.
— Ну, вот, Маргарита Васильевна, не бойтесь вы меня! — и от чувств он всхлипнул, — я железнодорожник, за продовольствием езжу. На днях поеду, окорок привезу! — и он выговорил с особенным чувством это слово «окорок», вышедшее за эти годы из употребления, как «лимон» и «апельсин» — хотите, вам привезу?
— Нет, не надо! — и она подошла к дому, где жили знакомые: — я сюда, зайду к подруге.
— А вы где живете?
— Улица Гоголя, — и она назвала номер дома своей службы.
— Так можно и написать: Маргарите Васильевне?
— — —
И что же вы думаете: написал! И Маргарита Васильевна получила письмо. Ничего не понимает: изъяснение чувств с упоминанием продовольствия и про окорок — «окорок» подчеркнуто.
А дня через два идет «Маргарита Васильевна» по Невскому, а навстречу «Окорок». Страшно обрадовался.
— А я уж вернулся: целый окорок привез! Поделимтеся со мной. Давайте условимся: вы ко мне придете —
— Мне не нужно, — сказала «Маргарита Васильевна» и стала переходить на ту сторону к б. Гурмэ.
У Гурмэ продают теперь резиновые подошвы!
«Окорок» чего-то замешкался: или в изумлении перед «не нужно»? — но сейчас же сообразил, догнал.
— Да вы не беспокойтесь, Маргарита Васильевна, мои намерения честные: я вдовец.
— Мне муж не позволяет никуда ходить! — сказала «Маргарита Васильевна» ясно и понятно, чтобы было для «честных намерений» и ясно и понятно.
— Так вы зарегистрировались?
— Да. Зарегистрировалась.
— — —
XVI РЫБИЙ ЖИР
Я видел свет в этом мире, где, мне казалось, иногда, движут жизнью никакие «идеи», а «машина», и двигатель — «мошенник», в годы огрубения и отчаяния человеческого в войну и после, когда, казалось, сами небеса, истерзанные мольбой о помощи и мире, висели разодранными лохмотьями, а вместо «тихого света» электричеством сияла улыбающаяся всему миру «идеальная» рожа нажившегося на войне хлюста.
Я видел свет и в самую темь нашей, от всего света «затворенной», жестокой жизни.
*
Надо было мне достать лекарство. А лекарство, что оставалось еще в Петербурге, взято было «на учет», и в аптеках редко чего выдавали. (Ведь все бесплатно!) И я проник к самому главному — в Комздрав (Комиссариат здравоохранения) за подписью, чтобы выдали. Так и день прошел. И уж под вечер я выбрался на Гороховую в аптеку: там был аптекарский склад и только там я мог получить лекарство.
