Нет, если бы Вы их получили, Вы бы не нашли в себе мужества продолжать отмалчиваться. Вы бы увидели, как я страдаю от этого.

По крайней мере, Вы живы, поскольку г-н Леоне де Менжи привез из Гейдельберга новости о Вас, и я знаю, наконец, куда писать, а если Вы не ответите, я пойму, что надоедаю Вам, и перестану нарушать Ваше одиночество, в свою очередь храня молчание.

Амори, я очень несчастна! Трое меня любили, но одна умерла, другой умирает, третий меня забыл.

Как Вы, человек с таким чутким, добрым, благородным сердцем, не жалеете тех, кто страдает?

Если Вы промедлите с возвращением, а дядя умрет до Вашего приезда, Вы найдете меня в монастыре.

Если и это письмо останется без ответа, оно будет последним.

Сжальтесь над Вашей сестрой, Амори.

Антуанетта".

Амори — Антуанетте

"10 марта.

Вы говорите, Антуанетта, что написали несколько писем, в которых Вы выражали беспокойство и на которые я не ответил.

Но я не получил этих писем.[7]

Скажу Вам правду, Антуанетта, я не хотел их получать.

Ваше предпоследнее письмо произвело на меня удручающее впечатление; я выехал из Кёльна, не сообщив, куда еду, потому что я сам этого не знал, и не предупредил почту, чтобы мне пересылали письма. Антуанетта, я хотел бежать от всех, даже от Вас…

Антуанетта, дело в том, что г-н д Авриньи умирает, а я не могу умереть… Этот человек во всем превосходит меня — как в горе, так и в преданности.

Мадлен ждет нас обоих, а тот, кто говорил, что любит сильнее, придет к ней последним.

Ах, почему г-н д Авриньи помешал мне убить себя, когда я хотел это сделать? Почему он вырвал пистолет из моей руки, произнеся это ложное изречение: "Зачем убивать себя, ведь все умирают?"

Конечно, все умирают. Но сейчас умирает он. Или наши организмы слишком разные, или годы пришли ему на помощь? Может быть, природа подталкивает старика вперед, к смерти, а молодого человека тянет назад, от нее.

Как бы то ни было, я не могу умереть.

Именно Ваше письмо осветило мое сердце ярким пугающим светом. Мало-помалу, хотя я совсем не ощущал этого, природа вновь вступила в свои права, жизнь вновь стала властвовать надо мной.

Каждый день я вмешивался в события, происходящие вокруг меня, сам того не замечая. Однажды я оказался в чьей-то гостиной, и только траурная лента на шляпе отличала меня от других мужчин.

Вернувшись к себе, я нашел Ваше письмо, где Вы писали, что доктор д ’Авринъи все больше слабеет, все ниже клонится к земле. Я же, напротив, с каждым днем выше поднимаю голову, с каждым днем испытываю все больший интерес к окружающему.

Следовательно, есть два различных вида любви: чувство отца и страсть любовника. От первой умирают, от второй — нет.

В Кёльне я уже завел новые знакомства и уже согласился принять участие в развлечениях.

Но я решил все бросить, все поломать, от всего бежать, оказаться наедине с собой, чтобы в тиши и одиночестве понять, какие изменения произошли во мне за полгода.

И я уехал в Гейдельберг.

Здесь я погрузился в свою душу, здесь я проверил свою рану.

Но как можно плакать, если в душе больше нет слез, как может кровоточить рана, если в ней нет больше крови?

Неужели я излечусь и наша жалкая человеческая природа так слаба, что нет для нас ничего вечного, даже горя?

Как бы то ни было, я не могу умереть.

Иногда я отправляюсь в горы или в эту восхитительную долину Неккара, чтобы скрыться от шума, радости и веселья этой степенной и славной университетской молодежи. Я покидаю живую подвижную природу ради неподвижной.

Но и там, под кажущейся неподвижностью, я нахожу приметы приближающейся весны, движение соков, жизненную энергию; распускаются почки, зеленеет трава — все возрождается; я ищу смерть, но на каждом шагу я встречаю жизнь.

Да, ту самую дерзкую жизнь, что кипит в моих жилах, бьется в моих висках, опьяняет и захватывает. Я зол на себя, полон презрения к своей трусости, полон ненависти к этой гнусной жажде жизни — а ведь я считал, что победил ее.

Подчас у меня возникает желание отправиться в Африку и погибнуть там, поскольку теперь я даже не знаю, есть ли у меня мужество броситься вниз со скалы.

В голове у меня все путается. Боюсь, что Вы ничего не поймете, Антуанетта. Простите меня, простите за это бредовое письмо, за мое молчание и мучения, причиненные им. Меня надо простить, я на самом деле очень страдаю.

Помните ли Вы совет, который Гамлет дал Офелии: "Ступай в монастырь"[8].

И я готов повторить, как Гамлет: "Get thee to a nunnery!"

Да, да, ступай в монастырь, бедная Антуанетта, потому что не существует нерушимой клятвы, истинного горя, вечной любви.

Ты встретишь человека, который полюбит тебя, и ты полюбишь его. Он поклянется, что твоя жизнь — это его жизнь, что если ты умрешь, умрет и он; ты умрешь, он захочет умереть, а через полгода обнаружит, стыдясь самого себя, что он полон жизни и здоровья.

"Get thee to a nunnery!"

Я хочу видеть г-на д Авриньи до его кончины, хочу броситься к его ногам, хочу просить у него прощения.

На днях я выезжаю в Париж. Когда именно, не могу сказать, но определенно до начала мая.

Наступают погожие, ясные дни, начинается сезон путешествий. Берега Рейна станут местом встречи светского общества, где я слишком известен, и мне не удастся избегать его. Чтобы не встречать парижский свет летом, следует укрыться в Париже.

Впрочем в Париже, Антуанетта, я буду искупать свою вину по отношению к Вам! Во всех Ваших письмах, последовавших за мной сюда и столь взволновавших меня, было так много сердечной глубины, сестринского доверия, доброжелательности и печали!

Когда я читал их, мне казалось, что я вижу Вас перед собой, очаровательную в Вашей грусти, кокетливую в Вашем простодушии, улыбающуюся и плачущую одновременно.

И чтобы Вы простили меня, я хочу доверить Вам свою судьбу, жить, подчиняясь Вашим великодушным и благотворным указаниям, наконец, вручить в Ваши чуткие руки мое израненное сердце.

Амори".

Дневник господина д Авриньи

"Доктор Гастон хотел повидаться со мной под предлогом консультации, но я понимаю, что он хотел взглянуть на меня. Должно быть, он узнал от Антуанетты о моей болезни и хотел понять, чем я болен.

Вот почему я отказался.

О Господи, я благодарю тебя за смертельный дар, что ты послал мне; я храню его только для себя одного и вдали от чужих глаз.

Я долго сомневался, но теперь симптомы заметны и ощутимы настолько, что вот уже дней семь или восемь, как я убежден, что меня поразило воспаление мозга, одна из тех редких болезней, какую может вызвать сильное нравственное страдание.

Ученым будет любопытно ознакомиться с исследованиями, которые я оставлю после себя. Врачам будет интересно проследить развитие болезни в человеческом организме во всех ее фазах, когда ничто не препятствует ее течению.