С. 495. «Повесть забавная о двух турках в бытность их во Франции». — Изложение сюжета этой повести включено Ремизовым в текст романа «Канава» (см.: Ремизов А. Избранное. Л., 1991. С. 520 — 521).

С. 496. ...2 письма [от] С. Р[емизова]... — Сохранилась открытка Сергея от 17/30 VII: «Завтра отбываю за границу [на Украину. — А. Г.] — имею пропуск на 2 месяца <...> еду в неизвестность и первобытным способом» (ИРЛИ. Ф. 256. Оп. 3. Ед хр. 167. Л. 74).

С. 499. ...часы с кукушкой... — Подобные часы были для Ремизова одним из символов домашнего очага. Они появлялись на всех квартирах Ремизова вплоть до известной «кукушкиной» комнаты в его последней парижской квартире на ул. Буало, д. 7. Ср. финал его переезда на эту квартиру: «Кукушка закуковала и пошла жизнь» (Кодрянская. С. 64).

С. 499. ...представил себе устьсысольскую осень... — См. воспоминания Ремизова о ссылке: «Перебрасывая из тюрьмы в тюрьму, судьба вывела меня путем „несчастных“ (говорю по-русски) от ковылевых степей сквозь вологодскую деберь на устье Сысолы, и там покинули на своей воле жить среди югры — „языка нема“. И только что ступил я на берег и очутился за злой изгородью частых кустов шиповника, сразу почувствовал — мое сердце поворотилось — и тоска обожгла мне душу. Этот воздух, эти краски, эти звуки — сырые туманы лукоморья» (Ивсрень. С. 157).

Тоска на меня нахлынула. — 1919 год начался для Ремизова рядом психологических потрясений и человеческих утрат. В ночь на 14 февраля он был арестован вместе с К. С. Петровым-Водкиным, А. 3. Штейнбергом, М. К. Лемке, Е. И. Замятиным, К. А. Сюннербергом, С. А. Венгеровым в связи с начавшимися преследованиями эсеровской прессы. 15 февраля вечером Петрова-Водки на, Лемке и Ремизова отпустили благодаря заступничеству М. Горького и А. Луначарского. В архиве Ремизова (ИРЛИ. Ф. 256. Оп. 2. Ед. хр. 12) сохранилось, очевидно, не понадобившееся, письмо на бланке Комиссариата народного просвещения (письмо — машинопись, подпись — автографы): «15 февраля 1919 г // Председателю Чрезвычайной Комиссии // № 2359/1 // тов. Скороходову // Очень прошу Вас разрешить свидание с арестованным писателем Алексеем Ремизовым, об освобождении которого я одновременно хлопочу, жене его Серафиме Павловне // Комиссар по Просвещению А. Луначарский // Секретарь А. Аронова». 16 февраля Ремизов получил срочную телеграмму от С. Ремизова: «Маменька скончалась похороны вторник восемнадцатого Сергей» (ИРЛИ. Ф. 256. Оп. 3. Ед. хр. 167. Л. 80). Приехать на похороны Ремизов не смог о чем уведомил брата в письме от 17 февраля (местонахождение неизвестно). В ответном письме от 22 февраля Сергей подробно описал похороны матери: «Сегодня получил твое письмо, Алексей, от 17/11. Телеграмму тебе я послал на другой день Сретенья утром в воскресенье на Николаевском вокзале по дороге на панихиду, послал бы я ее и раньше, но произошла путаница: последнее письмо от тебя я получил 17/Х без твоей пометки о квартире твоей, после этого писем не было и когда настал час известить тебя, то никто не знал адреса, некоторые говорили, что где-то на Песочной, но точно сказать никто не мог. Маменька умерла 31/1 ст[арого] ст[иля] в 11 ч. веч[ера] по нормальному московскому времени, умерла тихо, занеся руку, чтобы перекреститься (пальцы сложенные для креста так и остались). В пятницу утром известили меня, так что я пришел туда только в первом часу дня. Маменька очень изменилась, кожа да кости и маленькая стала, нос тонкий, щеки ввалились чуть-чуть напоминала ту карточку, где снята вместе с папенькой. Умерла на своей постели и на стол ее не клали, а в Сретенье в 6 ч. веч[ера] положили в гроб и вынесли к Грузинской, поставили в холодную церковь, где она и стояла до вторника. Во вторник в 10 ч[асов] мы с Викташей перенесли ее в правый престол для отпевания. Обедню служил саккеларий Успенского собора Пшеничников, а на отпевание вышли пять протоиереев и один священник при двух дьяконах. Отпевали по чину, как следует истово. В 1 1/2 ч[аса] привезли в Покровский монастырь и похоронили рядом с бабинькой, поставили большой дубовый крест. Тяжело мне, Алексей, и горько на душе, нервы что ли истрепались, по каждый вечер не могу прогнать от себя воспоминаний прежнего, не могу сдержать себя, плачу. С радостью думаю, что завтра смогу сходить в Покровский монастырь. Живем мы все кое-как, вечно с нехваткой того или другого. Я лично ушел весь в работу: ухожу из дому в 8 ч. у[тра] и в 8 ч. в[ечера] прихожу обратно, а то и в ч[асов] 9 и даже позже. Я не голодаю и не нуждаюсь, но ведь я один и у меня до minimum’a ограничены потребности — не то, конечно, у Викташи, там зачастую голодно и очень. Интересно, как ты перемогаешься, почему ты попал на Гороховую и что там такое, что тебя оттуда выпустили. По конверту вижу, что ты служишь, должно быть, в Репертуарной секции и что начальство твое Всеволод. Но что и как из письма не видно» (ИРЛИ. Ф. 256. Оп. 3. Ед. хр. 167. Л. 75 — 75об.).

С. 501. Видел во сне Ф. И. [Щеколдина] ~ он пришел, прочитал о себе... — Ф. И. Щеколдин умер в начале 1919 г. от тифа. Похоронен на «Коммунистической площадке» кладбища Александро-Невской лавры. Речь идет о ремизовской статье-некрологе «Три могилы» (1919), посвященной С. М. Поггенполю, Ф. И. Щеколдину, В. В. Розанову. См. в этой статье оценку значимости личности Щеколдина для Ремизова: «Не могу я никак свыкнуться с этой бесповоротной мыслью. С похорон вернулся домой, поставил самовар и подумал: придет Федор Иванович, расскажу ему, как хоронили — не придет больше Ф. И. и на Пасху не жди. <...> Он был честнейший человек, самый надежный. И таким его знали во всех уголках России» (Крашеные рыла. С. 134; впервые опубл.: Записки мечтателей. 1919. № 1).

...видел В. В. Розанова. Будто спит он на кушетке. — В. В. Розанов умер 5 февраля. См. некролог Ремизова («Три могилы»): «Помер Василий Васильевич Розанов — самый живой из старших современников, всеобъемлющий, единственный в литературе русской, и одинокой в бродячей нашей жизни» (Крашеные рыла. С. 134). В последние годы жизни Розанова Ремизов постоянно просил знакомых, бывающих в Москве, узнавать о его положении. См., например, письмо А. А. Бородина Ремизову от 29 мая 1918: «Отдаю Вам краткий отчет в исполнении Ваших поручений. <...> Ездил в Лавру. Не без труда нашел на поляне Розановых. В. В. не было, как назло уехал в Москву, так что взять Вам Апокалипсиса (очень интересно и глубоко, особенно т. 2) не мог, но дочь обещала напомнить отцу, чтобы выслали. Варвара Дмитриевна выглядит ужасно, краше в фоб кладут. Вообще они все жалки, заброшены, раздавлены событиями. Долгов тьма, продают вещи, даже книги, живут без прислуги, В. Д. сама все делает с дочерьми на кухне, хотя едва на ногах держится. Жаловалась на невыносимую тоску и тяжелую старость. Все время заговаривается, не сразу меня признала. Дочь Таня рассказывала мне, что В. В. тоже в таком жалком виде. Он, между прочим, помирился <...> с Гершензоном, был на днях у М. О., и когда М. О. упомянул про Вас, он спросил: „А что Алексей Михайлович]; все еще читает лекции студентам?“ Очевидно, память у бедного очень слаба стала» (ИРЛИ. Ф. 256. Оп. 3. Ед. хр. 35. Л. 2 — Зоб.).

С. 502. ...вспомнил «Бесприданницу» с Коммиссаржевской. — Роль Ларисы в пьесе А. Н. Островского «Бесприданница» была одной из лучших в репертуаре В. Ф. Коммнссаржевской. Ремизов видел ее в этой роли на сцене Театра Коммнссаржевской (1904 — 1906), где в 1907 была поставлена его пьеса «Бесовское действо».

С. 502. ...на 6 этаже живем, куда вода не подымается... — См. отражение тогдашнего быта А. Ремизова в «игровой» оценке В. Шкловского: «Зимой в 1919 году жил Ремизов в Петербурге, а водопровод в его доме взял да и лопнул. Всякий человек растерялся бы. Но Ремизов собрал у всех знакомых бутылки, маленькие аптекарские, винные и всякие другие, какие попались. Построил он их ротон в комнате на ковре, лотом брал по две и бежал по лестнице вниз за водой. При тако\! способе воду нужно носить для каждого дня недели. Очень неудобно, но — забавно» (Шкловский В. Zoo, письма не о любви, или Третья Элоиза. Пг., 1923. С. 27).